Повесть о таежном следопыте - Малышев Алексей Александрович - Страница 14

Здесь всегда шла какая-то своя жизнь, в которой Капланову надо было еще разобраться. Все казалось новым, а он представлялся крохотной песчинкой, затерянной среди этих таежных просторов.

Он уже знал, что будет трудно, очень трудно. Но его вдохновляла сама природа, которая теперь столь нуждалась в помощи человека.

Наступила зима. Огромные снежные сугробы завалили ветхую избушку, где он пытался кое-как перезимовать. Холодный воздух тянул изо всех щелей. Стоило бросить топить печурку, как вскоре замерзала на столе вода. Капланов иногда завидовал своему коню Самолету, который, закончив один стог сена, деловито переселился к другому и, очевидно, чувствовал себя вполне нормально.

Но долго находиться в избушке он и не собирался. Надо было отыскивать стойбища лосей. И Капланов уходил на несколько суток в глубь тайги. Не раз заставал его там буран, когда приходилось отсиживаться в холодной палатке, не имея даже возможности развести костер.

Лыжню заносило снегом. Едва буран утихал, Капланов, проваливаясь в снегу, в поисках зверей уходил все дальше и дальше.

Как-то у него сломалась лыжа. Это случилось в тот вечер, когда он услышал неподалеку разноголосый вой волчьей стаи. Всю ночь Капланов просидел у костра, а потом два дня добирался без лыж до Ясной Поляны. Если бы не наледи на Кеме, которые облегчили ему путь, пожалуй, он надолго застрял бы в тайге.

Копытных зверей почему-то было мало. Лось ушел за перевал, изюбр уже в марте направился в сторону моря. Много требовалось усилий, чтобы отыскать стойбища сохатых.

В начале апреля начал таять снег. Серединой Кемы, поверх льда, потоком шла вода. А в конце месяца тронулся и лед.

На север пролетели лебеди. В тайге Капланов заметил первые следы медведя и барсука. Появились белые трясогузки, запел дрозд. Вокруг избушки шумно загомонили голубые сороки и серые китайские скворцы.

Голубые сороки оставались здесь и на зиму. А теперь весной он не раз с любопытством наблюдал, как птицы садились на сохатого или изюбра и выклевывали у него на спине линяющую шерсть. Животные при этом были совершенно спокойны.

И хотя голубые сороки здесь самые обычные птицы, Капланов долго не мог привыкнуть к их удивительной окраске.

Долины покрывались зеленой дымкой — на деревьях распускались листья. Началась тяга вальдшнепов.

Чтобы обеспечить себя продовольствием, Капланов взял разрешение на отстрел медведя. Но медведи с весны ушли в дальние кедрачи.

На свежий медвежий след он напал, поднявшись на одну из сопок. Зверь недавно валялся в луже, которая разлилась на тропе. Вокруг стоял запах мокрой шерсти.

Через несколько минут Капланов увидел его. Медведь залез на кедр за оставшимися там с осени шишками.

Убил он его без труда. Но тушу зверя пришлось долго скатывать по склону сопки. Когда добрался до подножия, уже завечерело. Ночевал у костра, жарил медвежий шашлык.

Так началась таежная жизнь на Кеме. Порой он чувствовал себя словно Робинзон на необитаемом острове. Однако к этому его уже подготовили годы, проведенные на Демьянке.

Пришлось заняться и хозяйственными вопросами. В мае он распахал около избушки участок, посадил картошку, а для Самолета посеял овес. Надо было подумать и о жилье. Возвращаясь из походов, он не имел даже места, где можно было бы отдохнуть и поработать за столом. Чаще всего он кочевал по тайге, ночуя в старых промысловых избушках или в палатке, а то и просто под открытым небом. Но через полтора года вместо ветхой избушки, куда охотно забирались только змеи, в Ясной Поляне стоял, наконец, небольшой домик — построить его Капланову помогли лесники.

Постепенно он убеждался, что место это для исследований по биологии уссурийского лося выбрано неудачно. На зиму лоси уходили за перевал, летом растекались по тайге, уходили в самые отдаленные районы. Это создавало особые трудности в работе на Кеме.

Он часто задумывался над тем, что природу этого края надо изучать в комплексе, в единстве всех явлений. Оберегать и изучать не только отдельные особи и виды животных и растений, но и сами процессы жизни, которые протекают без вмешательства человека. Понять их, раскрыть между ними причинную связь — было совсем не простым и не легким делом. Иногда казалось, что у него не хватает научной подготовки. Однако Капланова выручала способность терпеливо вести тщательные, кропотливые наблюдения, его исключительное трудолюбие, а порой еще интуиция, догадка, которая затем получала свое подтверждение и развитие в установленных им фактах. У него были упорство и тот огонек, без которых не может вести свою работу ни один серьезный исследователь.

В трудные минуты очень поддерживало то, что в заповеднике он не один. Научные исследования здесь вели четверо молодых зоологов. Все они были ровесниками, и трое из них хорошо знали друг друга еще со времени совместной работы в кюбзе.

Товарищи Капланова работали в таких же тяжелых условиях. Однако им было, пожалуй, все-таки легче хотя бы потому, что они работали на сравнительно небольшом расстоянии друг от друга и могли чаще встречаться.

Юрий Салмин, рослый, физически очень сильный, с ясными лучистыми глазами, один из близких друзей Капланова, и Валентин Шамыкин, худощавый, низкого роста, подвижный молодой человек, вели исследования в юго-восточной части заповедника, в районе реки Сицы: Салмин — в ее верховьях, Шамыкин — в среднем течении. Изучая фауну млекопитающих Сихотэ-Алиня, они свои наблюдения чаще всего проводили на так называемых стационарных участках, а время от времени, вместе или поодиночке, выбирались за перевал и в другие более отдаленные места заповедника.

Энтомолог Константин Грунин, высокий, худой, с короткими черными усиками, не имел своей «вотчины», а «пребывал» при одном из товарищей, по его словам, «на положении бедного родственника». Среди своих друзей он был, пожалуй, самым увлекающимся человеком. За мухами и оводами, которых он изучал (а они представляют бич всего живого в тайге), Грунин мог идти хоть на край света. Неприхотливый и вечно чем-то захваченный, он чувствовал себя как дома в любом месте, где его заставала непогода или ночь: в развалившейся промысловой избушке или просто под корнем дерева, вывернутого бурей.

Капланов по пути за перевал, делая изрядный крюк, иногда заезжал к своим друзьям. Он гостил то у Салмина, который жил в таежной избушке на Красивом Месте, — так называлась лесная поляна в верховьях Сицы — то у Шамыкина около ключа Поднебесного.

Порой они собирались все вместе там или здесь, и тогда наступали самые лучшие часы в их таежной жизни.

Изредка к ним приезжал директор заповедника Абрамов, который был вдвое старше каждого из них, но своей жизнерадостностью и общительностью, пожалуй, ничем не отличался от молодых. Однако все знали, что, хотя Константин Георгиевич любил пошутить и посмеяться когда нужно, он умел быть строгим и требовательным.

Это был человек, с детства хорошо знавший уссурийскую тайгу. Охотовед по образованию, он и сам вел научную работу. К его советам они всегда прислушивались с вниманием.

Абрамов дружил с профессором Мантейфелем, дядей Петей, и рассказывал о своих встречах с известным ученым.

Профессор с ним переписывался и настаивал, чтобы в заповеднике занимались не только охраной и изучением, но, как он говорил, еще и «реконструкцией фауны». По его мнению, сюда надо было завезти новые виды животных, которые могли бы прижиться и размножаться в тайге.

Абрамов рассказывал, как ему в свое время приходилось вести борьбу с теми, кто нарушал правила промысла. Если охотник — хозяин зверовой избушки — униженно кланялся, умоляя простить его, не наказывать за хищническое истребление животных, следовало быть особенно осторожным: браконьер мог схватить своего преследователя за ноги и расправиться с ним.

Абрамов побывал во всяких переделках. Многое он знал и мог рассказать и из истории гражданской войны в крае — он партизанил в этих местах. Инициатор организации здесь заповедника Абрамов был одним из тех людей, которые душой болели за сохранение природы Дальнего Востока.