Летящие к Солнцу 1. Вопрос веры (СИ) - Криптонов Василий - Страница 37

Не знаю, чего это меня сегодня понесло речи толкать. Я даже не пытался накормить двойника, просто говорил и говорил, что в голову шло. Черноволосый, который кивал в такт размеренному ритму моих слов, улыбнулся снова.

– Я в вас не ошибся, – сказал он. – Думаю, не ошибся ни насчет одного из вас. Как бы вы ни старались выглядеть плохими ребятами, внутри вас горят какие-то волшебные искры, которые и помогут вам вернуть миру солнце.

– Вы правда в это верите? – вздохнул я, разгрызая следующую семечку.

– Я просто хочу перед смертью увидеть восходящее солнце, – сказал Черноволосый. – Зовите это верой. Слепой верой. Быть может, это – единственная эмоция, которую я могу себе позволить.

Я усмехнулся, узнав свои слова, но мое расположение к старцу только усилилось. Почувствовав это, он подошел ближе, прислонился плечом к корпусу бронетранспортера.

– Я считаю, что весь мир – огромная паутина, с какой стороны ни посмотри, – заговорил Черноволосый, задумчиво глядя в пустоту. – Та паутина, о которой говорю я – паутина веры. Каждая ее ниточка – чья-то вера. Кто из них прав, господин Риверос? Кто ошибается? История знает случаи, когда рвались самые толстые и надежные нити, а тончайшие, неразличимые глазом, выскальзывали из перепутья и свивались в вожделенный клубок. Иногда вам будет казаться, что вы запутались в этой паутине. Вокруг вас будут стоять люди, затягивая удавку. У вас потемнеет в глазах, и покажется так легко податься навстречу, ослабить это страшное давление, сдаться чужой вере… Но вы не поступите так, господин Риверос. Вы продолжите выпутывать свою нить, на другом конце которой – солнце.

Когда он ушел, я улегся на броне и закрыл глаза. На столике в комнате моего эмоционального двойника тикали часы: 10:07:17. Секунды шли в обратном направлении. Что я мог сделать? Ничего. Я заснул, положившись на судьбу, хотя вряд ли это можно было назвать сном. Я просто сидел рядом со своим двойником и смотрел на часы. Когда осталось восемь с половиной часов, кто-то там, извне, принялся меня будить.

Я открыл глаза и увидел грустную-грустную Веронику, сидящую рядом со мной. Она легонько тормошила меня за руку. Увидев, что я проснулся, отвела взгляд.

– Скажи, Николас… Хотел бы ты перед смертью заняться чем-то таким, чем никогда не пробовал? Прекрасным и захватывающим. Тем, о чем и не мечтал раньше?

– Конечно, – шепнул я, чувствуя, как сердце замирает. – Ты и я?

– Только ты и я, – еще тише отозвалась она, положив цевье автомата мне в руку. Мои пальцы, дрогнув, обхватили его, скользнули по пластику, пока еще холодному, но вот-вот готовому раскалиться.

Вероника вздрогнула от этого прикосновения и прикрыла глаза. Глубокий вдох… Она поднимает свой автомат, нежно вводит магазин в гнездо. Большой палец касается переключателя режима огня, и у меня сбивается дыхание.

Щелчок – и оружие в режиме автоматического огня. Сладкая дрожь пробегает по телу. Ощупью я нахожу такой же переключатель у себя и повторяю движение Вероники. «Да, вот так, – беззвучно шевелятся ее губы. – Еще разок…»

– Давай вместе… – Я не узнаю того хриплого шепота, что вырывается из меня. Сердце стучит все быстрее.

Вероника закусывает нижнюю губу, сдерживая стон, и кивает. Два глухих щелчка раздаются одновременно. Мы, как едино целое, дергаем затворы.

– Как же я этого ждала! – Вероника вскочила на ноги: глаза сверкают, руки страстно сжимают автомат. Только сейчас я заметил, что за спиной у нее висят еще два, один из которых она спешит передать мне. – Держи. Пошли готовить подсолнечное масло!

***

Поскольку нам вернули все наше оружие, конвой существенно увеличился. Теперь мы шагали по коридорам в окружении двух десятков солдат, ни на миг не выпускающих нас из прицелов.

– И как ты добилась, чтобы они тебя хотя бы выслушали? – недоумевал я, вспоминая прежние неудачные попытки Вероники общаться с солдатами.

– Женские штучки, – с неожиданным кокетством отозвалась Вероника. – Ну, знаешь, у каждой девушки есть какой-то секрет. Верно говорю, рыло? – прикрикнула она.

Командир с заплечным мешком, шагавший первым, повернулся, и я понял, почему он всю дорогу избегал на меня смотреть. Под правым глазом расплывался фингал, нос кое-как фиксировался лейкопластырем.

– Она – мужик, точно тебе говорю, – гнусаво сказал командир. – Слыхал, раньше делали такие операции. Ни одна баба не сможет…

– Шагай веселее! – оборвала его Вероника. – Мы тут, если что, подыхать собрались, а он разглагольствует. Ты, кстати, понял, что мы идем подыхать? – повернулась она ко мне. – Чтобы без иллюзий.

– Я готов с той самой секунды, как в спальню отца ворвались ваши силовики. Но почему нас только двое? Я уверен, Джеронимо тоже не отказался бы подохнуть.

Вероника нахмурилась.

– Ему там… без того весело. А я не могу больше ждать. Захочет – пойдет за нами, не захочет – пусть выращивает грибы. Он уже не ребенок, хватит над ним трястись.

– Ты ему хоть сказала?

– Конечно, сказала. Только его больше занимало то, что говорила она.

Я представил Джеронимо в объятиях Мышонка и содрогнулся. Пара странная, но при этом до нелепости гармоничная. Может, есть и такой вариант? В конце концов, это ведь не Джеронимо обрушил в метро БТР. Вдруг совет смилуется? Пусть у них все будет хорошо.

Мы подошли к сурового вида металлической двери, когда мой внутренний таймер показывал чуть больше пяти часов. Командир сбросил мешок и распустил тесьму.

– Огнеметов и сетей вам не полагается, – говорил он, вынимая свертки. – Сами понимаете, боеприпасы у нас не бесконечные. Но есть ежемесячный допустимый лимит, поэтому поначалу чуток поможем. Одевайтесь.

Мы облачились в противотриффидные костюмы из грубой и жесткой такни, обшитой стальными пластинами. Сетчатые маски Вероника отвергла, предпочтя наши. Командир проверил одну, положив на пол и врезав прикладом. На маске не осталось ни царапины.

– Добро, – кивнул командир. – Рукавицы обязательно.

От рукавиц пришлось отказаться – палец не мог нащупать спусковой крючок сквозь толстую ткань. Подобрали толстые перчатки, но командир только сокрушенно качал головой: не то, не то…

– Тесаки вам все же выдам, – вздохнул он. – Под свою ответственность. Потом, если что, магнитом выудим. А вообще – соглашались бы грибы растить, все польза.

– Не выйдет, – улыбнулся я ему. – Мы – крутые.

Командир улыбнулся в ответ.

– Ладно, давайте начинать. Все по местам!

Два солдата с огнеметами встали по бокам двери. Один, с сетеметом (понятия не имею, как это называется) – напротив. Он кивнул, показывая, что готов.

– Начали, – скомандовал командир.

Один солдат пинком вышиб тяжеленный засов, другой рванул дверь на себя, и я увидел толпу гигантских подсолнухов, оборачивающихся на звук слишком близко ко входу.

Щелчок, свист – что-то мелькнуло в воздухе. Сеть. Она опутала сразу нескольких триффидов, отбросила их вглубь станции.

– Пошли-пошли! – торопил командир. Я нервно сглотнул, но он, оказывается, говорил не нам.

Двое солдат ворвались в очищенный сетью дверной проем, и пламя с шипением ударило по триффидам. Подожженные подсолнухи пытались бежать, однако сзади напирали другие, те, что чуяли добычу.

– Ничем от людей не отличаются, – заметила Вероника. – Готов?

– Всегда готов к расстрелу триффидов!

– Как только они выйдут, сразу.

Я сжал автомат, бросил взгляд на сумку с запасными магазинами.

– Я не успел сказать…

– Может, уже не нужно?

– Но я хочу, чтоб ты знала. Для меня это впервые. Раньше – никогда…

– Не волнуйся, Николас. Просто доверься своему телу, оно знает, что делать. Крепче прижимай приклад, целься только в триффидов, а когда автомат перестанет дергаться – смени магазин.

– И все? Думаешь, у меня получится?

– Конечно. В первый раз всем страшно, но каждый должен через это пройти. Возрадуйся. – Она вскинула автомат. – Сегодня ты станешь настоящим мужчиной. – Вспышки огня сошли на нет, и солдаты бросились к двери, очистив площадку радиусом метров пятнадцать. – Посмертно.