The lust (СИ) - "StrangerThings7" - Страница 40

Сбежать все равно не получится. Вот Чонгук и приезжает сюда редко, а уезжая, оставляет на стенах куски своей плоти и залитый своей же кровью пол.

Здесь жил Юнги, здесь его комната, и именно до нее Чонгук никогда не доходит, потому что именно там ждет гильотина. Для Чонгука это невыносимо. Эти стены помнят все и Чонгук помнит. Только он пытается похоронить и забыть, а особняк, как какая-то живая сила, нечисть, заставляет его вспоминать все раз за разом.

Ирэн выглядит сногсшибательно, как и всегда впрочем. Короткое малинового цвета платье обнажает стройные и длинные ноги, шелковистые длинные волосы водопадом спадают на обнаженные молочного цвета плечи, пухлые губы накрашены персиковым блеском и напрашиваются на поцелуй. Ирэн — икона стиля в Корее. После того, как она стала встречаться с Чонгуком, ее популярность затмила даже популярность певиц и актрис страны. Все поголовно стали одеваться, краситься и даже разговаривать как Ирэн, а подростки-девчонки даже создали фан-клуб, в котором поклоняются своей новой богине. Ирэн даже пришло в голову объединиться с местным дизайнером и начать выпускать свою коллекцию одежды, о чем она как раз сейчас рассказывает Суран за бокалом вина. Чонгуку все равно, чем бы дитя ни тешилось, главное, чтобы под ногами не путалось и ему самому не мешало.

Чон пьет виски с отцом, рассказывает ему последние новости и периодически поглядывает на сидящего в кресле в углу Чимина. Точнее на его волосы цвета сахарной ваты. Чонгук не выдерживает полного ненависти взгляда, буравящего его затылок и, оставив отца, идет к брату. Хватает того за локоть и тащит за собой на кухню. Чимин, как безвольная кукла, плетется за старшим.

— Это типа месть? Ты мне так досадить хочешь? — шипит Чонгук, ожидая, когда прислуга покинет кухню. Чимин молчит. Смотрит пустым взглядом на брата и чуть по стене не сползает. — Я с тобой разговариваю! — уже повышает голос старший, воспользовавшись тем, что они остались одни.

— Я устал. Устал просить тебя, устал ждать, что ты образумишься, что это была просто угроза, и ты вытащишь его оттуда. Я устал делать все, что ты хочешь, быть тем, кем ты хочешь, я так и делал всю жизнь. Хосок — моя единственная слабость, и сейчас он за нее платит, а не я. Я тоже хочу за решетку, хочу, чтобы ты избил меня, чтобы сломал мне что-нибудь, да хоть убей уже, перестань мучить его! Он не один виноват. Так что у меня розовые волосы, давай, врежь мне! — сквозь слезы кричит на брата Чимин.

— Ты не в себе! Ты мне спасибо скажешь еще. Это сейчас ты думаешь, что твоя жизнь в нем, что он смысл, но это не так! Это твое воображение и оно исчезнет, еще немного, и все пройдет. Хосок не твое будущее, а сейчас поднимись наверх и смой эту херню с головы! — с нотками стали в голосе говорит Чонгук.

— Нет. Не смою. Хосока тоже не сотру. Я люблю его, и что бы ты ни сделал — этого не изменить. Ты держишь меня взаперти и лишил связи с внешним миром, но это ничего не значит, потому что я живу у себя внутри, а там внутри у меня Хосок, и его не вырвать! И даже тебе этого не сделать! — пропитанным болью голосом говорит Чимин.

— Ты идиот, и ты меня задолбал уже со своими выкидонами! — Чонгук достает разрывающийся мобильный и, не глядя на него, швыряет на стол. — Пока не поумнеешь — за порог не выйдешь, а Хосока ты больше никогда не увидишь. Ты свою любовь еще не встретил, а встретишь, когда я решу, — зло шипит Чонгук.

— Также, как и ты Ирэн встретил, — горько усмехается Чимин. — Думаешь, я ничего не знаю? Думаешь, я идиот? Ты мне желаешь своей же жизни? Хочешь, чтобы и я так прожил, обманывая себя?

— Не борзей, — угрожающе произносит Чон.

— А то что, ударишь? Или вышлешь также, как и того, о ком ты думаешь, когда трахаешь свою долбанную Ирэн, — не успевает Чимин договорить, как получает кулаком по лицу. Чонгук выругивается сквозь зубы и, потирая костяшки, идет в гостиную.

Чимин утирает рукавом выступившую на губе кровь и идет к холодильнику за льдом. Замечает забытый братом мобильный, и ему хватает секунды, чтобы решиться. Чимин достает из кармана свой телефон без связи и судорожно ищет номер Юнги. В Нью-Йорке шесть утра, но Чимину плевать — это последний шанс. Юнги должен вернуться и должен помочь Хосоку. Чимин тут бессилен, а Юнги сможет. Мин не отвечает. Чимин нервно смотрит на дверь, брат может вспомнить о телефоне и вернуться в любой момент, и умоляет Юнги взять в трубку. Наконец-то, тишину нарушает сонный и хорошо знакомый голос. У Чимина времени мало, поэтому единственное, что он успевает сказать, слыша приближающиеся за дверью шаги — это то, что Хосок в тюрьме, и Юнги должен вернуться срочно. Чтобы мольба подействовала, Чимин говорит брату и про Мону и отключается. Кладет телефон на стол и выскальзывает в гостиную, где прямо у двери сталкивается с идущим на кухню Чонгуком. Чимин бросает на Чона взгляд, полный ненависти, и идет сразу к себе. Чонгук забирает мобильный, кладет в карман и возвращается к семье.

***

Нью-Йорк

Юнги сидит посередине кровати, сжимая в руке мобильный и пытается понять, что это только что было. Сперва Мин думал, что он спит — не ожидал услышать голос Чимина и совсем не ожидал тех обрывистых коротких новостей, которые брат рассказал. Юнги не понимает, какого черта происходит, и что все это значит. Мин идет на кухню и, налив себе воды, перезванивает Чимину, чтобы внести ясность в бред брата.

Сеул

Чонгук стоит во дворе и, закурив сигарету, наслаждается тишиной. Внутри шумно и душно, да и вечные разговоры о свадьбе уже задолбали. У Чонгука пять минут наедине с никотиновым дымом. Телефон вибрирует в кармане и, достав его, Чон видит незнакомый номер и замечает, что звонок из США. Чонгук решает, что это кто-то из его заокеанских партнеров, поэтому нажимает на кнопку «принять вызов» и сразу же перестает дышать.

— Чимчим… — сипло, сонно, за тысячи километров отсюда, хотя будто рядом совсем, протяни руку и коснешься. У Чонгука дух вышибает. Он лохматый, наверное, как в то утро, когда они проснулись вместе и такой сладко пахнущий и вкусный. Он нежный по утрам, потягивается как котенок, спит поперек постели, и глазки такие сонные и детские совсем. Такой родной — чужой, близкий — далекий.

— Я не понимаю, ты укурен? О чем ты говоришь… Чимчим, пожалуйста, не молчи.

Весь мир Чонгука трескается. Все два года летят к чертовой матери, сгорают в этих нескольких словах, в этом грудном голосе, дробящем кости, оголяющем все нервы и выворачивающем душу. Этот голос точечным ударом под 220 вольт бьет прямо в сердце, и оно запускается. Сперва медленно и со скрежетом заставляя остановившийся столько месяцев назад механизм заработать, а потом с каждым словом все сильнее и быстрее.

От глухих ударов собственного сердца Чонгуку закладывает уши. Кажется, два года были иллюзией жизни, кажется, он и не жил все это время или жил ради вот именно этого мгновения, когда сможет услышать его.

— Не молчи, умоляю, я с ума схожу…

Чонгук до треска пластикового корпуса сжимает в руке телефон, прижимает его сильнее к уху, будто Юнги так станет ближе, будто сейчас же материализуется, и Чон сможет протянуть к нему руки и дотронуться. Чонгук все еще не дышит, прислушивается к своему разворошенному нутру, шумно сглатывает и мысленно умоляет Юнги говорить… просто говорить, не молчать, потому что Чонгук скучал. Пусть он его не видит, но один только голос способен оживить, как оказалось, уже давно мертвого Чонгука. Пусть говорит, пусть каждым словом режет на куски, каждым своим вздохом перемалывает в порошок все то, на чем все это время держался Чонгук, пусть раскрывает, казалось бы, давно затянувшиеся раны, которые снова обильно кровоточат. Пусть просто дышит в трубку, и Чонгук будет делить это дыхание на двоих, потому что он ничего не забыл, ничего не стер, и он всегда это знал, но не хотел верить, не хотел признавать. Юнги позвонил и расставил все по местам. Перевернул все с ног на голову, вдребезги разбил все то, что отстроил внутри себя Чонгук, пробил его броню и утопил Чонгука в собственной крови.