Со стыда провалиться - Робертсон Робин - Страница 8

После супа следует горячее. Хозяйка подает ветчину с горошком. Блюдо приготовлено на том же сорочьем жире или мышином помете, который был добавлен в суп. Цвет ветчины варьируется от темно-бордового до черного и густо перемежается слоями белого. В горке горошка лежит недоваренное яйцо-пашот. Я разрезаю его и смотрю, как желток растекается по зеленому горошковому полю. Потом пожилой хозяин заходится в приступе кашля. Звук такой, будто в груди у старика пересыпается гравий или полусырые яйца-пашот просятся из желудка обратно наружу. Справившись с приступом, хозяин закуривает сигарету. Слышится явственный звук льющейся жидкости. В коридоре Джулс писает на выложенный плиткой пол. Звенит дверной звонок, и собаки устраивают сумасшедший дом по новой.

Я кладу вилку и опускаю взгляд на часы. До отъезда еще сидеть и сидеть. Местное красное вино превосходно и кажется мне единственным способом отрешиться от действительности. Я напиваюсь.

Писательское ремесло предполагает бесконечное число обидных и унизительных ситуаций, поскольку балансирует на той самой грани, где сокровенная мысль встречает общественный отклик. Публичные литературные мероприятия — своеобразная передовая линия, область контакта между процессами написания и чтения. Порой эти два элемента соединяются, порой свертываются, как молоко, а иногда, точно вода и масло, ни в какую не хотят смешиваться. В год я провожу как минимум сотню встреч с читателями. По отдельности каждый случай тянет не больше чем на анекдот, но если взять в целом…

Я выхожу из поезда. Меня встречает чрезвычайно нервозная дамочка во взятом напрокат авто. От нее исходят волны термоядерного жара, и она в упор не видит на приборной панели кнопку кондиционера. В облаке горячего и влажного тумана мы едем в местное кафе, где дама ограничивает мой выбор блюд рамками казенных средств. Выясняется, что я забыл взять книги. В ближайшем книжном магазинчике я покупаю экземпляр моих «Избранных стихов». Кассир меня узнает. Он ничего не говорит и лишь смотрит на меня с трогательным воодушевлением.

Под встречу с читателями отведена разборная палатка на автостоянке. В качестве усилителя звука выступает детский однокнопочный проигрыватель караоке. Меня представляют: «Перед вами человек, чье имя у всех на устах. Саймон Армрайдинг». Благонравный юноша из центра содействия людям с недостатками слуха (каковых среди публики нет) вызывается помочь мне подписывать книги. Весь вечер он маячит слева от меня, изображая вполне сносную пародию на Иэна Кертиса[10], трясущегося под песню «Она опять не владеет собой», но в конце концов куда-то исчезает. За пять минут до перерыва милая леди из «Женского института»[11] удаляется в тесную кухоньку, чтобы заняться приготовлением чая. Я читаю последнее стихотворение; начиная с середины, декламацию сопровождает органное гудение настенного титана, вода в котором медленно закипает. «Спиртного у нас нет, не желаете ли чашечку бульона?» После перерыва пожилой мужчина в первом ряду засыпает и громко выпускает газы, в то время как звучит поэма о смерти, страданиях, жалости к себе и т. д. Книг на продажу нет, однако какая-то добрая душа просит меня подписать ее экземпляр «Вызванной звонками»[12].

Приставленная ко мне радиоактивная водительша транспортирует меня в своей передвижной сауне в индийский ресторан, расположенный на центральной улице города. Моя провожатая страдает аллергией на карри (наверное, боится расплавиться) и ждет в машине, пока я лопаю обед, который стоит не более пяти фунтов, включая напитки, и оплачен талоном на питание. Ночевать я буду за городом, в доме у старого мистера Пердуна. Он отправляется домой, чтобы просушить на воздухе кресло-кровать и подготовить для моего прочтения подборку своих стихов, первое из которых (под названием «Дикий селезень») начинается словами: «О ты, король речного брега». Я, если можно так сказать, «сплю» не раздеваясь на простынях, усыпанных лобковыми волосами.

На рассвете, наплевав на вежливость, я тайком выскальзываю из дома и брожу по пустым незнакомым улицам, смутно ориентируясь по очертаниям самых высоких зданий на горизонте. Первый поезд отходит только через три часа. Я завтракаю в «Макдоналдсе» в компании пьяниц и наркоманов. Убивая время, гуляю по городу и в урне для мусора у дверей благотворительной лавки нахожу сборник моих ранних стихов. Цена: десять пенсов. Книга подписана автором. Под росписью моей собственной рукой выведено: «Маме и папе».

Первый в моей жизни литературный вечер проходил в одном из лондонских парков. Мне еще не исполнилось тридцати, и, не имея постоянной работы, я кое-как перебивался, зарабатывая на жизнь критическими статьями. На вечер я взял с собой девушку — вроде как подружку. Мы встретили моего приятеля.

— Это Крис Рид, — представил я его.

— Чем вы занимаетесь? — спросила она.

— Я поэт, — ответил он.

Она расхохоталась с таким нескрываемым презрением, что едва не рухнула на цветочную клумбу, и расплескала половину вина. Когда Крис отошел, я спросил ее, почему она так отреагировала.

— Нельзя же называть себя поэтом только потому, что ты просто сочиняешь стихи, — пожала плечами она.

В душе я порадовался, что никогда и никому — не говоря уж об этой девице — не представлялся писателем, хотя в ящике моего стола лежал законченный роман.

Литературный вечер продолжался. Кто-то подвел меня к Элизабет Джейн Говард, а сам смылся. Знаменитая писательница вызвала у меня благоговейный ужас: высокая, невозмутимая, элегантно одетая, с безупречной прической и выражением вселенской скуки на лице. Как раз недавно в «Оксфорд мэйл» была напечатана моя рецензия на сборник ее рассказов, «Мистер Вред», к тому же я пришел от них в полный восторг. Я упомянул этот факт, постаравшись убрать из своего тона всякое подобострастие. Это ее не развлекло и, насколько я мог судить, даже ничуть не заинтересовало. Что ж, ладно. По-видимому, фраза типа «Я похвалил вашу книгу в коротком обзоре беллетристики на страницах провинциальной газеты» — не лучшее начало разговора с представительницей литературного Лондона.

Как же разговорить ее? Пожалуй, здесь требуется что-то более recherché[13]. Я, как настоящий книжный червь, припомнил одну подробность: обычно в сборниках на обратной стороне титульного листа указываются оригинальные выходные данные каждого рассказа, но в «Мистере Вреде» их не было. Я посчитал, что такое отсутствие сведений — сознательное решение автора, и мне стало интересно, с чем это связано. Я задал вопрос Элизабет.

— Не знала, что это так.

Разговор явно не клеился. Может быть, ее заинтересуют мои скромные достижения на литературном поприще? Пару месяцев назад я принял участие в конкурсе лондонской «Таймс» на лучший рассказ о призраках, вошел в число двенадцати победителей, и в награду меня ждет публикация в сборнике. Он будет в твердом переплете и выйдет не где-нибудь, а в издательстве «Джонатан Кейп»! Там же публикуется и сама Элизабет Джейн Говард!.. Нет, это ей точно не интересно.

В отчаянии я принялся оглядываться по сторонам и заметил высокую долговязую фигуру. Том Машлер! Какое совпадение — это же управляющий «Джонатан Кейп».

— Это, случайно, не… Том Машлер?

— Он самый. Хотите познакомиться? — мгновенно отозвалась Элизабет, подвела меня к Машлеру и растворилась.