Хрустальный поцелуй (СИ) - "свежая_мята" - Страница 11

Ханс тоже выглядел уставшим. Я поняла, что март коснулся нас обоих, оставив после себя глубокие тени на лице и усталость во взгляде. Но при виде меня Ханс улыбнулся — широко, искренне, так, что в уголках глаз залегли крохотные морщинки. И в душе у меня потеплело.

Это было начало апреля. И даже тогда я еще не до конца понимала, насколько же много — ужасающе много — он для меня значит.

========== 11. ==========

Май выдался теплым, но я не могла сказать — он такой из-за погоды или из-за наших с Хансом встреч. Меня изнутри согревало то, что я чувствовала к нему, хотя даже для себя я боялась облачать это в слова и вешать какие-то ярлыки. Но и погода радовала — было тепло и солнечно, и я не могла нарадоваться собственному прекрасному настроению. Даже тренировки в лесу, которые теперь, правда, уже не казались такими зверскими — вот она, сила привычки, — не омрачали моей радости.

В один из теплых дней Ханс забрал меня на все выходные, сказав, что хочет погулять со мной. Я, конечно, согласилась — помнила нашу прогулку на Рождество и очень хотела ее повторить, тем более теперь, когда каждым проведенным с ним мгновением я дорожила как самой большой драгоценностью в мире.

К нему мы приехали, как обычно, в пятницу. На улице было еще светло, несмотря на наступающий вечер, но когда я вышла из душа — за окном уже сгустились сумерки. Темнело теперь позже, но по-прежнему быстро: город сдавался под враждебным натиском темноты всего лишь за пару часов.

Ханс сидел на кухне у окна и курил. Я видела его таким впервые, хотя раньше в некоторые моменты мне казалось, что от него пахнет табаком. Но теперь я убедилась в этом сама — не казалось. Я замерла в дверном проеме. Ханс с сигаретой смотрелся очень красиво. Я сразу вспомнила Рождество и то, как он рассказывал истории из детства, а я во все глаза смотрела на него и не могла оторваться. Так же было и сейчас. Я смотрела и глаз отвести от него не могла, а он, казалось, даже не заметил моего прихода — по-прежнему самозабвенно курил, глядя в окно и выпуская дым в приоткрытую форточку. Я не знала, о чем он думал, и не могла этого понять по его лицу, потому что тень не позволяла мне его увидеть. Но я была уверена, что его мысли не были радостными. Люди ведь не курят от радости, размышляла я.

Сама я курить не пробовала никогда, но дым казался мне достаточно едким и противным, чтобы и не пытаться попробовать. Потому я и считала, что курят люди, наверное, чтобы успокоиться или перебить горечь потери горечью этого дыма.

Я хотела попросить Ханса не травиться табаком. Окликнуть его и сказать, что все обязательно будет хорошо, он ведь сильный, он ведь сможет справиться с чем угодно. Но я молчала и смотрела за ним.

Он докурил, потушил сигарету о краешек пепельницы, которую я раньше не видела, и развернулся ко мне.

— Давно ты здесь стоишь? — тихо спросил он. Я пожала плечами. — Не нужно тебе нюхать эту гадость, оно того не стоит.

Я кивнула.

— У тебя что-то случилось? — спросила я. — Может, я как-нибудь могу помочь тебе?

Я понимала, как глупо это звучит, но смотреть на то, как он мучается, я тоже не хотела. Он улыбнулся — устало и как-то беззащитно, — и мне до дрожи в пальцах захотелось его обнять. Я не могла ему помочь, я ведь была всего лишь девочкой-подростком. Что было в моих силах?

— Того, что ты продолжаешь соглашаться бывать здесь, вполне достаточно, — сказал он с улыбкой. — Я очень рад, что ты у меня есть. Без тебя было бы еще хуже.

Я безмолвно кивала. На слова просто не хватало сил — они все ушли на то, чтобы не расплакаться и не дать себе волю открыть ему, как сильно я рада, что у меня есть он. Он подошел ко мне и обнял меня, уткнувшись носом в волосы, еще влажные после душа, а я чувствовала, как по спине от его близости и тепла ползут мурашки и как где-то внутри, глубоко внутри, теплеет от того, что он рядом.

— Завтра перед тем, как пойти гулять, мы с тобой зайдем в одно место, — своим прежним голосом сказал Ханс, отстраняясь, будто и не было этих нескольких мгновений сейчас. — Никакие твои возражения я слушать не буду. Будешь отказываться — не пойдем гулять. Хорошо?

Я усмехнулась и согласилась, не понимая, про что он говорит.

А на следующий день он завел меня в магазин со всевозможными платьями, и я вспомнила его слова — захотела было сказать, что мне ничего от него не нужно, что ему не стоит так тратиться на меня и беспокоиться обо мне, но осеклась. Под его внимательным взглядом. Видимо, догадался, что я вспомнила.

— Это так необходимо? — тихо и смущенно спросила я.

Он значительно кивнул.

— Ты обещала не отпираться.

— Я и не отпираюсь. Я спрашиваю.

Он не ответил, только склонил голову на бок. Я вздохнула и нехотя пошла к девушке, которая уже ожидала меня возле одной из вешалок.

В итоге Хансу удалось уговорить меня только на два платья. Одно, темно-зеленое с длинным рукавом и пуговицами от воротника до талии, нам упаковали с собой, а в другом, светлом платье до середины щиколотки, я вышла из магазина, сменив на него свое черное ученическое платье. Я себе в платьях, конечно, нравилась. Они красиво подчеркивали мою небольшую грудь, а в сочетании с распущенными кудрявыми волосами, спадающими на одно плечо, смотрелись очень дорого. Я не знала их настоящей цены — видела только, что на ценнике была не одна цифра, и Ханс так быстро соглашался купить любое, которое мне понравится, что я не успевала рассмотреть цену. Он хотел купить мне что-нибудь еще — еще одно платье, платок или красивую заколку для волос, но я отказалась. И мы сошлись на том, что, возможно, ему удастся уговорить меня на что-нибудь в следующий раз. Меня это успокоило, потому что «следующий раз» наступил бы еще очень нескоро.

И мы отправились гулять, оставив пакет с платьем в машине.

С нашей последней прогулки тогда, зимой, все изменилось. Город расцвел с пришедшей весной, оттаял и посветлел. Солнце переливалось бликами в стеклах домов, трава зеленела так сочно и ярко, что казалась ненастоящей. Улицы были заполнены людьми, мимо проезжали машины, а в скверах звучал детский смех. Мне жутко нравилось идти рядом с Хансом в новом платье и ловить восхищенные взгляды мужчин и понимающие улыбки женщин. Я чувствовала себя красивой и нужной и не могла не улыбаться, подставляя лицо под солнечные лучи и впитывая тепло каждой клеточкой тела.

В основном мы молчали: я потому, что не хотела рушить эти хрупкие мгновения единения и счастья, а Ханс — я видела — снова о чем-то думал. Я не мешала ему. Лишь изредка он обращал на что-то мое внимание, но затем снова замолкал, и мы шли дальше, медленно прогуливаясь по городу.

Наконец мы добрались до площади. Я помнила ее заснеженной и забитой людьми, и сейчас на ней было почти столько же людей. Дети с радостными улыбками убегали от своих мам, отцы снисходительно наблюдали за их возней, а молодежь о чем-то шумно переговаривалась, собравшись в кучки и иногда взрываясь громким хохотом. И в самом углу площади под тихие переливы аккордеона танцевали влюбленные. Я смотрела на них и улыбалась, мечтая так же кружиться в танце с Хансом и вспоминая наше Рождество. В моей жизни ведь еще не было воспоминаний приятнее и счастливее, чем те три дня вместе с ним, и я раз за разом возвращалась к ним в памяти.

Ханс, видимо, проследив за моим взглядом, вдруг спросил:

— Хочешь потанцевать?

Я замерла и, не веря самой себе, переспросила:

— А можно?

Он усмехнулся и потянул меня в сторону танцующих.

Старичок, играющий какой-то вальс, улыбнулся нам и начал играть новую мелодию — тоже вальс. Уже присутствующие здесь парочки мгновенно перестроились под новый темп, а мы с Хансом влились в танцующий поток людей. Его руки лежали на моей талии, я держала его за плечи, и мы двигались в такт красивой и нежной мелодии. Я чувствовала себя такой счастливой в тот момент, что, наверное, могла бы взлететь, не держи Ханс меня так крепко. Я была влюблена, мне было тепло и уютно в его объятиях, и мне хотелось кричать от восторга. Я улыбалась, видя и его ответную улыбку, и он кружил меня в танце так, что развевался подол моего легкого платья. Я смеялась, просила помедленнее, а он улыбался и приподнимал меня на руки, заставляя испуганно таращиться на него и громко, смеясь, просить опустить обратно.