Выбери любимый жанр

Страна Арманьяк. Фаворит (СИ) - Башибузук Александр - Страница 24


Изменить размер шрифта:

24

Даже ослепленный злобой, я понял, что для него случившееся — тоже неожиданность. Сарацин крутнул головой, коротко и зло что-то приказал своим людям, после чего подошел ко мне и, склонив голову, тихо сказал:

— Аллах милостив и милосерден — это так же верно, как верно и то, что я хозяин своему слову, и в ответе за смерть девушки. Но клянусь Всевышним — этого я не ожидал. Милостивый эмир, я отвечу тебе, но разреши мне сначала выяснить обстоятельства, приведшие к такому. Для себя выяснить...

Я кивнул ему и без сил упал на подушку. Абсолютно ничего не чувствовал: ни ненависти, ни злости, ничего не видел и не слышал, ощущая только щемящую пустоту и горе. Какое-то время просто выпало из моей жизни...

— Эмир...

Я открыл глаза и увидел капудана перед собой.

— Говори...

— Эмир, яви милость, сначала выслушай его, — капудан отступил в сторону и пропустил ко мне отца Земфиры.

Лицо Гассана ибн Зульфикара казалось полностью бесстрастным и было похоже на каменную маску. О пережитом горе напоминали только влажные дорожки от слез на изрезанном морщинами лице.

— Благородный эмир... — он запнулся, но выправился и заговорил громко и ровно: — В первую очередь, я хотел бы поблагодарить тебя за спасение моей дочери...

— Старик, — я вытащил из ножен эспаду и встал, — время бесценно, остерегись тратить его зря. Ты называешь благодарностью чудовищную ложь и черное лицемерие? Ну что же, пусть так. Но терпение мое не безгранично, поспеши...

— Видит Господь, в моих словах не было лжи... — Сириец умолк, покачнулся, охранники капудана, стоявшие у него по бокам, схватили его за руки, но он с силой вырвался и опять заговорил: — Моя жизнь твоя по праву, о мой эмир. Ты успеешь ее взять, но сначала я тебе хочу рассказать правду.

Увидев, что я никак не реагирую на его слова, он продолжил:

— Я не кривил душой, называя Самира сыном. Он мне им и был, несмотря на то, что другой крови. После смерти его отца, моего кровного брата, мальчик воспитывался в нашей семье как родной. Они росли с Земфирой вместе, и поверь, столь трогательной дружбы и преданности друг другу этот мир не знал. Когда Самир болел, Земфира отказывалась есть и сутками сидела у его постели. Когда моя девочка подвернула ногу, Самир тащил ее на спине целый парасанг, стер ноги до крови, но все-таки принес домой. А ему тогда было всего шесть лет.

Дети росли, и со временем дружба переросла в любовь. Я не стал перечить их чувствам, а потом и обручению. Видит Господь, я никогда не смог бы принудить свою девочку к чему-либо без ее на то согласия. Близилась свадьба... Но тут...

Старик замолчал, слезы опять блеснули на его глазах.

— Я добрый христианин, и согласно обычаю, всегда оказывал приют единоверцам. Мы имели дело с португальскими купцами, которые часто останавливались в моем доме. Однажды, с ними прибыл некий Луиш Нуньес, знатный кабальеро из Лиссабона. И случилось страшное... Он околдовал мою девочку — не иначе злыми чарами, другим я не могу объяснить произошедшее — и они сбежали прямо перед ее свадьбой... Я думал, Самир лишится разума, настолько тяжело он воспринял это предательство. Мальчик даже дал обет безбрачия и поклялся не прикасаться ни к одной женщине, пока не найдет Земфиру. Со временем он пришел в себя, стал мне опорой и готовился принять наше семейное дело в свои руки, но тут пришло известие от тебя, благородный эмир. Мы бросили все и отправились сюда. Клянусь, Самир ничем не выказывал свои намерения, наоборот, он кротко уговаривал Земфиру вернуться...

— Да... так и было... — мрачно подтвердил капудан. — Он даже читал ей стихи...

— Дочь всегда отличалась своенравием, а Самир, несмотря на свой ум и рассудительность, был излишне горяч... — печально продолжил купец. — Почтенный Хасан здесь ни при чем, вся вина на мне. Совсем недавно я проводил в последний путь возлюбленную жену, а сейчас лишился своих детей... И теперь мне незачем жить. Прошу тебя, эмир, прекрати мои страдания своей рукой... Так будет справедливо...

Старик стал на колени и опустил голову. В воздухе повисла тяжелая тишина, прерываемая только шелестом волн и далекими криками чаек.

«Всех... всех порубить, к чертям собачим! Ну, давай, тряпка! Никто не может так оскорблять конта д’Арманьяка, и похрен, кто виноват, а кто нет. Ответят все... — давно не проявлявший себя настоящий бастард дико орал в моей голове, словно вампир, требуя крови. — Ну же! Да как они смели!..»

Мозги даже услужливо подсказали траекторию, по которой волнистый клинок эспады упадет на шею Гассана, продолжая движение, крутнется в полувольте и самым кончиком перерубит горло капудану. Мосарабы держат на прицеле остальных, достаточно будет одного залпа. Поваров прирежут близнецы. Кровь смоет все: злость, обиду, ненависть...

Сопротивляться настоящему хозяину тела уже не было сил, я поднял голову, приготовился к движению, но неожиданно увидел на заднем плане, как незадачливого охранника, испугавшегося звука выстрела, оттащили, заломив руки, в сторону и поставили на колени. Коренастый сарацин с рваным шрамом через все лицо коротко пробормотал молитву, блеснула кривая сабля, раздался тупой хруст и, расплескивая по сторонам алые брызги, бритая голова покатилась по камням.

— Надо жить, старик... — чужим, хриплым голосом пробормотал я, совершенно неожиданно для себя. — Возвращайся домой, похорони детей и найди о ком заботиться... А ты... — я полуобернулся к капудану, — ты... я не вижу твоей вины...

— Мудрость эмира равна его благородству и доблести, — сдержанно поклонился мне Хасан. Лицо его так и осталось непроницаемым, но в глазах сарацина плеснулась радость облегчения.

Я еще нашел в себе силы подойти и прикоснуться губами ко лбу Земфиры, закрыл ей глаза и побрел к баркасу. Что было дальше — просто выпало из моей памяти. Очнулся уже в своей каюте от чьего-то горячечного шепота.

— Господин... я должен вам сказать... должен... простите... — предо мной стоял Энвер Альмейда, согнувшись в полупоклоне и держа сложенные ладони перед своим лицом.

— Говори...

— Господин, я знаю... — мосараб запнулся. — Я знаю, как вам тяжело... Поверьте, я это понимаю. И тем сильнее мое восхищение вашей мудростью... Наше восхищение... Вы... вы... Извините меня, господин, я не могу красиво говорить, поэтому... Короче, теперь, даже вне контракта, мой меч и мечи моих людей — ваши...

Я почти не слушал его, пытаясь сорвать с фляги с арманьяком заевшую крышку. Но смысл сказанного Альмейдой все же понял и оценил.

Мосараб откланялся и вышел из каюты. За ним выскользнули близнецы, предварительно уставив стол закусками. А я, наконец, содрал крышку и, расплескивая по столу янтарные капли, набулькал себе родового напитка в стопку.

— Ой-ей... мамочка... ой-ой-ой... мамочка, родненькая моя...

Сначала я подумал, что сошел с ума. И от этого чуть не сверзился со стула. Что за хрень? Точно спятил. И не мудрено...

— Ой, горюшко мне, горюшко, из огня да в полымя... ой-ой-ой... — раздавался в каюте жалобный тихий женский голосок. — А страшный-то како-о-ой... носище длинный, очи бесноватые, усищи торчать, патлы расхристаны, видать, злющи-и-ий, прям страсть... ой-ой-ой... ли-и-ишенько мне...

— Мля, белку поймал... — Я с силой двинул себя кулаком по лбу и хватил арманьяка прямо из фляги.

Точно белка… вот уже на русском языке кто-то болтает — хотя и дико архаичном, но на русском! Скоро и черти зеленые поскачут. Стоп... какая белка... я вроде не в запое. Только собираюсь...

Жгучее пойло подействовало. Мозги немного пришли в порядок, и я наконец сообразил, что причитают за ширмой, отделяющий спальный закуток от остальной части каюты.

— Видать, тоже басурманин, али еще какой нехристь... Ой-ой-ой!..

Я подскочил к ширме и с треском сдернул ее в сторону...

— А-а-яй!!! — Тоненькая фигурка, закутанная в шелка с головы до ног, соскочила с кровати, забилась в угол и тоненько заверещала девчоночьим голосом: — Ай-яй-яй!.. Не замай меня, дядечка, не замай, я песни тебе петь буду, сказки рассказывать, тока не замай...

24
Перейти на страницу:
Мир литературы