Сети Культа (СИ) - Московских Наталия - Страница 38

Харт невесело усмехнулся, закатив глаза. Тянущая боль над переносицей тут же дала о себе знать сильнее прежнего, заставив его поморщиться и потереть лоб.

— Понимаю, — хмуро отозвался он.

— Но продолжаешь упрямиться, — вздохнул Бенедикт, снисходительно улыбнувшись и покачав головой. — Что будет, если я, будучи твоим наставником, прикажу тебе провести этот день так, как предписал лекарь? Просто проигнорируешь?

Киллиан криво ухмыльнулся.

— Вероятно.

— Тогда не буду тратить на это свое красноречие, — хохотнул Колер, неприязненно поморщившись от боли в раненом плече. — Лучше потрачу его на нечто другое и похвалю тебя. Ты делаешь грандиозные успехи, Киллиан, твоя техника растет очень заметно. Кажется, что ты совершенствуешься ежечасно.

Харт улыбнулся, постаравшись этой улыбкой продемонстрировать смущение и скрыть за ней вмиг овладевшую им гордость. Колер также отозвался улыбкой, и взгляд его говорил о том, что он прекрасно понимает, что смущение ученика напускное.

— Я уже упоминал, что занимался в карауле. Сначала просто, чтобы не уснуть, а затем, кажется, мне и впрямь удалось нащупать свой путь оттачивания техники.

— Удалось, — одобрительно кивнул Бенедикт. — Молодец. Но сегодня я отметил не только это. Откровенно говоря, я ожидал, что вся твоя хваленая техника пойдет прахом, когда напротив нас собрались зрители. Тебе очень тяжело работать, когда тебя оценивают… было тяжело, по крайней мере. А в этот раз ты не думал об этом.

— Думал. В начале, — с усмешкой отозвался жрец Харт, — а затем в моей памяти всплыли ваши слова — как раз об этом. Я убедил себя, что мне плевать на тех, кто пришел посмотреть на мой провал. Раньше отрешиться было и впрямь трудно, но сегодня получилось…

Киллиан осекся на полуслове: из груди вырвался сухой надсадный кашель, отозвавшийся сильной болью в груди и в голове, над переносицей.

Бенедикт хмуро покачал головой, наблюдая, как рука ученика невольно легла на грудь в попытке чуть унять боль.

— Ты совсем плох, — констатировал старший жрец. — И, между прочим, ты таким образом каждый раз давишь на мое давно очерствевшее чувство вины: это ведь я притащил тебя сюда — неподготовленного, необученного — и сразу кинул в гущу событий. Мог бы уважить старика и дать себе время вылечиться, как подобает.

Киллиан покачал головой.

— Нет, — отдышавшись, отозвался он и возобновил шаг, — я уже не так плох, как был во время тренировки. Горько-соленая настойка жреца Морна начинает понемногу действовать, и, уверен, уже к вечеру я буду совсем здоров, это — первое. О том, чтобы называть себя стариком, для которого чувство вины является непосильной ношей, можете забыть: хотя бы не при мне, со мной это у вас не сработает, это — второе…

— И я умудрился взять себе в ученики наглого выскочку, который позволяет себе меня отчитывать, не краснея, это — третье, — закатив глаза, нервно хохотнул Бенедикт, наконец, заставив подопечного искренне смущенно зардеться. — Что-то я, кстати, не припоминаю, чтобы ты с самого нашего знакомства такой тон себе позволял. То есть, я еще не со всеми гранями твоей фамильярности познакомился?

Киллиан передернул плечами.

— Ну, у каждого из нас свое оружие. Вы периодически напоминаете мне о своем положении, когда хотите придать своему мнению вес, а я веду себя как «наглый выскочка, который позволяет себе вас отчитывать», хотя на деле у меня этого и в мыслях не было. Если вы сочли фамильярным тоном исключительно то, что я разграничиваю пункты, то ошиблись: я делаю это исключительно потому, что это удобно.

— Я уже говорил, что ты неисправимый? — хохотнул Колер.

— Неисправимый, упрямый, фамильярный, наглый, — скучающим тоном перечислил Киллиан в ответ. — Да, говорили.

— Хорошо. Тогда не стану повторяться, — улыбнулся Бенедикт и дальше двинулся молча.

К этому моменту незаметно для жреца Харта наставник вывел его с территории головного отделения, и вот они уже неспешно шествовали по понемногу просыпающимся ото сна улицам Сельбруна. Лавочники, мастера и трактирщики открывали свои заведения для первых посетителей, а те, что работали всю ночь, как раз уходили на заслуженный перерыв в несколько часов. По улицам начинал разноситься аппетитный запах свежей выпечки. Город постепенно заполнялся неразборчивым гулом голосов, сквозь которые сейчас пробивалась чья-то горячая ссора возле одного из трактиров. Киллиан рассеянно посмотрел на кричащих друг на друга хозяина и хозяйку заведения, бегло отметив, что в перебранке нет ничего серьезного, и хмуро побрел вслед за наставником, не разбирая дороги. Лишь через несколько минут бесцельной прогулки Киллиан посмотрел на Бенедикта и вопрошающе кивнул, тут же поморщившись от боли в шее.

— Куда мы идем? — прочистив горло, спросил он.

— Подальше от любопытных глаз, пытающихся понять, из чего ты сделан, — хмыкнул Бенедикт, с удовольствием вдыхая утренний воздух. — К тому же я давненько не бывал в Сельбруне, а возможности просто прогуляться по его улицам не имел и того дольше. Обыкновенно мои приезды в кронскую столицу начинались и оканчивались на территории головного отделения Культа. Сейчас же у нас есть отличная возможность пройтись, и, раз уж ты все равно отказываешься соблюдать предписанный лекарем режим, я решил хотя бы держать тебя при себе, чтобы ты не усугубил свое состояние упрямством, начав тренироваться.

Харт закатил глаза и безразлично пожал плечами.

— Выходит, цели у нас нет?

— Ну, почему же? — невинно улыбнулся Бенедикт. — Я, к примеру, еще не завтракал. Ты, насколько я понимаю, тоже.

— Я и не голоден, — на секунду задумавшись, отозвался молодой человек.

— Плохо, — уверенно резюмировал старший жрец, окинув ученика недовольным взглядом. — Потеря аппетита в твоем состоянии — не самый лучший признак.

— Может, закончим уже про мое состояние? — раздраженно спросил Киллиан, отведя глаза. Взгляд его невольно привлекло к себе массивное здание, стены которого имели двенадцать одинаковых выступов и один дополнительный — самый массивный и больше походивший на внешнюю пристройку. Золотистая конусовидная крыша мощного сооружения решительно смотрела ввысь, подставляясь веселой игре бликов утреннего солнца. Ярко расписанные стены с высокими витражными окнами невольно приковывали к себе взгляд, возрождая в памяти людей легенды о древних хозяевах Арреды.

Жрец Харт замер, как завороженный, не в силах оторвать глаз от разноцветного пятна, вызывающе ворвавшегося в серокаменный городской пейзаж.

— Киллиан? — окликнул Бенедикт почти обеспокоенно: он никак не мог понять, что видит на лице своего подопечного. Казалось, Харт побледнел сильнее прежнего, тело его напряглось, как струна, а взгляд сделался стеклянным. И вместе с целым вихрем чувств, явно пронесшихся в душе молодого человека, глаза его не выразили ничего. — В чем дело?

— Храм Тринадцати… — бесцветно отозвался тот.

Колер нахмурился, припоминая, что столь большие святилища богов на Арреде строились в основном в крупных городах. В небольших, вроде Олсада — куда реже. Стало быть, подопечный не имел возможности посещать Храм Тринадцати, ни пока жил в Талверте, ни после переезда в Везер во время службы в Культе. Возможно, поэтому масштабы этого строения так поразили молодого жреца?

Сам Бенедикт никогда не питал особенного трепета к этим сооружениям: его вера в богов отступала на второй план, когда дело касалось службы и поставленной ею задачи, а в жизни жреца Колера дело почти всегда касалось службы, посему он не мог припомнить, когда в последний раз намеренно посещал святилище богов. Для него это были лишь огромные здания, пропитанные атмосферой показной любви. Настоящая вера для Бенедикта имела совершенно другой окрас, и место ей было исключительно в душе каждого человека, она не требовала святилищ. Однако такую позицию не разделял практически никто из его окружения.

— Хочешь зайти? — поинтересовался Бенедикт, стараясь выдержать максимально вежливый и непринужденный тон.