Слишком острая пицца: История четвертая - Адамс Мэриэл - Страница 2

— Судя по всему, даже фантастические, — проворчал Дэвид. — А можно узнать то, что уже считается фактами?

— Можно, но их не так уж много. Пиццу доставлял некий Тони Фатмер, студент-математик, подрабатывающий в пиццерии во время каникул. Он действительно мог перепутать заказы, так как его ящик, в который были сложены коробки, оказался плохо закрепленным на багажнике его мотороллера. Когда парень резко затормозил, ящик упал, и коробки рассыпались. Тони не мог с уверенностью сказать, что после этого уложил их в прежнем порядке — по списку с адресами, выданными ему для развозки.

— И часто они путают заказы? — спросила я.

— Ошибки случались и раньше, и по разным другим причинам. Иногда клиенты жаловались, но это были мелкие неприятности. Клиенту делали подарочную пиццу по персональному заказу, и обычно этого хватало, чтобы закрыть проблему.

— Я так понимаю, выяснилось еще что-то интересное?

— Сравнительно легко удалось установить, по какому адресу должны были доставить очень острую, с большим количеством приправ пиццу, — продолжил свой рассказ Эрик Катлер.

И тут меня ждал сюрприз. Адрес мне, конечно, ни о чем не сказал, но имя было хорошо знакомо. Потенциальной жертвой покушения мог оказаться Роберт Гретт, художник издательской фирмы «Папирус»!

— Ты знаешь его? — среагировал Дэвид на мое удивление.

Мне придется рассказать о событиях, вспоминать которые не очень хочется. Поскольку они откроют читателю страшную тайну. Мэриэл Адамс тоже когда-то была юной идиоткой, мечтающей об идеальной любви и прекрасном принце. Все это произошло очень давно, во всяком случае, если опираться на мое ощущение времени. Я только что окончила школу, мои планы на будущее практически не определились. Я понимала, что нужно учиться, чтобы получить профессию и обеспечить, таким образом, себе независимость, без которой, как известно, нет ни материального благополучия, ни самоуважения. Так меня приучили думать родители, и пока я не вижу доказательств их неправоты. Но сам процесс обучения мне порядком надоел. Мне было семнадцать, и этим тоже сказано если не все, то многое.

Именно тогда в моей жизни появился ОН в лице гениального художника Роберта Гретта. Конечно, гениального! В моем представлении любой человек, сумевший при помощи красок изобразить на холсте нечто более сложное, чем оконная рама, гениален. Впрочем, это был именно художник, потому что коварное чувство настигло меня в картинной галерее. Если бы в этот момент я находилась в концертном зале, на его месте вполне мог оказаться музыкант. Мне вообще присущ трепет и преклонение перед талантом, видимо, потому, что сама я не способна ни нарисовать упомянутую выше оконную раму, ни воспроизвести мелодию сложнее классического шедевра типа «В лесу родилась елочка».

Мы познакомились с Робби на выставке его работ. Он скучал, рассматривая редких посетителей, блуждавших по выставочному залу. Тут его взгляд, видимо, и наткнулся на трех девчонок, которые стояли у одной из картин. Потом Робби говорил мне, как поразился тому, что мы выделили лучшую картину. Сейчас я знаю, что это был обычный треп, но тогда я была польщена, причем значительно больше подруг. Думаю, поэтому я и стала главной жертвой. Возможно, жертва — слишком громко сказано, но по сути того, что произошло позднее, верно. Если вы ждете душещипательной истории о совращении юной девственницы, то мне придется вас разочаровать. Мы погуляли по вечернему городу, поговорили о живописи, о жизни, о любви. Вечер был прекрасным и незабываемым. Потом Робби написал мне несколько писем, трогательных и романтичных. Жил он не в Сент-Ривере. До настоящего свидания дело не дошло, так как мои наивные и весьма эмоциональные письма попали в руки жены героя моих грез. Письмо, которое я получила от Эммы Гретт, трудно назвать примером изящной словесности. Впрочем, сейчас я бы отнесла его к разряду учебной литературы, так как оно отучило меня раз и навсегда верить в слова, сказанные искренним и задушевным тоном.

Воспоминания пронеслись в моей голове легким ураганом, и тут я поняла, что Дэвид меня о чем-то спросил и, видимо, ждет ответа.

— Мне показалось знакомым это имя, — слукавила я.

— Мы уже знаем об этом господине кое-что, и не только в связи с этой кулинарной историей. Он допрошен полицией совсем по другому делу, — неожиданно сообщил комиссар. — Но это покушение заставляет меня переосмыслить наши факты и выводы из них.

— Может, я могу кое-что узнать от вас? Или это закрытая информация? — на всякий случай поинтересовалась я.

— При других обстоятельствах в интересах следствия… Но вас можно считать потерпевшей, да и ваш друг уже многое знает, ведь об этом случае писали газеты.

— То-то мне имя показалось знакомым! Конечно, это художник, которого подозревают в убийстве фотомодели! Так, комиссар? — тут же воскликнул Дэвид.

— Обвинение ему не предъявлено, но факты не в его пользу, — осторожно заметил Эрик Катлер.

— Тогда я хотела бы знать факты, тем более что, по-видимому, они неизвестны только мне.

— И всем остальным оригиналам, которые не читают газеты, — съязвил Дэвид.

Гениального художника, судя по всему, из Робби не получилось. Во всяком случае, кроме меня, никто его таковым не признал. Поэтому ради хлеба насущного Гретт занимался вещами вполне приземленными и, слава Богу, полезными. Он разрабатывал дизайны рекламных кампаний. Нужно сказать, что в этом деле он был даже по-своему знаменит.

В тот период времени, о котором идет речь, Роберт работал для издательского дома «Папирус» над рекламным проспектом новой книжной серии. Серия была посвящена достаточно модной теме: жизнь в виртуальном пространстве. Авторские идеи Гретта всегда отличались простотой и точностью, что делало его дизайнерские находки незабываемыми. Для этой работы ему требовался подходящий женский образ. Ему нужна была героиня. Он пересмотрел тысячи фотографий и видеороликов, прежде чем увидел Моник Саммерс, начинающую фотомодель, которая хорошо вписалась в создаваемый Греттом образ. Он нашел ее по картотеке того же «Папируса», поскольку девушка даже числилась в штате издательства. Раньше Гретт и Моник никогда не встречались, да и в связи с этой работой встретились лишь дважды до того рокового дня.

Моник жила одна в небольшой двухкомнатной квартирке на окраине Сент-Ривера. Ее доходы были еще очень скромными, но она не бедствовала. Соседи отзывались о ней как о девушке спокойной и приветливой. Никто не замечал, чтобы ее посещали подруги и тем более мужчины. Впрочем, снимала она эту квартиру всего пару месяцев. Я отравилась в понедельник, а в среду, то есть через день, страховой агент обходил дом, в котором жила Моник, в поисках новых клиентов. Он увидел, что дверь одной из квартир открыта, позвонил, но никто не откликнулся. Разумеется, агент забеспокоился. Будучи человеком достаточно разумным, он не стал входить в квартиру, а вызвал полицию, которая и обнаружила Моник лежащей на ковре рядом с небольшим диванчиком. Девушка была мертва уже пару часов. Ее убили выстрелом в затылок. Пистолет лежал рядом с ее правой рукой, но, учитывая положение раны на голове, говорить о самоубийстве не имело смысла. То, что пистолет был брошен на месте преступления, на первый взгляд, свидетельствовало о неопытности преступника. Но любой, даже самый наивный читатель детективов знает о тех возможностях, которые открываются перед следствием благодаря обнаружению орудия убийства. Только это обстоятельство пока и удерживало полицию от предъявления обвинений Роберту Гретту. Пистолет принадлежал именно ему. Против Гретта было достаточно и других улик, его видели в тот день на улице, где произошла трагедия. Он же уверял, что не знает, где живет Моник, а на этой улице навещал приятеля. Однако адрес приятеля назвать отказался. Кроме того, трое свидетелей заявили, что слышали, как Моник и Гретт ссорились за два дня до смерти девушки.