Часы - Иванов Всеволод - Страница 2

- Не пожар ли? - думаю.

Огляделся, понюхал - дыму не капнет.

Лупит баба моя в кладовушку, мужики за ней, слышу орёт:

- Омманул, паскуда, омманул.

Вбегает тут баба и, конечно, в бороду. Глаза норовит исцарапать и во всю щёку поврежденье мне.

- Что те трафило, мол...

А она на испуг орет:

- Омманул, потаскун. Говорил, землю затрясёт, измерит твоя машинка, ну... У попа чуть люстру не разбило. Мы-то, мамонька моя, бежим...

- Ах, ты разъязвите! - пошёл я в кладовку, стоит мой сюсьмограф и хоть бы на один глаз. И часы, конечно, идут в порядке.

Треснул я тут со злости по скуле бабу, та в перину. Мужики все ковры грязью утоптали - рады, хозяин не доглядел. Паскуда - народ пошёл.

Ревёт баба в перине,- обидно хоть кому. Полдня ревёт, день,- а потом и совсем слегла. Канитель. Без бабы по хозяйству как. Пришла тут какая-то залежалая бабушка, шаперится. Не доглядели - забрался вечером в кладовку телёнок, попёр с полки кулёк с просом, грохнулся кулёк на сюсьмограф, теля тут же забилась - прибежали, парень, а там вонь да щепки.

Сожрёт, думаю, баба меня,

Запер кладовку на замок, положил продуктов в котомь, в город отправился. Жизнь тогда существовала на коммунию, еду под линейку чистили. Который, конечно, поумнее - мог, а несмышлёному развёрстка - могила. Я от германских нашествий и пуль уцелел, мне эти развёрстки что...

Ладно. Прихожу это в совдеп, спрашиваю справочное отделение. Провели меня к барышне, народ, вижу, мелок пошёл и на кожу сер. Може с голоду, може с заботы - дело ихнее. Объясняю барышне:

- Где тут найти насчёт сюсьмографов?

Эта, конечно, шпентель поставила на мой мандат, делегирует меня к другой барышне, та, конечно, шпентель,- и к третьей. И понесло меня, парень, как понос, по этим самым колидорам.

Носило, носило меня три дня, и опять к той же барышне, от которой начал. Поставила она мне шпентель и говорит:

- Сюды-то, мол, и сюды. Там вам пояснят.

А поясненье мне вышло через три дома, рядом почти. Как показали, так и пришёл.

Пихаю в двери, не поддается. Дернул из мочи - грохнули поленья каки-то. Вижу, старичок в шубе выходит. Щурится, а нос от холода льдом покрыт.

- Что угодно? - спрашивает.

- Насчёт, мол, сюсьмографа. Не можете ль совет иметь?

Смотрю на нос-то его, на бровёшки, как быдто нарошно всё натыкано. Знакомо быдто.

- Профессор,- говорю,- их, да вить... их...

- Я,- говорит,- я Николаев. От голодного бедствия сюда бежал, думал лучше здесь...

Прошли мы в хибарку к нему. Со стен аж обои посодрал, пожёг, мебель тоже в отсутствии, а заместо стола - камень. Только в уголку соблюдаю под чехлом вроде музыкального граммофона.

- Продаёшь? - спрашиваю.

А он мне так подмигнул невиданно и на ухо пояснил,- самогон,- грит,для продажи из мёрзлого гоню.

- Можно рази?

- Очень просто. Однако дров не хватает и картошку трудно достать. Все дело изучение химии и минеральных веществ.

- Ладно,- говорю,- и тут ему объясняю насчет сюсьмографа. Говорит он мне - нельзя сюсьмограф исправить, поправляли раньше их в Германии, а там сейчас блокада и военное положение.

И здесь опять он попёр в политику, шубу распахнул, а в комнате, что на дворе - подоконник сплошь в снегу. Штанишки, как ране, виснут, запах от него нехороший, не то самогон, не то что... Жалко мне его стало на старости лет. Однако, профессор,- говорю:

- Нельзя ль, профессор Николаев, достать как ни на есть сюсьмограф тот. Продуктов я привёз,- бери, не жалко. Баба у меня четыре года верность блюла, да рази тут, господи...

Опять вспоминает профессор хорошее житьё, как ходили по землетрясеньям, а по мне-то житьё - гнусь. Я ему всё-таки про сюсьмограф. Он мне после разных жалоб и сообщает:

- Есть у нас в земельной отделе сюсьмограф, по нонешным временам какое кому дело до землетрясенья... А как его достать, мне неизвестно.

- Наше крестьянское сердце жалобное,- говорю я ему.- Получай пять фунтов масла, пуд картошки и десять фунтов муки пшаничной - доставь сюсьмограф.

Говорит мне тут профессор:

- Это будет грабёж народного достояния. Я, помнишь, на фронте моторы и сурик оставил. Это я не хочу делать.

- Дело твоё.

- Опять же,- говорит,- я профессор и не могу самогонку гнать. Давай другое сделаю что.

- Землю ты пахать не можешь. Твоё дело притаптывать её. Достань, говорю, сюсьмограф.

Ну, поерепенился, поерепенился мой профессор, а на другой день говорит:

- Я тебе пропуск из земельного отдела достану и глаза к стене отведу, а ты сюсьмограф выкрадь.

- Не могу,- говорю,- что мне под трибунал лезти. Мой продукт - твой товар. Припрёшь.

Ничего. Постонал будто, поёжился, а под вечер мешочек захватил, штанишки каким-то огрызочком затянул, попёрся. Опять позади у него штанина отвисает, вздохнул я и воссожалел:

"Вот, мол, жизнь-то человеческая".

Притащил он эту самую машинку с часами. Расставил на полу, говорит жалобно так:

- Береги, Емошин, потомство, грит...- А дале-то я и не упомнил. Беда, как длинно. Ответил я ему как следоват, честь по чести. Попрощались мы за руку, говорю я ему на прощанье:

- Поедем, профессор Николаев, в деревню, поможешь машинку поставить, а то опять баба ругаться начнёт. Бабам всё неладно.

Отказался тот. Носом швыркнул и дверь чужими поленьями заставил. Дрова-то соседей были по квартире.

Ладно. Приезжаю в дом, только захожу, а в избе - гулянка, деверя в гости приехали, жена угощает. Увидела меня, орёт:

- Ты,- грит,- нарушитель жизни, паскуда. В город, девок на продукты выменивать...

И пошла, и пошла. Я это успел только:

- Вот, мол, каки-таки девки, сюсьмограф правильной привёз.

- Знаем.

Да ка-ак треснет стулом по сюсьмографу. Только дрыгнул. Деверя-то до поту хохотали. Хотел было я её дёрнуть раз, другой для порядку, да прах её простил. А поп дразнит:

- Люстра-то вернее измерит. И бить жалко, блестит.

Ночью в кровати-то рассказываю профессорские штуки, хохочет баба:

- Покажь этова самово профессора.

- Не поедет,- говорю.

- Но-о, дай полпуда масла, поедет. Пущай к паске самогон сварит. Покажь.

- Покажу, коли полпуда отделишь.

А только полпуда, парень, на профессора пожалела. Сама, грит, в город съезжу, а на десять фунтов котиковый сак выменяли, а на другие десять - часы такие золотые - зовут-то больно потешно - хреномер. Как надавишь сбоку на пупочку, так тебе сикунды зачастят, будто мышь скребёт, так и кроет, так и кроет...