Призраки прошлого (СИ) - "Daniel.90" - Страница 8

— Если хоть кто-то и был в курсе домашних дел миссис Харрисон — это мисс Мун. Миссис Харрисон почти всегда работала только в кабинете и не участвовала в различных мероприятиях, которые организовывает наша фирма.

Тейлор вышла из кабинета, следом за секретаршей.

— А как у миссис Харрисон шла карьера? — спросила Тейлор, пока они шли по коридору.

— Показательно хорошо. Вы знаете, ее фотография вот уже два года украшает стенд с лучшими работниками нашей фирмы. Вот, кстати, и он.

Тейлор взглянула на стенд. Ровно по центру красовалось знакомое лицо — она уже видела его, в личном деле мистера Харрисона. Спокойная, приятная, светловолосая женщина, с немного грустными глазами и едва заметными морщинками. Ниже находилась немного выцветшая подпись к фотографии.

Зазвонил телефон.

— Да, Николас.

— Мы нашли несколько аккуратно разложенных тел. Нас привела сюда сигнатура…

— Стефани Харрисон.

— Да, настоящей жены мистера Харрисона.

========== Глава 3 ==========

«…я всегда буду ездить на велосипеде…»

Я резко проснулся, сердце бешено билось, дыхание, частое и отрывистое, не восстанавливалось. Картинки, видения того, как маленький Маркус катается на велосипеде, упорно продолжали проигрываться у меня в голове.

Была глубокая ночь. Видимо, снаружи было полнолуние – через маленькое окошко с частой и толстой решеткой, расположенное под потолком, проникала самая малость бледного лунного света.

Я опустил ноги с жесткой кушетки на холодный бетонный пол. В почти полной темноте не было видно ничего, но за последние десять лет я уже привык ко всей этой обстановке. В камере, на самом деле, не так-то уж много вещей, чтобы спотыкаться об них в ночи. Здесь есть кровать, небольшой письменный стол с канцелярскими принадлежностями, полка для книг, дверь в маленькую туалетную комнату. За время, проведенное здесь, я научился передвигаться по камере, ничего не задевая.

Ночные кошмары стали для меня уже больше, чем просто привычкой – только в своих снах, какой бы ни была их концовка, я могу видеть членов своей семьи. Хотя бы так, хотя бы по ночам мои раны немного, но прикрываются, чтобы утром, шагнув в реальность, начать приносить боль с новой силой.

Нельзя сказать, что бытие моё было таким уж ужасным. Наверное, за одиннадцать лет ко всему, в конце концов, можно привыкнуть. Кормили здесь сносно, три раза в день. После обеда можно было выйти на площадку, поиграть с остальными заключенными в баскетбол. Можно было и просто насладиться небольшим глотком свободы.

Те заключённые, которые перестали жалеть себя и своё безвыходное положение, могли здесь неплохо обустроиться. Относительно, конечно. В пределах острова-тюрьмы можно выбрать себе работу, заработать небольшую сумму перед выходом. Те же заключенные, кто отбывал пожизненный срок, были вольны тратить свой заработок здесь.

Я подошёл к умывальнику, сделал глоток холодной воды. Сон согнало окончательно. Больше по памяти, нежели на ощупь или стараясь разглядеть хоть что-то в ночных потемках, возвращаюсь обратно на койку. Если удастся заснуть и поспать ещё немного – это хорошо. Если не удастся – ничего страшного, этот будет далеко не первая бессонная ночь.

Закрыл веки. Перед глазами тут же побежали образы моего прошлого – дети, жена, машина, работа, велосипед, пожар в школе. Хаотично. Неосмысленно. Но я уже успел к этому привыкнуть. Задремать мне удалось только перед самым рассветом, как, казалось, тут же прогудел сигнал общего подъёма.

В принципе, можно сказать, что условия содержания были более чем приемлемыми. Заключенных в отведенное время могли посещать родственники, питание было также достойным. Всегда можно было посетить библиотеку – и взять фантастическую книгу, научную литературу или подшитый архив практически любого журнала, причем не только в читальный зал, но и с собой – в камеру.

Изменение системы исполнения наказаний превратило тюрьмы в изоляторы – более это не жесткие правила, побои, пытки и жизнь в страхе – это изоляция социально опасных элементов от общества. Более того, самых исполнительных и добросовестных заключенных, при должном ходатайстве родственников, раз в месяц на сутки отпускали домой. За соблюдением порядка следили электронные браслеты, и горе тому, кто нарушил протокол выходного дня. За пределами тюрьмы заключенным запрещалось надолго отлучаться из дома, принимать любые наркотики, и, тем более, нарушать общественный правопорядок. Уличенный в нарушении протокола навсегда лишался привилегий покидать тюрьму, а его срок, вне зависимости от тяжести преступления, автоматически менялся на пожизненный. Поэтому «выходными» дорожили все. Поэтому в нашей тюрьме за все года, проведенные мною здесь, нее было ни единого случая нарушения протокола.

Собираясь на завтрак, я по привычке окинул взором небольшую иконку, приютившуюся рядом с умывальником. Великая роскошь – не только принести личную вещь, но еще и повесить ее там, где не положено. После тех событий, одиннадцать лет назад, волей-неволей подумаешь, что за твоей жизнью наблюдает некая всевидящая сила, которая потом будет судить тебя за дела и поступки и мысли твои.

В столовой раздавался легкий гул – так всегда получается, когда одновременно в полголоса переговаривается пара сотен человек – слышны голоса, но обрывки фраз совершенно неразборчивы.

За все время, проведенное здесь, я прослыл одиночкой – эдаким раскаявшимся убийцей, отправившимся в самостоятельное социальное изгнание. Да и к тому же – любой, при рассказе моей истории, покрутит пальцем у виска, и вряд ли подойдет пообщаться со мной еще раз. Единственный человек, с которым я мог невозбранно поговорить был наш падре. Он же, кстати, передал мне и иконку, и договорился о том, чтобы ее повесили.

Рабочее время начинается в семь утра, а значит, что после завтрака у меня еще есть полчаса, чтобы увидеться с падре, и поговорить с ним. Так что после скромного, но сытного завтрака я отправился к нему. Говорят, что падре – один из пяти человек, входящих в комиссию по досрочному освобождению. Я, конечно, и не надеюсь, что смогу когда-либо выйти за пределы этих стен. Для меня это человек, с которым можно поговорить. Да и выходить-то мне, если честно, некуда.

Вот уже много лет почти каждый день мы с ним разговариваем. Меня радует, что у наших разговоров нет границ, и можно высказать любую тревогу, поделиться воспоминанием, высказать свое мнение. А еще, иногда падре делится с нами новостями с большой земли – нет, не теми, которые крутят по центральному телевидению. Другими. Теми, что рассказывают только в церквях и храмах – о людях, причисленных к сану святых, о направлении, в котором движется церковь.

- Падре, доброе утро, - я никогда не видел его лица, лишь силуэт сквозь решетку.

- Здравствуй, сын мой.

Молчание. Так всегда. Падре всегда терпеливо ждет, когда очередной посетитель начнет свою речь. Истории здесь всегда повторялись одни и те же – поэтому падре знал нас всех, узнавал по нашим рассказам, даже если так же, как и мы его – никогда не видел в лицо.

- Падре, сегодня мне опять снился Маркус. Тот самый день, когда он научился кататься на велосипеде. Все те же улицы, все те же дома, погода. Вивьен идет рядом, с коляской. Я чувствую, я помню каждый момент, каждое ощущение, каждую мысль того дня.

- Свет твоих воспоминаний учит тебя видеть не только лишь тьму и разочарование впереди или позади тебя. Есть раны, которые со временем ты сможешь залечить, но есть и события, которые даже река времени, ее неостановимый буйный поток, излечить не смогут никогда.