Четвертая жена синей бороды (СИ) - "Сладкая Любовь" - Страница 9

— Так Вы… Так ты… Лорд Вартимор, ты и вправду кровожадный убийца, как говорят все в королевстве?

Только сказав эти слова, я сразу же об этом пожалела. Так как торжествующая улыбка внезапно исчезла с лица мужчины, а вместо нее там появилась гримаса жалости и злости.

Краем глаза я заметила, как в это же время дверь, ведущая в одну половину замка, открылась, и оттуда вышли два силуэта, ни одежды, ни лиц которых я не смогла рассмотреть, так как шел дождь, и сумерки сгустились.

— Уведите ее, — приказал лорд Вартимор, как только стражи (а это были они) приблизились ко мне на расстояние вытянутой руки, и я услышала на себе их шумное зловонное дыхание, напоминающее мне храп лошадей из конюшен моего отца.

Мне показалось, что этот огромный дом просто поглотил меня, как только я, ведомая под руки двумя стражами, вошла в его окованную железом дверь, которая громыхнула за мной засовами, закрываясь словно навсегда.

Но внутри было хотя бы тепло и сухо. И я вздохнула с облегчением, когда, минуя длинный коридор, наконец-то ступила в ярко освещенный множеством свечей зал, пол которого красиво сверкал начищенным паркетом, а в глубине, возле одной из стен, жарко пылал камин.

Отпустив мои руки, хмурые и молчаливые мужчины оставили меня тут одну.

Почувствовав приятное тепло от огня, я наконец-то сняла из ног промокшие насквозь туфли и, осторожно ступив босыми ступнями на паркет, с любопытством осмотрелась по сторонам. Потолок, хоть и высокий, поддерживался несколькими крепкими балками из темного дерева. К ним крепились паникадила, уставленные свечами. Широкое ложе, укрытое яркой индийской шалью, со множеством хитроумно вышитых подушек сверху, стояло совсем близко возле камина, справа, а слева было кресло-качалка, удобно устроенное на шкуре медведя; его оскалившаяся зубами пасть как будто бы смотрела на огонь, а блики мерцали в искусственных глазах.

Мне все еще было холодно, и я понимала почему — одежда моя вымокла, и мне просто необходимо было ее снять из себя и переодеться во что-нибудь сухое.

А еще мне здесь ужасно не хватало ванной — моего белого корытца в форме раковины, стоящей на третьем этаже башни, возле высокого окна так, что я, лежа в ароматной теплой воде, могла любоваться чудесными пейзажами, удобно наблюдать, как крестьяне собирают урожай, или по речке плывут рыбаки. Или даже тайно подсматривать за странной парочкой влюбленных, часто целующихся за стогом сена и не подозревающих, что я-то их хорошо вижу. Я не знаю, что именно мешало Альбине и ее мужу заниматься этим у себя дома — так как это были именно они — но то, что они вытворяли в последнюю неделю, заставляло меня хихикать каждый раз, когда я видела лицо этой бесстыжей, и особенно ее пухленькие губки, которыми она вытворяла ТАКОЕ. Подумать только — у них дома трое детей, а они… Я не знаю, способна ли я буду и сама когда-то сделать что-то подобное, потому что держать в своем рту этот мужской отросток, похожий на толстый розовый палец — это же предел вседозволенности. Но Альбина делала это, и с таким удовольствием, что я просто не могла оторвать от нее глаз, где-то в глубине души завидуя и сердясь на бабушку, потому что это именно она так долго сопротивлялась моему замужеству. И я вынуждена была терпеть это невыносимое томление тела, подсматривая за моей служанкой и ее мужем, рукой лаская сама себя и мечтая, что когда-то тоже выйду замуж, и тогда позволю мужу заласкать меня до смерти и, вполне возможно, также позволю себе то, что видела из своего окна. Когда Альбина прижималась лицом к паху своего мужчины, делая там умопомрачительные движения головой и ртом, он, закрыв глаза, тоже качался над ней всем телом, а руками держал жену за волосы. Потом, бросив ее спиной на сено, задирал вверх юбки и, навалившись сверху, между широко разведенных ног, покрывал ее, словно жеребец кобылу. Я просто задыхалась (и даже кровь приливала к моему лицу), когда я наблюдала за бешенным и таким прекрасным танцем их тел. А руки мои, сложенные лодочкой, незаметно для меня раздвигали лепестки моей лилии и скользили по ним, нежно и легонько надавливая на особенно чувствительный бугорок, который я как-то обнаружила на своем теле, занимаясь чем-то подобным уже не раз. Вот каким чудесным местом была моя ванная.

Мне ужасно хотелось помыться, тем более, что в дороге я вся вспотела, и пыль, просачивающаяся сквозь щели в дверцах, просто въелась в мою кожу, загрязнила мои чудесные локоны, зачернила ногти.

Да раньше, если бы я только увидела на себе такой кошмар, просто бы заорала от возмущения. Но теперь — что я могла поделать? Мне только и осталось, что подойти к камину и, не имея больше сил держаться на ногах, просто упасть коленями на мягкую медвежью шкуру.

"И на кого я теперь похожа? — касаясь мокрым лбом немного жестковатой шерсти зверя, думала я. — Замарашка, хуже всякой крестьянки, целый день работающей в поле. Вот бы увидела теперь меня бабушка. Да ее бы хватил удар. Дочь графа Андриана Астарха — и в таком тряпье. Разве теперь можно, сквозь все это, разглядеть мою красоту? И что увидит лорд Вартимор, когда посмотрит на меня такую — в ярком свете от свечей и от огня камина? И не пожалеет ли он о том, что выкрал меня? И вообще — что когда-то просил моей руки, что хотел на мне жениться? Хотел? О господи, а вдруг, увидев меня сейчас, он передумает? Да я и сама себя такой никогда еще не видела"

Вот так, стоя на коленях, я бичевала сама себя, не зная, что станется со мною через минуту, час, через два…

Тепло от камина постепенно проникало в мое тело, расслабляя его и успокаивая нервы; голова стала тяжелой, руки и ноги налились свинцом, веки начали слипаться, сознание немного затуманилось, и я чуть-чуть не заснула просто тут, хоть и лежа на шкуре медведя, но все-таки на полу. Ведь пойти и устроиться на мягком ложе я не могла себе позволить — мое тело было слишком грязным, а одежда неопрятной.

"Ну и пусть", — устав сопротивляться, я решила все-таки забыться во сне.

Как вдруг сначала услышала возле себя тихие шелестящие шаги, а потом — нежный и звонкий девичий голос, просто у себя над ухом:

— Снимите одежду, госпожа. Можно, я Вам в этом помогу?

— Что?.. — я с силой открыла глаза и сквозь затуманенный взгляд смогла различить яркую синеву и какой-то блеск.

— Вам необходимо переодеться ко сну, — повторил тот же голос опять, более настойчиво, и к моим плечам прикоснулись руки.

— Я устала… — у меня действительно не было больше сил бороться, мне вдруг стало все равно, что будет дальше. "Спать. Спать. Спать. Спать", — словно удар воскресного колокола на деревенской церковке звенело у меня в голове.

— Вот, выпейте, — еще один голос, тоже женский, но более низкий, никак не давал мне улететь в страну снов, гвоздем вбиваясь в мозг. — Отпейте хоть глоточек. Один глоточек, госпожа. Испейте.

Сглотнув подкативший к горлу клубок, я таки собрала последние силы — и привстала на локтях. Но вязкое головокружение меня не покидало, и я даже застонала от вдруг нахлынувшей тошноты.

Наконец открыв глаза, увидела двух девушек, стоящих возле меня по обе стороны, одна из них что-то держала в руках, другая поглаживала мне плечи, словно успокаивая. Присмотревшись более внимательно, я поразилась красоте их лиц. С чуть раскосыми глазами, с черными бровями вразлет, маленькими губками, вздернутыми носиками — они напомнили мне куклы, привезенные из дальних стран (и сделанные там непревзойденными мастерами).

Первую и самую любимую мне купила бабушка, когда я праздновала свою двенадцатую весну. Эта восхитительная игрушка казалась мне тогда живой и вызывала зависть у всех девчонок, которые приезжали со своими родителями к нам в гости. Я вынимала свою куклу из коробки, устроенной словно кровать, и говорила с ней, как с подругой, глядя в ее блестящие глаза, сделанные из стекла, с зеленой горошинкой внутри, заменяющей кукле зрачок. Когда я переворачивала куклу, этот зрачок двигался туда-сюда, и я представляла, что кукла смотрит.