На далеких рубежах - Гребенюк Иван - Страница 15

— Но ведь так мы никогда не научим летчиков перехватывать ночью самолеты!

— Как это не научим? Разве фара мешает ловить «противника» в прицел?

— Какая уж там ловля, если «противник» обозначает себя фарой! И откуда вы взяли, что летчики могут налететь друг на друга? Ведь имеется же бортовой радиолокационный прицел. Нет, Алексей Александрович, учить летчиков и штурманов-наводчиков, как учите их вы, мы не имеем права. Так мы никогда не подготовим их к суровым испытаниям современной войны, и с вашими доводами я в корне не согласен. Дело это принципиальное, речь идет о нарушении главного принципа боевой подготовки, и я самым решительным образом буду выступать против нарушения.

— Это дело мы как-нибудь утрясем, — примирительно сказал штурман. — Поговорим с полковником. Возможно, придумаем что-либо иное…

— Да, с полковником так или иначе придется поговорить, — согласился Поддубный.

Выйдя с командного пункта, он направился к стоянке самолетов, где случайно натолкнулся на лейтенанта Байрачного.

— А вы что здесь делаете?

— Любуюсь, товарищ майор, как летают. Никогда не доводилось подыматься в ночное небо. Хоть бы вы провезли когда-нибудь на «спарке».

— Придет время — провезу. А в паре летаете?

— Вылетал уже, и неплохо, — похвалил комэск. — И вам за помощь спасибо, товарищ майор.

— Поезжайте домой.

— Есть, ехать домой!

У одного самолета стояла группа авиационных специалистов.

Кто-то декламировал:

Интересно, кто ж это там с поэтической душой?

Майор включил фонарик.

Поэт-декламатор шмыгнул в сторону и скрылся в темноте.

Полеты продолжались.

Далеко за горизонтом, обозначая взлетно-посадочную полосу, уходили два длинных ряда аэродромных огней. Искрами стожар переливалось посадочное «Т». Над аэродромом сновали красные, зеленые и белые светлячки — аэронавигационные огни самолетов.

Ляжет на взлетную полосу луч прожектора, осветит ее самолету, планирующему на посадку, и снова погаснет, как только тот закончит последний этап своего полета — пробег.

В тускло освещенной будке СКП, на крыше которой то вспыхивали, то потухали сигнальные лампочки — по ним ориентировались прожектористы, — маячила грузная фигура полковника Сливы. Он имел привычку руководить полетами стоя. Обращаться сейчас к нему не было никакого смысла — он был на посту, и Поддубный отправился в дежурное помещение. Настроение у него упало: обидно было, что полеты перехватчиков столь же далеки от боевой действительности, как небо от земли.

Приехала на летние каникулы Лиля. Избегая встречи с Телюковым, она несколько дней не выходила за палисадник. Однажды Харитина Львовна послала ее в буфет при летной столовой за минеральной водой. Там она случайно увидела Поддубного. За этот месяц он загорел и заметно похудел. Густые каштановые волосы короткими кольцами спадали на широкий лоб. Здороваясь, Поддубный торопливо сунул в карман комбинезона не совсем свежий носовой платок, которым вытирал вспотевшее лицо.

— Пожалуй, на севере лучше было? — спросила Лиля, думая в то же время о том, как тяжело ему одному, некому даже постирать…

— Пока что я чувствую себя здесь, как белый медведь в зоопарке. Ну, а вы как — сдали экзамены?

— Да, перешла на четвертый курс, — ответила Лиля.

Она взяла две бутылки воды и вышла из столовой. Пройдя несколько шагов, безотчетно оглянулась. Поддубный стоял у окна и задумчиво смотрел ей вслед. Девушке стало как-то не по себе, она ускорила шаги и больше не оглядывалась.

Прийдя домой, Лиля откупорила бутылку, протянула стакан матери и принялась дочитывать книгу. Прочла полстраницы и задумалась.

Как белый медведь… Да, нелегко ему здесь… А покраснел, как школьник… На службе, однако, не такой — настойчивый, решительный. Отец говорил, что не поладил с Гришиным, что они на ножах. Лиля сама не любит этого Гришина, да его вообще мало кто уважает в полку.

Лиля вспоминала о Поддубном и там, в институте. Мысли о нем как-то сами приходили на ум… И вдруг сейчас она спросила сама себя, как бы опомнившись: а почему это я беспрестанно думаю о нем?

Лиля полагала, что она уже вышла из того возраста, когда девушка влюбляется с первой встречи, помимо воли и разума. Она считала, что, пока не окончит институт и не перейдет на свой хлеб, ей о замужестве и думать нечего.

Обладая недюжинным умом и силой воли, унаследованной от отца-летчика, Лиля твердо держалась своих убеждений.

Но, очевидно, нужно очень много прожить, чтобы разум безраздельно господствовал над чувствами. И пусть сердце принадлежит самой что ни на есть волевой, самой гордой девушке, все равно в свое время оно дрогнет, это сердце, и откроется для избранного. У Лили оно дрогнуло еще в Кара-Агаче при первой встрече с Поддубным, когда она еще о нем не знала.

Все ее благие намерения и благоразумие затуманились.

Она не могла дать себе отчета в том, что с ней произошло, но чувствовала всем сердцем, всем своим существом — любит.

«Да, я люблю его, — шептала она, ощущая всем телом доселе незнакомую ей опьяняющую теплоту и тревогу. — Я люблю его…»

Чтобы отвлечь себя от мыслей о нем, она принималась читать, но совершенно не понимала написанного и до вечера так и не перевернула ни одной страницы…

До коттеджа докатились звуки духового оркестра. Мягко ухал барабан, задорную польку наигрывали трубы. Может, он там, — мелькнула догадка.

Лиля поспешно оделась, привела себя в порядок, погасила на веранде свет и отправилась в клуб. Нагретая за день земля все еще дышала теплом. Под подошвами туфель хрустели камешки. Впереди смутно белела какая-то пара, тоже, видимо, торопилась на танцы. Парень взял девушку за руки, и они приблизились к берегу реки.

— Ой, упаду! — донеслось уже снизу.

— Держись за меня!

Лилю кольнула зависть. Ей неудержимо захотелось так же, взявшись за руки, стремительно сбежать вниз… Но кто же та пара? Лиля прибавила шаг. При свете электрических ламп, освещавших танцевальную площадку, она узнала медсестру Бибиджан и лейтенанта, фамилия которого ей была неизвестна.

— Здравствуй, Бибиджан! — окликнула ее Лиля.

Девушка повернулась.

— Здравствуй, Лиля!

— А я тебя не узнала.

— Богатая буду, — ответила медсестра и обратилась к своему спутнику: — Познакомься.

Байрачный — это был он, — вытянулся в струнку:

— Меня зовут Григорий.

— Лиля.

Бибиджан была родом из соседнего аула Талхан-Али, работала при гарнизонной поликлинике. Не один офицер приглядывался к этой хорошенькой, с тонкой талией, симпатичной медсестричке. Но девушка была слишком горда и недоступна, и если она уже решила гулять с этим лейтенантом, значит, между ними что-то серьезное…

Лейтенант Байрачный, став летчиком, придерживался того убеждения, что он во всех случаях жизни должен действовать решительно, ломая все преграды на своем пути. Этому убеждению молодого офицера в значительной степени способствовала услышанная им история, как один знатный летчик, решив жениться на актрисе, якобы силой забрал ее у родителей и увез к себе.

Байрачный завидовал и старался всячески подражать этому летчику.

Полюбив хорошенькую медсестру, он дал себе слово, что не выпустит ее из своих рук. Когда же недоступная девушка показала свой характер, уклоняясь от встреч, Байрачный пустился на хитрость. Выпил залпом два стакана холодной, с кусками льда, минеральной воды — и в горле зацарапало. Повод был найден, и он явился в поликлинику.

— Дерет что-то в горле. Будто кошка лапой царапает, — пожаловался он врачу.

Тот осмотрел горло и прописал вдувание.

С запиской врача Байрачный помчался в процедурную, а там она… Бибиджан.