Наезд на актеров - Черкасов Владимир - Страница 4

• Предыдущая
• 4/61
• Следующая

— Далила Митрофановна.

Опер с трудом сдержал улыбку: «Современнику» везло на колорит.

— А я Сергей. Так вот, меня в расследовании артисты совершенно не интересуют. Вы правы, Далила Митрофановна: в кражах вряд ли они замешаны. Важнее присмотреться к околотеатральному люду. Ну например, к завзятым театралам типа генерала Рузского, к тем, кто около артистов крутится. Конечно, небезынтересна и обслуга театра, его сотрудники.

— Поэтому вы с меня начали?

— Так точно. Вы же сами сказали: всех здесь знаете. Вы такой ас, — напропалую льстил Кострецов, — что даже Неумывайкина помните.

Далила Митрофановна вздохнула.

— Как его не помнить! Он до сих пор в нашем театре как родной, на все спектакли ходит.

Капитан внутренне напрягся.

— Неумывайкин?! Сколько лет прошло… Отсидел, давно посторонний человек, а все в «Современник» его тянет.

Далила добродушно усмехнулась.

— А театральные вроде цирковых. У нас тут второй дом, как семья. И правильно вы подметили: дрязги, склоки — будто среди многочисленной родни. Привычка к клану на всю жизнь. Вот и Неумывайкин Эдуард Анатольич сколько пережил, а тянет его сюда, хотя и здание у нас новое, и многое другое.

— Вы, я вижу, терпимо к нему относитесь.

— А что такого, капитан Сережа? В совке как жили? Всякий норовил утянуть. Ну и Эдуард Анатольич увлекся. Клиентура у него была шикарная. Это сейчас «Современник» — лишь один из неплохих театров среди двухсот в Москве, а тогда-то мы были особенными, революционерами: молодые Ефремов, Табаков… Связался Эдик бриллианты те распространять, но не воровал же их. Нагляделся на окружающих, захотелось хоть так быть знаменитым.

— И стал, — продолжил Кострецов. — Сам Андропов с верхушкой КГБ его «коллекцией» любовался.

— Правда?!

— Да. Разложили изъятые камушки на столе у помощника Андропова. Пришли ознакомиться: Андропов, Цвигун, Пирожков, Чебриков… Неумывайкин-то все в Москве проживает? — как бы невзначай подбросил капитан интересующий его вопросик.

— А где ж еще Эдику быть? Он без московских тусовок, как рыба без воды.

Перед уходом Кострецов поговорил с Далилой Митрофановной на отвлекающие темы, чтобы не вздумала она вспугнуть ставшего уже старым, но, наверное, по-прежнему шустрого Эдика Неумывайкина. С этим мастером своего нетеатрального дела капитану надо было непременно повидаться.

На следующее утро опер Кость решил прогуляться по своей «земле»: прощупать, чем дышит местный полуподпольный народ.

Кражи в самих театрах могли быть пищей для пересудов публики, вхожей в мир кулис. Угоны же автомобилей с оживленных пятачков у театральных подъездов — уже ближе к толковищам в пивных, забегаловках, а также, так сказать, для обмена мнениями на приблатненных Чистяках.

Самым давним стукачом капитана был Кеша Черч. Он работал на него частью по соображениям лирическим: оба они родились и выросли на Чистых прудах, учились в одной школе, — но в большей степени из благодарности Кострецову за то, что тот не обращал внимания на Кешины мелкие уголовные грехи.

Эту широко известную в округе личность Кострецов сначала безуспешно поискал в любимом месте Черча — пивной в Банковском переулке.

«Стало быть, уже похмелился», — подумал Сергей и вышел на угол переулка и Мясницкой улицы.

Он перешел на другую сторону Мясницкой к массивному старинному зданию банка. Наверное, это учреждение было здесь с незапамятных времен, раз переулок напротив назвали Банковским. Кострецов заглянул во двор банка и увидел Черча, греющегося на солнышке у одного из домов на лавочке.

Капитан подошел, сел рядом. Черч, закинув ногу на ногу в изможденных кроссовках, распахнув на тощей груди линялую куртку, щурился под ласковыми лучами, парно дыша свежим пивом.

— К банку присматриваешься?! — шутливо спросил Кострецов. — Трудно такой брать в одиночку.

— На банк специалист нужен, — важно произнес Кеша. — А есть ли сейчас такие?! Помнишь последнего классного «медвежатника» на Москве — Паршина? Менты с ног сбились, облаву устроили, а он вот в этом банке ночевал.

— Да, — согласился Сергей, — никто и подумать не мог, что прячется ночами Паршин в самом банке на Мясницкой. Выдающегося таланта был жулик… Но я тебя, Кеша, об орлах более низкой квалификации хочу спросить.

Черч, почуяв свою нужность, побольше развалился и ритуально попросил закурить.

Капитан вручил ему «Мальборо» и сказал:

— «Современник» и театр Табакова бомбили последнее время немилосердно. И в театрах, и снаружи: я имею в виду угон тачек. Все более-менее приличные иномарки артистов и сотрудников увели. Словно б кто-то войну их хозяевам объявил.

Черч подсосал воздух щелью рта, свободной впереди из-за выбитых зубов, и проговорил:

— Слыхал кое-что. Сплошняком угоняли, бригада работала.

— Вот именно. Не случайные какие-то ухари. А раз команда старалась, то должны быть и слухи.

Кеша пощурился, озабоченно поморгал своими когда-то серыми, а теперь бесцветными от пьянки и лихой жизни глазами.

— На сто процентов не скажу, но думаю, что действовал Гриня Дух. У него сейчас новая команда. И гляжу, кое-кто из пацанов его нынче щедро гуляет.

— Гриня Дух? — стал вспоминать капитан. — Так он снова на Чистяках появился? Летом-то он пропадал куда-то.

— Ага. Контачил Дух с пиковыми — кавказцами. Ну и кантовался в их краях, там всегда работы много. Роскошная тачка им важнее жены.

— Да берут-то тачки здесь. Что, Гриня на Кавказе представительства своих шаек открыл? И где именно?

— А хрен его знает. У Грини полон Кавказ дружбанов, все готовы стол накрыть. Лето же было. Может, просто отдыхал. Точно знаю, что он в Грузии был, вино хорошее оттуда привез.

Бывший классный спортсмен-автогонщик Гриня имел кличку Дух, потому что во время афганской войны шоферил на армейских транспортах по афганским дорогам, простреливаемых настоящими «духами» — моджахедами. Да и лихачил на машине так, что у пассажиров дух захватывало.

После героического периода своей биографии Гриня, вкусивший азартной опасности, увлекся угонами машин у мирных московских граждан. Сидел за это неоднократно. В последнее время остепенился, то есть перестал, как автомобильный наркоман, лично цепляться за чужой руль. Он занял в этом автобизнесе свою нишу — стал координатором угонов и переброски ворованных машин на Кавказ.

Кострецов знал весельчака и балабола Гриню, издавна обитающего на Чистяках. Черноглазый, с волнистой шевелюрой смоляных волос, подвижный, Гриня один к одному походил на хрестоматийного конокрада. Он и машины обожал, будто б кровных скакунов. Мог подолгу стоять, обозревая какую-нибудь великолепную иномарку, едва ли не выдыхая наконец: «Красавица ты моя!».

Капитан уточнил:

— Парнишки Духа, говоришь, широко гуляют?

— Ну да, гордо так: мол, и при деньгах, и при Гринином авторитете.

— А сам Дух?

— Частенько вижу его теперь на Чистяках. Но не в деле, конечно. А так — разъезжает по кабакам, казино. На заднем сиденье сидит, как босс, с двумя мордами по бокам. Через окно видно: по-прежнему рот у него не закрывается. И прикид у Грини, и верхним стал, а все метла безостановочно метет. Наверное, и на том свете всех заговорит.

Сергей улыбнулся.

— Вот и в цвет, как блатные говорят. Человек с таким языком всегда что-то лишнее вякает.

Черч лениво процедил:

— Да понял, понял тебя… Дай-ка еще «мальборочку». — Он снова закурил и назидательно указал: — Кто ж с пахана дело сечет! К Грине просто так не подступишься. А вот пацаны его, пальцы веером, по пьяни могут нужное произнести.

Кеша любил подчеркнуть перед Кострецовым свое знание оперативного дела. Был он сыном генерала и мамы — советской барыни. Когда-то изучал с репетитором английский язык, играл на фортепьяно, но после смерти родителей, промотав ими нажитое, снизился до обрубка своего первого школьного прозвища — «Черчилль». Как передовой юнец, состоял когда-то Кеша в комсомольском оперативном отряде. Потому нет-нет, да и вкручивал в разговор с Сергеем своеобразные замечания, словно б намекая, что оперской деятельностью занялся еще тогда, когда Кострецов в милицию и не собирался.

• Предыдущая
• 4/61
• Следующая