Одиссея мичмана Д... - Черкашин Николай Андреевич - Страница 16
- Предыдущая
- 16/89
- Следующая
Старший офицер старший лейтенант Михаил Михайлович Домерщиков бросился вниз и на ходу крикнул мне взять людей из носовой башни и попытаться открыть люки в кормовых отсеках.
Через машинный люк пытаюсь пройти вниз с четырьмя комендорами, но здесь огонь бушует так, что не проскочить. Быстро выскакиваем обратно, и через кают-компанию пробираюсь в жилую палубу. Темно… Электричество погасло. Комендор ощупью включает аккумуляторный фонарь. Вот люк в кормовую динамо-машину. В такую минуту работа спорится. Секунда – и люк поднят.
Бежим к следующему люку. Затем в соседний отсек. Здесь уже распоряжается лейтенант Кузнецов.
– Как дела, Николай Александрович?
– Кончаем. Если увидите Михаила Михайловича, скажите, что в батарейной палубе пожар едва ли удастся потушить. Донки воду не подают, а огнетушители не справляются. Там остался лейтенант Ивановский. Я приказал на всякий случай затопить кормовые бомбовые погреба.
Старым путем возвращаюсь обратно. Пробегаю через кают-компанию, заглянул в дверь, ведущую в батарейную палубу. Картина – не забыть.
«Пересвет» старой конструкции. На нем батарейная палуба без переборок от носа до юта. От взрыва носовых погребов огненный клуб прокатился по палубе до переборки кают-компании и зажег все. Удивительно, деревянная палуба не горит. Огонь лижет ее и пропадает. Горит только железо, вернее, краска на железе. Потушить без воды – безнадежно, а воды нет: от взрыва испортились трубопроводы.
Выскакиваю наверх.
Нос крейсера уже совсем в воде. Высоко задрана корма. Нет, не спасти корабль. Вот-вот повалится на борт, и конец.
На кормовом мостике командир корабля капитан 1-го ранга Иванов-Тринадцатый спокойно отдавал приказания. Рядом с ним с мегафоном в руке – старший офицер.
Команда на юте. Полная тишина. Инженер-механик Дацун с двумя унтер-офицерами вытаскивают спасательные пояса из кормовой рубки и раздают матросам. Матрос Железняков, загребной с моего катера, видя, что я еще без пояса, быстро снимает свой и предлагает мне. Отказываюсь. Железняков настаивает. Из затруднительного положения выручает боцман, не слышавший предварительного разговора.
– Железняков, сукин сын, ты что пояс снял! Не слышал команду «Пояса надеть!»? Придешь завтра ко мне в отдых медяшку драить!
Железняков быстро надевает пояс. Невольно улыбаюсь. Боцман верен себе. У него исключительных случаев не бывает. Пока крейсер на воде – есть завтра, есть и чистка меди.
Не в этом ли весь смысл дисциплины? Не из-за этого ли нет паники? Люди знают, что делают. Воля одна – она там, на мостике, откуда раздается спокойный голос командира:
– По гребным судам! Гребные суда – к спуску!
Засвистали дудки унтер-офицеров. Быстро разбегается команда. Трудно спускать шлюпки, когда качает, а качает здорово. Борт «Пересвета» высокий, отведет на качке шлюпку в сторону, не удержат крючковые матросы, а держать приходится за гладкое железо, с размаху ударит о борт – летят вниз щепки и люди.
Мой гребной катер № 1. Много трудов и забот вложено в него. Гребцы – как один. Вот вывалили уже за борт на шлюпбалках.
– Тали потравливай!
Медленно пополз катер вниз. Шибанов, сибиряк, косая сажень в плечах, цепляясь за каждый обушок, не дает катеру отвалиться от борта. Вот уже у самого верха… Ловлю момент, чтобы крикнуть: «Раздернуть тали!» Вижу, Суходолов держит руку слишком близко к блоку.
– Суходолов, трать-та-ра-рать! Руку где держишь?!
– Есть, вашсокродь!
– Раздернуть тали!
Крик Суходолова… Двух пальцев нет – втянуло-таки в блок.
Домерщиков с мостика кричит в мегафон:
– Вячеслав Николаевич, садитесь скорее, отходите!
Но ветер искажает фразу, и я ее понимаю как «Садитесь, если хотите». Если хочу. Конечно, хочу. Но разве уйдешь с тонущего корабля без прямого приказания? Кричу своему старшине:
– Голабурда, отваливай! Смотри, береги катер!
– Есть, вашсокродь! Будьте покойны!
В секунду весла разобраны, и ощетинившийся катер лихо вывертывает на волне.
Всю ночь держался Голабурда под веслами, подбирая людей из воды, доставляя их на подошедший через несколько часов французский тральщик. И только на рассвете, убедившись, что больше делать нечего, сдал иностранцам полузатопленный катер с проломленным бортом. Много народу обязано ему своей жизнью.
К сожалению, это была единственная шлюпка, дошедшая до воды, остальные спустить Бог не попустил. Слишком сильно качало крейсер.
«Пересвет» уже совсем лежал на левом борту. Спокойно, уверенно раздаются с мостика слова командира:
– Команде на ют! Команде раздеться! Прыгать за борт! Отплывать дальше! У борта не держись!
Старший офицер медлил спускаться с мостика. На крейсере остались одни офицеры. На мостике – один командир.
– Ну что же, господа, – шутит старший офицер Михаил Михайлович Домерщиков, – пожалуйте купаться!
Сажусь на полупортик шестидюймового орудия. Оглядываюсь вокруг – ни дымка. Солнце, выйдя из-за туч, последним краешком закатывается за горизонт.
Всего четырнадцать минут с момента первого взрыва. А ведь кажется, часы прошли.
Прыгать жутко. Но из двух зол надо выбирать меньшее. Отталкиваюсь сильнее ногами и лечу. Ушел под воду… Пытаюсь резкими толчками остановить уход на глубину. Безумно давит на барабанные перепонки. Закрадывается панический страх – в ту ли сторону выгребаю? Наконец светлеет. Наверху!… Саженками подальше от борта. Отплываю саженей на 20 и оборачиваюсь. Крейсер тонет. Вот резко ушел вниз нос, высоко поднялась корма. Ушел в глубину наш старик «Пересвет» на вечный покой.
Темно. Пошел дождь… Плыву медленно, стараясь сохранить силы на дольшее время. Рядом группа матросов. Слышу разговор:
– Черт его дери, дождь идет!
– А тебе не все равно, – отвечает второй голос, – ведь в воде.
– Так-то оно так, да все же при звездах веселее!
Понемногу волнами раскидывает людей… Вот я уже один… Додержусь ли до рассвета?
Думаю лишь об одном: как бы встретить набегающую волну так, чтобы гребень не накрыл, как бы поменьше наглотаться воды…
Холодно… Зубы начинают стучать. Скоро ли рассвет? Кажется, прошла целая вечность. Вдруг огонек… Вглядываюсь… Все ближе и ближе. Прожектор щупает воду. Тральщик подошел. Заметит ли? Вот прожектор забегал опять. Вот луч на мне. Спасен! Машу руками, кричу как исступленный. Прожектор соскочил, ушел в сторону… Жутко… Не заметили. Плыть или не плыть на огонек? Поплывешь – потеряешь зря силы, а корабль отойдет. Ругаю себя, что кричал. Кто же услышит в шторм на несколько сот саженей?! Только воды наглотался.
Нет, надо сохранять спокойствие, только в нем спасение. Медленно с волнами спускаюсь к огням. Молодчина тральщик, хорошо встал под ветер… Плыть легко. Вот уж совсем близко. Не выдерживаю и перехожу на саженки. Полным ходом к борту. А то вдруг уйдет под самым носом?
Замечен! Кидают конец. Хватаю, наматываю на руку, тащат. Черт, лечу вниз: конец лопнул. Ударило о борт, отнесло под корму – прощай, жизнь! Случайно попадаю пальцем в какой-то обушок на борту. Держусь так, что скорее руку вырвет из плеча, чем отпущу палец. Наверху увидели. Сбросили штормтрап. Кто-то хватает за шиворот. Судорога свела палец, но не могу оторвать. Чувствую, что француз уж сам еле держится, вот-вот бросит меня, и нет сил выпустить обушок. Последнее усилие воли – и… оказываюсь на палубе французского тральщика.
Как приятно выкурить папироску! Как хорошо жить!
Захожу в каюту. На койке лежит человек. Кожи нет. Обгорел начисто. Рядом с ним только что вытащенный из воды наш доктор Семенов. Спрашиваю: «Кто?» Семенов отвечает: «Самойлов».
Склоняюсь над беднягой:
- Предыдущая
- 16/89
- Следующая
