Шестая сторона света (СИ) - Лагно Максим Александрович - Страница 21

Пришли две девочки, с которыми зависал в Колледже. Одна, кажется, до сих пор была в меня влюблена. Она сразу послала на меня многозначительный взгляд из-под полуприкрытых век. Откинула волосы со лба и оттянула вырез блузки:

— Жарко, проветриться бы.

Думала, что я вызову её в подъезд, чтоб мы могли «объясниться». Скоро она приметила, что я посылал такие же многозначительные взгляды на Алтынай. Горько улыбнулась и больше не поворачивалась в мою сторону.

Как же неприятно, когда тебя любит кто-то ненужный.

Гости постоянно тянули меня к столу, наполняли стакан, который и без того не пересыхал. Говорили тосты. Волька припомнил что-то из прошлого. Лебедев рассказал, что всегда ценил мою настойчивость в выборе музыки:

— Это признак зрелости, когда человек точно знает, что он хочет услышать.

Я постоянно искал взглядом Алтынай. Она старательно отводила глаза. Смеялась чужим шуткам, слушала чужие комплименты, и выскальзывала от чужих предложений потанцевать.

— Ай, как глупо, брателло, быть таким кайфоломом на собственной днюхе, — прокричал Волька в одно ухо.

Во второе зашептал Лебедев:

— Я узнал от взломщиков кое-что секретное о пропавшем поезде, позже расскажу!

Когда кассета со сборником Алтынай заканчивалась я переворачивал на сторону «Б», потом обратно. И ещё раз. Не помню, сколько.

Прищуриваясь, я глотал и глотал то, что было в стакане. Не знаю с чьей помощью, но содержимое там всё время менялось, то водка, то виски, то портвейн, то чистый лимонад, которым я чуть не подавился от неожиданности.

Щуриться становилось тяжелее и тяжелее. Я закрыл веки.

4

Когда я всплыл из алкогольного обморока, то музыка (самый близкий друг) закончилась. Комната погрузилась в полусумрак, который Волька создал, направив луч софита на одну из абстрактных аниматин, части которой состояли из зеркальных тетрагональных объектов. Анимация крутилась, проецируя на стены хаос разноцветных рефлексов.

Количество гостей убавилось. Одноклассник целовался с подругой той девчонки, что была в меня влюблена в колледже.

Лебедев сидел на кресле напротив другого одноклассника и ожесточённо спорил:

— Нет сомнения в эффективности Глобальной Перевозки! Гении прошлого, направляемые просьбами Судитрона, построили её для нас, обеспечив экономическое развитие на столетия вперёд. А сейчас расплодились анархисты, которые хотят всё сломать.

Одноклассник был пьян, но, как и все пьяные, разбирался в политических вопросах не хуже Лебедева:

— О каком развитии можно говорить, когда планета расчерчена на шестиугольники, соединённые гиперзвуковыми поездами? Знаешь что это напоминает? Это клетка, братуха, настоящая клетка. Сеть, наброшенная на свободолюбивый человеческий дух.

Лебедев не сдавался:

— Клетка для наследственных богачей, которые не контролируют Глобальную Перевозку. Им не нравится, что мы, простые люди, имеем возможность быстро и дёшево перемещаться в любую точку планеты. Хоть в Антарктику езжай, если туда поезда пустят, и увидишь там такие же шестиугольники Дворов с законсервированными станциями и домами, ожидающими жильцов.

— Тюрьмы для будущих узников системы.

— Пойми, анархист, то, что ты называешь «клеткой», на самом деле гарантия достойной жизни для всех, независимо от богатства и происхождения. Это план развития на тысячелетия вперёд!

— Тю-ю, — плевался анархически настроенный собеседник. — Монополия на принятие решений не должна принадлежать консерваторам, поклоняющимся деревянной кукле.

Оба помолчали. Лебедев, видать, подбирал аргументы.

Анархист же выпил водки. Лучший аргумент в споре:

— А ещё эти инъекции дебильные. Ну зачем они? Двадцатый век почти наступил, а нас всё ширяют, как в древности. Потом два дня ходишь, как деревянный, сам в куклу превращаешься. А я, может, уколов боюсь? На Западе давно никто не колется.

— Если хочешь знать, то вопрос с инъекциями почти решён, с 1901 года их полностью отменят, — пылко возразил Лебедев. — Их делали для нормализации графика выхода Судитронов. Но скоро внедрят новую линейку кукол. Они будут быстрее, так что надобность в Почтительном Ожидании отпадёт.

Анархист не унимался:

— А на хрена кукла? Что мы, дети какие-то?

— Люди прошлого любили переносить на неодушевлённые предметы человеческие образы. Вот и придали механизму вид человека. В наши дни разрабатывается проект изменения внешности Судитрона. Есть предложение абстрагироваться, переделав куклы в геометрические объекты.

Анархист пьяно пробормотал:

— Ваще отстой будет. Так хоть кукла, а то прикатится параллелепипед какой-нибудь, хули его слушать?

— Об этом и идёт общественная дискуссия. В которой наше поражённое нигилизмом поколение никак не представлено. Нужно бороться не за то, чтоб нас услышали, а против глухоты в целом.

Анархист хлопнул ещё водки:

— А идёт ли общественная дискуссия, чтоб всю эту гнилую систему к херам собачьим разломать и выкинуть за борт истории? Вот это было бы дело.

Лебедев поднялся и навис над Анархистом:

— Смелые, речи! Признайся, ты бы отказался от просьбы Судитрона?

Анархист притих, протрезвел даже:

— Э-э-э, братуха, что-то меня не туда занесло.

— То-то же. Кроме того, ты повторяешь ложь несогласных, о том, что Судитрон работает в чьих-то личных интересах. Идея Судитрона, как верховного механизма организации, — это автоматическая саморегуляция общества, согласно парадигме разумного управления, а не пожеланиям промышленников и родовой аристократии.

— Но и ты согласись, что есть нечто противоестественное в том, что мы живём на всём готовеньком. Ладно, триста или сколько там лет назад, великие люди построили эту сеть. Но что построили мы? Неужели мы какие-то неспособные ни к чему инвалиды, которые живут на всём готовом?

Лебедев почесал затылок:

— Согласен. Недоработка. Но это и есть пространство для общественной дискуссии, а не для террористических методов изменения глобального порядка. Может, это и есть наш участок работы для общечеловеческого процветания? Предки оставили нам Судитронов и Глобальную Перевозку, а мы не должны дать им исчезнуть.

5

Я поднялся и побрёл к столу, чтоб обновить содержимое стакана.

Умеют же некоторые складно говорить. Почему я не такой?

Почему меня не волновала судьба глобальной сети? Не тревожила система международной торговли? Не задевали проблемы общего управления сетью в условиях существования государственных границ? Не заботило будущее мировой социально-экономической системы, сложившейся в условиях глобальной транспортной сети?

Ни одна из этих умных тем, которые постоянно поднимали и обсуждали на политических инфостендах, не вызывала у меня желания поспорить, внести предложение.

Я как не взрослый.

Меня волновала Алтынай, музыка, желательно бодрая и ритмичная, ну и, немного, Джессика.

Стоп.

А где Алтынай? И Волька?

— Где они? — заорал я так, что оба спорщика замолчали, а целующиеся замерли.

— Кто? — спросил Лебедев.

— Эти… эти… двое, — меня так трясло от злобы, что не мог выговаривать слова, даже имена забыл.

Занавески кровати в углу колыхнулись. Обострившееся ревностью зрение уловило движение. Я швырнул стакан на пол. Перепрыгнув через диван с целующейся парочкой, достиг кровати.

Рывком сорвал занавеску. Так и есть — Волька ворочался поверх девушки. Её тёмные волосы разметались по белым простыням, как краска из разбитой помповой кисти анимастера.

Обеими руками схватил Вольку за ногу и стащил на пол. Рассчитывал со всей силы стукнуть в лицо, но удар пришёлся куда-то в темечко. Я больше себе руку ушиб.

— Ты чего? — крикнул Волька.

Сделал мне подсечку, повалил на пол и пару раз хлестнул ладонями по щекам. Я брыкался, старался скинуть с себя Вольку. Он прижал меня локтем к полу и занёс кулак.