По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918 - Мартышевский Яков - Страница 15

– Можете пожалеть, что не попробовали, – обратился он ко мне с добродушной улыбкой, вытирая руки носовым платком. – А если бой будет продолжаться…

Но в это время послышался голос командира батальона:

– Господа офицеры, ко мне!

Мы сгруппировались около подполковника Бубнова, рассматривая карту, на которой он обвел карандашом участки рот для обороны в случае, если противник сам перейдет в наступление. Твердым, спокойным голосом отдав все нужные указания и распоряжения, подполковник Бубнов приказал двигаться дальше. Батальон начал собираться, чтобы перейти на лежавший впереди хребет и там окопаться, а полуротам нашей и 3-й роты было приказано остаться на месте в резерве. Штабс-капитан Василевич назначил вторую полуроту под моим начальством. Через минуту батальон, сверкая штыками и поднимая пыль, уже двигался колонной по дороге, которая сначала полого спускалась в широкую лощину, уставленную скирдами хлеба, и затем поднималась на противоположный гребень и там терялась в синеватом темном лесу. Видно было, как батальон, спустившись в лощину, свернул вправо и, отойдя от дороги шагов четыреста, остановился у подошвы возвышенности. В это время ко мне подскакал на взмыленном белом коне полковой адъютант и торопливо спросил:

– Где командир батальона? – Я молча махнул рукой по направлению к высоте. – По приказанию командира полка поручаю вам передать подполковнику Бубнову чтобы он со своим батальоном безостановочно продолжал движение по указанному маршруту.

Сказав это, адъютант круто повернул коня и ускакал. Я, молодой, как называли нас тогда старые офицеры, «фендрик», был польщен тем, что на мою долю выпала честь передать приказание высшего начальства. Кроме того, сознавая важность этого приказания, я сказал прапорщику Ракитину вести полуроту на присоединение с первой полуротой, а сам схватил лошадь штабс-капитана Василевича, бывшую в тот момент им не занятой, и во весь дух напрямик через вспаханные поля помчался туда, где виднелся наш батальон. Лошадь поминутно спотыкалась в рыхлой земле, тяжело дышала и чуть не падала. В то время я еще очень плохо ездил верхом и потому едва сидел в седле. Даже когда стремена выскользнули из моих ног и я в отчаянии ухватился за луку, даже и тогда прилив энергии у меня был так велик, что я начал хлестать лошадь плеткой, окончательно рискуя вылететь из седла. С некоторой картинностью я подскакал к командиру батальона и круто осадил лошадь. Спокойный, почти суровый вид подполковника Бубнова сразу укротил мой пыл, и я, невольно заражаясь его хладнокровием, старался как можно сдержаннее сказать, приложив руку к козырьку:

– Господин полковник! Командир полка приказал вам с батальоном безостановочно двигаться вперед.

Из-под насупленных серых бровей этого железного человека на меня смотрели строгие, горящие глаза. Он молча кивнул и отошел в сторону. Подъехав к своей роте, я слез с лошади и передал ее вестовому штабс-капитана Василевича. В это время вслед за гулом загремевших орудий до моего слуха донеслись откуда-то совсем близко два глухих отрывистых удара, очень похожих на пушечные выстрелы, но значительно мягче. Я оглянулся назад и увидел над лесом в нескольких сотнях шагов от нас два наполовину белых, наполовину красных облачка, которые медленно вытягивались, принимали различные причудливые формы и, наконец, растаяли в жарком воздухе. Это разорвались шрапнели. Такие невинные и нежные на вид, они несли с собой сотни смертоносных осколков. Втайне я испытывал удовлетворение. Вся обстановка пока представлялась именно такой, как рисовало мне раньше мое воображение. Все было налицо: и утомление походом, и жара, и голод, и ординарцы на взмыленных лошадях, и гром орудий, и рвущиеся снаряды… О, если бы я в ту минуту знал, что это только цветочки, а ягодки еще впереди!..

Подойдя к своей роте, я присел на зеленую травку около отдыхавших солдат, которые от усталости ничего не могли говорить. Я так же, как и все, не знал, куда мы шли, что предстояло нам сделать, близко ли, далеко ли противник. Ясно было одно, что надвигалось нечто страшное, могучее, неотвратимое…

Но вот нашего ротного командира попросил к себе подполковник Бубнов. Вскоре штабс-капитан Василевич вернулся от него со строгим, несколько возбужденным выражением на лице, подождал немного, пока подошла вторая полурота, приказал затем роте двигаться вслед за ним. Мы шли первое время по лощине, а потом, свернув налево, начали подниматься по вспаханному бугру. Утомленные солдаты шли беспорядочной толпой, согнув спины, кряхтя и сопя, с трудом вытаскивая из рыхлой земли ноги, обутые в тяжелые неуклюжие сапоги. Я тоже напрягал все силы, чтобы идти вперед, а не застыть на месте. Пот градом катился с моего лица. Устремив тупо глаза вниз, я молча шагал по пахоте.

– Фу-у ты, прости Господи! Никак не могу идти дальше, ваше благородие! – взмолился около меня какой-то солдатик с серой от пыли бородкой и жесткими, торчащими книзу усами, видно, запасной.

– Так точно, ваше благородие, оченно тяжело по «его» земле ходить, больно много гор… – проговорил кто-то сзади.

Усталость и нервный подъем взяли свое, и я крикнул с раздражением:

– А вы думаете, мне легко?! Черт с вами, оставайтесь, кто не может больше идти, а мы пойдем вперед умирать…

Эта вырвавшаяся горячая, но искренняя фраза, видно, подбодрила солдат. Они умолкли и медленно, но ни на шаг не отставая, плелись вокруг меня, тяжело дыша и вытирая с лица пот. Наконец, мы забрались на вершину холма и, взглянув вперед, застыли на месте. А впереди, на расстоянии версты, на гребне противоположной возвышенности виднелись темные массы каких-то людей, проектировавшихся на фоне белесоватого от зноя неба. Эти толпы, подобные тучам саранчи, занимали почти весь гребень и находились, казалось, тоже в оцепенении. Мы все молча смотрели вдаль на темные колонны и в первое мгновение думали, что это наши войска, не предполагая, чтобы австрийцы могли быть уже так близко. Но вдруг эти людские волны зловеще заколыхались, большие массы раздробились на мелкие группы, в разных направлениях задвигались какие-то точки, на гребне, таким образом, все зашевелилось, и через минуту отчетливо было видно, как выделялись длинные цепи и быстро задвигались в нашу сторону, делая перебежки.

– Ваше благородие! «Он» наступает! – с оттенком ужаса воскликнул один из солдат.

Сомнения не было, противник действительно перешел в наступление. В этот момент к нам подскакал на хрипевшей, взмыленной лошади казак и взволнованно подтвердил то же самое. Все засуетились. Послышались какие-то дикие голоса вроде «Ребята, ложись!..» или «Ховайся (прячься) за скирду!..»

В первую минуту я сам очень заволновался и почувствовал, как лихорадочная дрожь пробежала по моему телу, а сердце молотком застучало в груди. Увидев, что командир 4-го взвода прапорщик Ракитин отдает моей полуроте, оставленной штабс-капитаном Василевичем в резерве, какие-то распоряжения помимо меня, я не сдержался и закричал:

– Прапорщик Ракитин! Потрудитесь исполнять мои приказания, так как здесь полуротой распоряжаюсь я, а не вы!

Я бросил ему эту фразу не потому, что желал его осадить, а потому, что заметил паническое настроение солдат, испуганных неожиданным появлением и наступлением врага, и каким-нибудь энергичным действием хотел вернуть их к спокойствию и порядку. После этого я приказал полуроте рассыпаться в цепь и залечь тут же, на сжатом поле. «Вот оно начинается…» – промелькнуло у меня в голове, и я, сняв фуражку, прочел молитву, которую дала мне мать перед отъездом на войну.

Многие солдаты истово крестились. Мы лежали на откосе, обращенном в сторону противника, так что нас было видно как на ладони. Перед нами пролегала широкая с деревней Жуковом посредине лощина, отчасти закрывавшаяся нашему взору небольшим бугорком, лежавшим впереди нас в нескольких десятках шагов и вдававшимся в нее наподобие полуострова. Благодаря этому выступу была видна только часть деревни Жукова. Первая полурота со штабс-капитаном Василевичем и поручиком Пенько залегла немного правее выступа. Оттуда то и дело слышались нервная ругань поручика Пенько и его громкие команды: