Ученики Ворона. Черная Весна (СИ) - Васильев Андрей - Страница 17

Но это должен был решать Гарольд, а он за шпагу не взялся. Значит, не счел нужным. Значит, есть у него какие-то резоны так поступать.

— И снова ты ошибся — попенял Генриху дядюшка — «Они колданут, они колданут». Вот, не колданули. Даже за сталь не взялись, негодяи такие. Слушай, может в дальних краях Гарольд и впрямь ума-разума набрался?

— Тогда его точно убить надо — буркнул Генрих, который, несомненно, был крайне разочарован нашим поведением — Я в те времена, когда он был дураком еле выносил, а уж в качестве умника он станет вовсе нестерпимым.

— Не набрался — с сожалением произнес мой друг — Теперь я это наверняка знаю. Не послушал умного совета, сделал все по-своему, как привык, и вот результат.

— Снявши голову, по волосам не плачут — назидательно произнес дядюшка — А вообще — да. Сидел бы там, на Западе, не совался бы сюда, тогда и жив остался.

— Ну да — сплюнул Гарольд — А вы бы все новых и новых наемных убийц подсылали.

— Не без этого — признал дядюшка, подходя к нему и доставая из ножен его дагу — Но и ты меня пойми. Ты мне живой не нужен. Положение при дворе у меня шаткое пока, не всем фамилиям пришлось по душе то, что произошло. А если еще и вспомнить про родню твоей матушки… Ну как ты к Рою Шестому побежишь? Он тебя всегда любил. Опять же — вон, ты с де Фюрьи сошелся близко, твой лучший друг жених одной из их рода. А я ведь про это даже и не знал. Нет, никак тебе жить нельзя. И приятелю твоему тоже. Генрих, иди сюда.

Брат Гарольда болезненно скривился.

— Может, без этого обойдемся? — спросил он у дядюшки.

— Как? — пожал мощными плечами он — Надо, сынок, надо. Терпи.

Генрих так и не тронулся с места, тогда Тобиас в несколько шагов приблизился к племяннику, и вогнал лезвие даги ему в бок. Неглубоко, так, чтобы кишки не повредить, но кровь брызнула из раны моментально, закапав пол трапезной. На колете Генриха расплылось темное пятно, он побледнел еще больше, хоть, казалось, дальше уже и некуда.

— Ну, и для полноты картины, займусь собой — Тобиас было хотел пустить в ход оружие Гарольда, но потом подумал и подойдя ко мне, достал из ножен уже мою дагу — Лучше так. Не будем обманывать королевский суд во всем, пусть будет хоть что-то по правде.

Себя он жалеть не стал, вспорол камзол на груди, да так, что белая рубаха под ним мигом стала красной. И еще полоснул как следует руку. Врать не стану — впечатлил меня. Не всякий так себя резать сможет. Другого-то запросто, но вот себя…

— Зови — стряхнув капли крови с руки на пол, скомандовал одному из воинов Тобиас — Можно.

Дверь скрипнула и в залу вошел достаточно скромно одетый человек, в котором я сразу же, каким-то шестым чувством, угадал судейского. Не знаю отчего, но эту публику от любой другой я отличу сразу. Они в любом королевстве одинаковы и наши, раймилльские от местных не отличаются ничем. Может, они вовсе отдельная ветвь человеческая? Некое племя, которое рождается для судейских нужд?

— Вот они, злодеи — рыдающим голосом произнес дядюшка — Я их принял в доме, как родных, как самых близких мне людей, а они… Пытались убить меня, пытались убить Генриха!

Бледный Генрих так и стоял, в глазах его плескались боль и страх, он, похоже, впервые в жизни так близко столкнулся с этой стороной жизни и теперь пытался осознать, что ему делать дальше. В смысле — умирать, или еще пожить?

— Бедный мальчик — прорычал дядюшка и толкнул племянника в грудь, тот рухнул в свое кресло и громко заорал от боли — Вот, видите каково ему! Не то страшно, что в бок ударили, что лезвие чудом не вспороло ему печень. То страшно, что это сделал его брат! Братоубийца!!!!! Что может быть страшнее!

— По королевскому Уложению братоубийство карается четвертованием — невозмутимо пробубнил судейский — Свидетели есть?

— Полный зал — обвел рукой трапезную Тобиас — Вот, все они видели то, как я этих двоих встретил, а также как они меня и этого бедного мальчика убить хотели.

— Прекрасно — судейский зевнул, не раскрывая рта — Завтра сами приходите и пяток этих молодцев прихватите. Снимем показания, подготовим королю записку по этому поводу, и, если все будет удачно, через месяцок он это дело рассмотрит.

— Как же так? — расстроился дядюшка — Король судебные дела рассматривает по вторникам, я знаю. Почему месяц?

— Там все непросто — чиновник озадаченно нахмурил брови — Есть некая очередь. Дело-то ваше личное, не государственной важности, у него и ход другой.

— Государственной — заверил его дядюшка — Государственной. Вы ко мне нынче на обед загляните, мы это обсудим.

— Почему нет? — покладисто согласился чиновник — Обед — это хорошо. Но только без вина. Печень, знаете ли, пошаливает.

У дядюшки и впрямь все было на мази. Четверо крепышей в такой же серой судейской одежде, шустро надели на нас кандалы, освободили от остатков оружия, которое их начальник прихватил с собой, а после шустро повели на выход.

— Что, вы тоже против нас будете свидетельствовать? — не удержавшись, спросил я у сестер Гарольда, которые так все это время и просидели молча — Тоже любопытно глянуть, как нам руки-ноги рубить будут?

Ответа не последовало.

— Да какая вам разница? — без тени недовольства, и даже как-то учтиво сказал мне судейский — В Силистрии показания женщин судом не рассматриваются. Кто будет им верить, по крайней мере, находясь в здравом уме?

За воротами нас поджидала черная карета с задернутыми шторками окнами и без каких-либо гербов на дверях. Нас шустро запихнули в нее, и она мигом тронулась с места.

Что меня немного удивило — к нам никто не присоединился. В смысле — в карете кроме меня и Гарольда никого больше не было. У нас в Раймилле тоже такие черные экипажи имелись, правда, немного по-другому выглядящие, но назначение у них было аналогичное — перевозка опасных преступников. И тех, что на корону злоумышляли, и тех, что попроще — убийц там, или насильников. Как правило, везли их после оглашения приговора от тюрьмы до Веселой площади, где злодеи и заканчивали свои дни в петле или от топора палача.

А здесь — ничего подобного. Нет, с каждой из сторон кареты на приступках у дверей имелось по дюжему молодцу в сером, и на козлах двое устроились, но это все не то. Вот у нас, помню, по четыре судейских прямо в карету набивалось. Сам видел не раз такое на Веселой площади — сначала слуги закона из экипажа вылезают, а уж потом преступник, цепями звеня, выбирается.

Я-то на казни любил дома ходить. Нет, сам процесс мне не нравился, чего в нем хорошего? И потом — сейчас вон тот бедолага на эшафоте, а завтра, не приведи боги, ты сам. Подумать страшно. Но вот по чужим карманам шарить в то время, когда злодея жизни лишают, просто прекрасно. Все кричат, все ждут чужой смерти, а потому за своим добром следят не так внимательно, как обычно. Я как-то раз у одного благородного кошель таким образом стянул, так в нем аж два золотых оказалось, и еще серебра добрая пригоршня!

Хотя, если честно, меня бы на Веселой площади казнить не стали, не стоит себе льстить. Мелковат я был для нее, не те грехи. Меня бы вообще казнить не стали. Скорее всего, продали на угольные копи, где всегда люди нужны. А что тут удивительного? Там работники мрут как мухи. А так все свое получают — король пару серебряков за мою шкуру, владельцы угольных копей нового работника, а я заслуженное наказание и непременную смерть лет через семь-восемь. Как свои легкие, от угольной пыли черные, выблюю, так и сдохну. Как и все остальные.

А, может, руки бы по локоть отрубили, такое у нас тоже в чести было. И живи как знаешь.

Но то дома. А тут меня казнят как благородного — на площади, при стечении народа. Правда, непонятно за что, но это уже не столь важно.

Если, конечно, я до такой крайности дело доведу.

— Гарольд — вкрадчиво сказал я — Слушай, я как-то не очень понимаю — отчего нас никто особо не охраняет?

— В смысле? — уточнил мрачный Монброн.