Моя любовь когда-нибудь очнется - Мартин Чарльз - Страница 2

– Ди́лан, я знаю – этого медведя зовут Гекльберри!

Я рассмеялся в ответ. Что мне еще оставалось?

Укладывая покупки в кузов нашего грузовичка, я невольно вздохнул с облегчением, полагая, что на этом наши траты закончились, но это было не так. Мы все еще оставались на стоянке, а совсем рядом с «Детским миром» расположился магазин одежды для будущих мам, мимо которого Мэгги пройти просто не могла. Одержимая покупательской лихорадкой, она еще в течение часа наносила нашему семейному бюджету удар за ударом, а я только подставлял руки, когда Мэгги снимала с вешалки очередную обновку. Только когда из-за кипы платьев и комбинезонов, которые я держал перед собой, я уже не видел, куда иду, она направилась к примерочной. Там, впервые на моей памяти, дежурная продавщица велела мне пройти внутрь вместе с женой. Мэгги закрыла дверцу, задвинула щеколду и одним движением рук собрала волосы на макушке в колышущийся «конский хвост».

В течение следующего часа моя жена примеряла обновки, а я охал и ахал на все лады. Единственным источником света в примерочной была утопленная в потолок сороковаттная лампочка, но каждый раз, когда Мэгги поворачивалась ко мне спиной и, приподняв «конский хвост», просила расстегнуть ей «молнию», лучи света обливали ее высокую (пять футов и восемь дюймов), ладную фигуру серебристым сиянием, похожим на волшебный порошок феи Динь-Динь, который блестел и в ее светлых, вьющихся волосах, и на покрытой легчайшим пушком шее, и на мокрой от испарины верхней губе, и на прямых, загорелых плечах, и в ложбинке между лопатками, и на стройных бедрах, и на тонких, сухих, как у газели, ногах и крепких икрах.

Господи, как же я ее любил!!!

Шорты, брюки, платья, сарафаны, лифчики для беременных, лифчики для кормящих, поддерживающие пояса, нижнее белье для шести месяцев, белье для девяти месяцев, толстовки, кофты, жакеты – им не видно было конца. Примеряя очередную вещь, Мэгги засовывала под пояс специальную «восьмифунтовую» подушку и, положив руки на бедра и привстав на цыпочки, оглядывала себя в зеркале.

– Как ты думаешь, я выгляжу не слишком толстой?

– Господи, Мэг, да ни один мужчина в здравом уме не ответит на этот вопрос утвердительно!

– Дилан, не увиливай! – Она направила на меня указательный палец. – Я хочу знать твое мнение!

– Мое мнение: ты прекрасна!

– Если ты врешь, – заявила она, вздергивая подбородок и высоко поднимая брови, – то будешь сегодня спать на диване!

– Как вам будет угодно, мэм.

Когда Мэгги выходила из примерочной, она была окружена сиянием, которое источает абсолютное большинство беременных женщин. Похоже, моя жена чувствовала себя полностью готовой к предстоящим родам, и я нисколько не жалел тех трехсот семидесяти семи долларов, которые мы потратили.

Следующие несколько месяцев были наполнены для нас обоих светом и яркими красками, словно Бог поместил нас внутрь своей семицветной радуги. Хло́пок, бобы, кукуруза, горох и дыни превращали землю в пестрое лоскутное одеяло, окаймленное зелеными плетями пуэрарии, пышно разросшейся вдоль обочин старого каролинского шоссе. Древние дубы – узловатые, раскидистые, кишащие красными жуками и насквозь пропитанные историей, – чуть покачивали кронами над свежевспаханной землей. Наивные, немного безрассудные, мы с оптимизмом глядели в будущее и улыбались друг другу, когда Мэгги брала мою руку в свою и клала себе на живот.

На третьем месяце мы впервые отправились на ультразвуковое исследование. К этому времени у Мэгги начал появляться животик, которым она ужасно гордилась. Когда в комнату вошел врач, она уже лежала на кушетке с пристегнутым к животу монитором для наблюдения за состоянием плода и держала меня за руку. Врач включил аппарат, выдавил ей на кожу специальный гель и принялся водить по животу Мэгги пластиковым датчиком. Услышав, как бьется сердце нашего ребенка, Мэгги заплакала.

– Дилан, ты слышишь? – прошептала она. – Это же наш сын!

В конце четвертого месяца акушерка из женской консультации подтвердила то, что Мэгги интуитивно знала с самого первого дня. Она лежала на том же самом столе, а акушерка водила по ее животу ультразвуковым датчиком. В какой-то момент она остановилась и показала на экран, где подрагивало изображение плода.

– Вот, смотрите, – сказала она. – Это мальчик. Похоже, у него уже сейчас есть, чем гордиться.

Я не выдержал и упал на колени рядом со смотровым столом. В двадцать девять лет я впервые заглянул в живот своей жены и увидел нашего сына. Он показался мне огромным, как сама жизнь. Я видел, как бьется его сердце, видел, как он ворочается, словно давая рассмотреть себя со всех сторон.

– Эй, парень!.. Привет!..

Так я начал беседовать с животом Мэгги. Чуть не каждый вечер, когда дневные хлопоты оставались позади, я разговаривал с моим подрастающим сыном. Это происходило уже в кровати, где мы лежали все втроем. Я поднимал рубашку Мэгги, обнажая живот, прижимался губами к бархатистой, как персик, коже в районе пупка и начинал говорить. О чем? Да обо всем… О футболе, о девушках, о школе, об урожае, о тракторах, собаках, кукурузе, приятелях, о листьях, цветах и обо всем, что только приходило в голову. Мне хотелось, чтобы сын уже сейчас знал мой голос, и через несколько дней он действительно начал пинаться, стоило мне произнести несколько слов. Я ощущал эти слабые толчки губами. Прежде чем пожелать мальчугану спокойной ночи, я обычно пел ему «Джонни – Апельсиновое семечко», «Папа любит своего сыночка», «Маленький паучок» или «Иисус любит меня».

Иногда, когда ребенок начинал брыкаться посреди ночи, Мэгги клала мою ладонь к себе на живот. Она ничего не говорила, но я сразу просыпался, стоило мне почувствовать тепло ее тела и маленькую пяточку, которая упиралась в стенку ее живота изнутри.

Несколько ранее, на очередной «гаражной распродаже» я обнаружил древнего деревянного коня-качалку. Игрушка требовала серьезного ремонта, но я все равно ее купил, привез домой и устроил в амбаре столярную мастерскую, а Мэгги велел держаться подальше. Через неделю я принес коня в дом и поставил в детской рядом с кроваткой. Он был тщательно проклеен, выкрашен белой краской и до блеска отполирован. Увидев его, Мэгги вдруг разрыдалась. Думаю, именно тогда до меня окончательно дошло, что моя жена стала другим человеком и что избыток новых гормонов повлиял не только не ее тело, но и на разум.

Какое-то время спустя у Мэгги действительно стали появляться неожиданные и довольно-таки странные желания.

– Дорогой, – произнесла она однажды низким, соблазнительным шепотом, – мне почему-то очень хочется свежего, натурального арахисового масла, а еще – ежевичного мороженого. «Хеген датс» ведь самый вкусный, как ты считаешь?

Я только кивнул и отправился на поиски, не представляя, как трудно будет найти свежеотжатое натуральное арахисовое масло в десять часов вечера. Когда пару часов спустя я вернулся, Мэгги ждала меня на веранде. Сидя к качалке, она нетерпеливо притопывала ногой и размахивала ложкой. Я снял крышки с контейнеров, и мы, усевшись на ступеньки крыльца, принялись в две ложки уничтожать десерт. Покончив с мороженым, Мэгги мечтательно посмотрела на меня.

– А как начет чизбургера? – спросила она.

К шести месяцам Мэгги сделалась очень беспокойной и легковозбудимой. Любая мелочь могла вывести ее из себя. Как-то утром, разглядывая себя в зеркале, она вдруг закричала во все горло:

– Господи, какой кошмар! Дилан Стайлз, иди немедленно сюда!

Обычно Мэгги зовет меня по имени и фамилии, только когда я сделаю что-нибудь не то. Например, забуду опустить сиденье унитаза, оставлю незакрытым тюбик с зубной пастой, не вынесу вовремя мусор, не сумею уничтожить всех пауков и тараканов в радиусе двух миль или попытаюсь тайком сделать что-нибудь запретное и попадусь. Сейчас по ее интонациям я сразу понял, что на чем-то погорел. Я только никак не мог взять в толк – на чем.

Когда я вбежал в ванную комнату, Мэгги стояла на цыпочках перед раковиной умывальника и, подавшись вперед, изучала в зеркале свой подбородок. Махнув в мою сторону увеличительным стеклом, она спросила с неподдельным страданием в голосе: