Пыль поднимается в небо (СИ) - "Tin-Ifsan" - Страница 11

- Пожалуй, что так, - он поднялся. - Я лучше пойду в Храм, принесу жертву Илму. Быть может, она простит мне мою предвзятость.

- Лучше Амре, - пробормотала Сванлауг, когда Эмхир вышел из библиотеки.

На столе осталась раскрытой одна из книг, и нойрин решила ее убрать на место. Она была уверена в том, что Эмхир не вернется, чтобы перечитать ее или взять другую. Собираясь закрыть тяжелый том, Сванлауг обратила внимание на страницы, на которых он был раскрыт. Возле цветных рисунков, изображавших зловещих смуглых дев, на языке уллатерн было написано: «Ган-гачиг, ткущая мираж: пустой кувшин, ядовитая слеза пустыни. Горе тому, кто ей поверит».

Улицы Гафастана, кроме тех, что примыкали к дороге на Черные ворота, опустели на время казни. Разда не захотела смотреть, тем более что знала, что не умеет противостоять толпе, а потому ничего увидеть ей не удастся. Она поспешила домой, держа в руках украшенный узором небольшой флакон с маслом чайного дерева, что подарил ей Эмхир. Для нее это был дорогой подарок, ее семья не могла позволить себе дорогих масел; для самой Разды это было отблеском роскоши, которая, как Разда считала, была ей близка; еще один шаг к обещанной судьбе.

Тихая радость от того, что все, наконец, разрешилось, грела Разду. Она задумалась, окружив себя мыслями легкими, невесомыми, мягко обволакивающими сознание; она чувствовала, и даже в самые тяжелые моменты, где-то на дне своего существа прежнее томление, что дремало, как свернувшаяся в кольцо змея, готовое пробудиться и снова, шелестя чешуей, виться в душе, нежно струясь по чувствам, задевая их мелодичные, тонкие струны. Опять ожидающее сердце, жаждущие золотых браслетов руки и кипящий голос, готовый к сильной и красивой песне.

Дома ее ждали. Тави, завидев сестру, бросилась ей навстречу и заключила ее в крепкие объятия.

- Мне рассказали про суд. О сестра!.. Как ты не побоялась пойти на это?

Разда в ответ задумчиво улыбалась, ничего не говоря. Она не могла сказать, что ей не было страшно, но и сильного душевного порыва у нее не было... она просто знала, что Тави нужно вызволить.

- Дивлюсь, Разда! - говорила Тави. - Когда судит один из Четверки, страшно, наверное?

- Мне было бы страшнее, если бы судили те, кто всегда, - ответила Разда. - Если бы не Гарван, все решилось бы вовсе не так хорошо.

И она рассказала Тави все, как было.

Казалось бы, после того, как отпустили Тави, все наконец-то наладилось и успокоилось. Так хотела думать Разда, но не могла: Крина так и не вернулась, ни в тот день, ни через неделю. Мать беспокоилась, хотя остальные домашние не проявляли ни интереса, ни волнения.

В один из вечеров после суда, когда все уже улеглись спать, да и сама Разда, вволю насмотревшись на мерцавшие в небе звезды, спустилась в дом, в дверях она столкнулась с Тебрину. По выражению ее лица нетрудно было понять, что Разду ожидал очередной неприятный разговор, причина которого Разде ясна не была.

- Рассказывай, Разда, мне, как все было на самом деле.

- Зачем тебе это? Тави вернулась, нас никто не обвиняет, зачем ворошить то, что минуло?

Тебрину сдвинула брови:

- Крина так и не пришла.

- Я не знаю, где она.

- Как тебе удалось склонить на свою сторону Старшего Гарвана? Что ты ему такое предложила, что он не только помог, но и даже одарил тебя?

- Ничего, - спокойно ответила Разда. - Я просто попросила помочь.

- Разве за такое не требуют платы?

- Ты же знаешь о милости Гарванов.

- Как знать. Но, если ты ему заплатила собой... или пообещала...

- Нет, такого не было. Тебе должно бы понимать, сколько я сил потратила, как рисковала, чтобы попасть в Гарван-Этксе! А ты обвиняешь меня, сестра...

- Ладно, - сказала Тебрину. - Будь осторожнее. Мало кому это понравится, если кто узнает. Пустая зависть других людей порою хуже, чем собственное бесчестие.

Разда кивнула.

- Не волнуйся, сестра.

Тебрину ушла в комнату, отведенную ей и ее мужу, Разда вернулась в часть дома, отведенную Крине и Тави. Место Крины пустовало, Тави же мирно спала, утомленная волнениями минувшего дня.

Сон не шел: Разда лежала на своих кошмах, глядя в потолок и иногда переводя взгляд на грубые, покосившиеся, неплотно закрытые ставни, темнота дерева которых почти сливалась с темнотой ночи.

Подозрения Тебрину не понравились Разде. Ей было обидно, что сестра так плохо подумала о ней и о Гарване. В действительности, среди Гарванов попадались всякие, но то были атгибан, а Старшие и Высокие Гарваны никогда не позволяли себе ничего низкого. Разда видела их недосягаемыми (как видели их и многие другие люди), и то, что ей довелось поговорить с одним из них и получить от него не только помощь, но и дорогой подарок, казалось ей настоящим чудом. Да и тот день, когда она говорила с ним у фонтана, в ее памяти был отмечен не так, как все прочие. Ее чувства свились туго и противоречиво, точно хмель, душивший цветочный куст. Она была благодарна Эмхиру, благодарна всей душой, благодарностью чистой, светлой, трепетавшей в самом сердце. Трепет Разды переходил чуть не в благоговейный, подкрепленный извечным страхом перед Гарванами как перед господами, правителями. И она понимала, что уже едва ли судьба даст ей шанс хотя бы еще один раз поговорить с Вороном...

«Я хотела бы увидеть его лицо», - подумала Разда и улыбнулась несбыточности своей мысли.

***

Черное покрывало ночи издавна любимо многими: преступниками, желающими скрыть свое злодеяние, воинами, коих ночь прячет от вражеских глаз; ее же предпочитают любовники, так как свет их чувств ярче во тьме. Любят ночь и те, кто жаждут тишины и спокойствия, чтобы ничто не мешало неспешному ходу мысли... К ночи во все времена прибегали как к доброй подруге, как к покровительнице. Всем находилось место, для всех была своя отрада.

В этот раз покровительством ночи пользовались жрецы Храма Девяти Матерей Пустыни, служители Вириде. Они молились ей о том, чтобы грядущий год был урожайным, чтобы воды Великой Реки несли жизнь на земли Гафастана, Афлетана и Нидвы, чтобы враг обошел стороной города Гарванов, чтобы Гарваны были справедливы и следовали пути, который указывали им Матери Пустыни. Они просили Вириде о милости.

Длинную процессию видел возвращавшийся в город Эмхир. Он осадил коня и не стал спускаться на главную дорогу, по которой следовали служители Вириде, чьи расшитые изумрудно-зеленые одежды переливались в лунном свете, и чья молитва ложилась на слух узором еще более выразительным. Он слушал их молитвенное пение, стелившееся над водами Великой Реки, над тихими песками, и поднимавшееся к темному небу, чтобы быть услышанным Вириде.

Сам Эмхир молился редко. Он считал, что все в руках богов, потому лишний раз без надобности тревожить их не стоит. Иногда он возносил молитвы, в которых просил помощи в том или ином деле; в остальном же - приносил жертвы, выражая свое почтение, преданность и благодарность за помощь.

С удовольствием Эмхир вслушивался в переливчатый узор молитвы, переплетенный с еле слышным аккомпанементом не видимых ему струнных инструментов, и тем самым словно участвовал в поклонении Вириде. Но вот струнные стали еще тише, пока не смолкли совсем. Мягкое дуновение прохладного ночного ветра донесло до Эмхира невесомый запах нарциссов: жрецы и жрицы склонялись к водам Великой Реки и опускали горсти нежно-белых цветов, и течение подхватывало их и неспешно влекло за собой, по дорожкам лунного света. С каждой горстью опущенных на воду нарциссов замолкал один голос; и так продолжалось, пока не воцарилась тишина, исполненная невесомой нежностью цветов, сиявших на воде, и их сладковатым ароматом, слившимся с влагой Великой Реки, пропитавшей ветер.

Эмхир никогда не интересовался, где служители Вириде брали столько нарциссов, но знал точно, что в те редкие дни, когда они впускали простых горожан в свой Храм (а то едва ли случалось чаще, чем три раза в год), там, бывало, тоже царил неуловимый призрак цветов, который порою был настолько силен, что от него становилось дурно. Обитал в храме Вириде и иной дух, объяснить который еще никому не удавалось: аромат холодный, свежий и чистый окутывал высокие залы, аромат, напоминавший нойрам об их землях. Так пахнет снег, когда холода еще сильны, но весенние ноты уже проникают в прозрачный воздух, в сияние зимнего солнца. Поговаривали, будто он не всегда был в Обители Вириде, но появился лишь тогда, когда первые нойры пришли в Гафастан. И жрецы восприняли это как благое знамение.