Летящие к Солнцу 1. Вопрос веры (СИ) - Криптонов Василий - Страница 18

Лампу Джеронимо погасил. Я лежал, таращась в темноту, и слушал дыхание своих новых друзей. Они быстро уснули, а я, несмотря на боль во всем теле и зверскую усталость, все никак не мог распрощаться с реальностью.

Час спустя мне приспичило. Я оделся в комбинезон, нащупал поблизости маску, нацепил баллон и, соблюдая меры предосторожности, вышел наружу.

Кто не знает удовольствия справлять малую нужду в минус пятьдесят, тот не знает ничего. В какой-то момент начинает казаться, что ты горишь – такой мощный столп пара поднимается перед тобой, внося свою лепту в атмосферу, большей частью состоящую из углекислого газа и всяческой непригодной для дыхания ерунды.

Я постарался уладить все быстро – репродуктивная функция может мне еще пригодиться. Застегнул комбинезон, в последний раз окинул взглядом снежную равнину и вздрогнул. Шагах в пятидесяти от палатки горел костер, и я четко видел сидящую перед ним человеческую фигуру.

Мой эмоциональный двойник, выскочив из укрытия, скверно разыграл бурное удивление, а потом махнул рукой и снова спрятался. Действительно, чего поражаться туристам, когда работает доставка пиццы.

Человек у костра помахал рукой, явно имея в виду меня. На всякий случай покосившись на палатку, я двинулся к огню. «Сделаю пятьдесят шагов, – думал я. – Если это мираж – он отодвинется, и я вернусь обратно. А если галлюцинация – поговорю пять минут и, опять-таки, вернусь».

Мне понадобилось всего сорок три широких шага. Уже на полпути я заметил, что на человеке такой же комбинезон, как на мне, только вывернутый наизнанку, оранжевой стороной вверх. Перчаток нет, капюшона и маски – тоже. Человек обладал аккуратно подстриженной бородкой и усами, да и в целом являлся покойным доном Риверосом, моим отцом. А на снегу перед ним стояла загадочная конструкция из двух взаимопроникающих пластиковых бутылок.

Я остановился у самого костра и наблюдал, как отец осуществляет сложную манипуляцию с фольгой, бутылкой и зажигалкой. В результате его действий та бутылка, что поуже, наполнилась густым дымом. Папа убрал фольгу, приник к горлышку и залпом вдохнул все. Я заметил, что в нижней бутылке, той, что со срезанной верхушкой, поплескивает вода.

– Ах, сынок! – сиплым голосом начал отец, выпуская дым. – Ну что за радость – вновь видеть тебя!

– Мне тоже очень приятно. – Я сел на снег, по примеру отца. Приподнял, а потом и вовсе снял маску. Дышалось легко, а костер давал достаточно света.

Папа, глядя на меня, хмуро покачал головой.

– А ты все тот же, ничуть не изменился.

– С нашего последнего разговора едва три дня прошло.

– Мог бы всплакнуть и выразить сочувствие покойному отцу.

– Ты сидишь без маски у костра и дуешь план. Что ж, если угодно – соболезную.

Папа хитро улыбнулся и, погрозив мне пальцем (мол: «А, понял, ни слова больше!»), принялся «заряжать» свою конструкцию по-новой.

– Ну и как там, за гранью? – поинтересовался я.

– Спокойно, – откликнулся отец. – Тебе бы понравилось. Нет, правда. В фильмах и книгах обычно духи таинственно отмалчиваются, или изрекают философскую муть. Но я, честно говоря, просто сижу в небольшой комнатке с надписью на стене: «Who cares?»

– И мама там же?

– Нет. Но девок можно вызвать в любой момент. Или ты правда о матери волнуешься?

– Нет, – усмехнулся я. – О твоей репродуктивной функции.

Отец потянул вверх бутылку, и она наполнилась дымом оранжевого цвета, со сполохами молний.

– Вот это тяга! – прошептал он. – Никки, немедленно хапни эту банку.

– Спасибо, я…

– Никки, я – твой отец, и это – моя последняя воля. Тяни свою рожу сюда и хапани банку.

Наверное, я мог бы отказаться, надеть маску и просто уйти. Но за всю жизнь я ни разу не ослушался отца. Он убрал дырявую прогоревшую фольгу, и я, приникнув губами к горлышку, опустил голову, вдыхая дым.

– Держи! – крикнул отец, колотя себя по груди. – Надо держать! Ни капли мимо!

Легкие драло, голова кружилась, тошнота сводила с ума, и я выпустил дым наружу. Тут же начался кашель, слезы выступили.

– Знаешь, зачем я заставил тебя это сделать? – прозвучал голос отца.

– Нет, – просипел я.

– Чтобы ты понял: наркотики – это не ответ.

Я трижды сплюнул в снег, жалея, что нет смысла вызывать рвоту. Эта дрянь уже впитывалась в кровь через легкие.

– Вот спасибо! – простонал я. – А беседа о безопасном сексе будет?

– Непременно, в следующий раз.

– Тогда захвати с собой одну из тех девок.

– О, Николас! – Отец, судя по голосу, поморщился. – Они же все мертвые.

Я, наконец, справился со своим организмом. В голове все еще шумело, но я смог сесть и посмотреть в глаза отцу.

– А теперь серьезно. К чему этот цирк? Зачем ты пришел?

Отец улыбнулся.

– Who cares? – спросилон.

– Me.

– Really care?

– Говори уже по-русски, – попросил я. – Или хотя бы по-испански.

– Я хочу, чтобы ты ощутил разницу, – сказал папа. – Наркотик может скрасить мгновение. Скоро тебе станет легко и весело, и ты поймешь, о чем я. Но наркотик не заставляет тебя вставать утром с постели. И уж тем более не заставляет жить. Он просто искажает твое восприятие действительности и подавляет когнитивные способности…

– Папа, – перебил я. – Сегодня я употребил наркотик впервые в жизни. Ты что, издеваешься?

– Нет, сынок. Ты – наркоман со стажем.

Тут мне стало интересно, и я хихикнул. Без всякой связи.

– Для тебя каждый встречный человек – такая вот банка. – Отец ткнул пальцем в свое наркоманское устройство. – Ты жжешь человека до тех пор, пока не соберется достаточно дыма, вдыхаешь его и уходишь. Потому и мать перестала с тобой общаться. Мне она так и сказала: «Он выпил меня до дна». Сперва я подумал, что ты до семи лет сосал сиську, но потом до меня дошло.

Мне стало грустно, а в груди клокотало веселье. Что за дурацкий контраст? Я стукнул себя по груди, по голове, потом представил, как выгляжу со стороны и зашелся от смеха.

– А теперь вот Вероника и Джеронимо, – говорил отец. – Мне больно видеть, как ты пытаешься опустошить их. Снова и снова подносишь зажигалку, вдыхаешь дым, а его все больше. Но рано или поздно он закончится, и ты их оставишь – пустых, мертвых.

Я катался по снегу, рыдая от смеха. Нет, это мой эмоциональный двойник катался, а я будто стоял рядом и, краснея от злости, пытался заставить его вести себя прилично.

– Только здесь, в этой комнатке с обзором на весь мир, я понял, что мы лечили не ту болезнь, – гремел голос отца. – Ты не родился бездарным, Николас. Ты просто родился пустым, и до сих пор не нашел ничего, чем мог бы заполнить свою пустоту. Для Джеронимо это – солнце и дружба, манипуляции и изобретательство. Для Вероники – Джеронимо и отец, которые никогда не смогут примириться. Найди и ты что-то, что станет твоей душой. Ты ведь уже нашел, не так ли? Нашел, но по привычке пытаешься сожрать, вдохнуть или вколоть. Твой двойник веселится, а ты сам стоишь и смотришь равнодушным взглядом на похороны своего сердца. Вот что такое наркотики, сын. Вот почему это плохо. Ты должен есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть.

Я задыхался, лежа на снегу. Голос отца еще звенел в ушах, но сам он исчез вместе с костром. Вдох, и легкие рвутся на части. Руки зашарили вокруг в поисках маски…

– Дебил!

Маска опустилась на лицо, и я увидел Веронику.

– Спасибо, – выдохнул я.

– Я тебе это «спасибо» знаешь, куда засуну? Не мог меня разбудить?

– Я привык писать в одиночестве…

– Точно дебил, – покачала головой Вероника. – Я думала, ты услышал…

– Что?

Она подняла палец, и я прислушался. Где-то гудел мотор, все ближе и ближе.

– Могу ошибаться, – сказала Вероника, – но это, кажется, броневик.

– Не ошибаешься, – успокоил ее я.

– Едет со стороны дома. Почему-то один…

Я понял ее замешательство. Единственный бронетранспортер, неспешно ползущий по снежной равнине – скорее убийца, чем спасатель.