Чайф - Александрович Матвеев Андрей - Страница 7

Песни у Шахрина, конечно, писались, но хотелось идти дальше, пусть пока и непонятно, куда. Собственно, обо всем этом мы и разговаривали с Володей в тот поздний вечер, уже на грани с зимой, идя в сторону его дома, под жутким снегопадом, отчего-то прекрасно ощущая себя в этой кромешной непогоде. Надо было пересечь длинный мост, связывающий его район с городом, и вот там-то, на этом мосте, вдруг стало понятно, что же делать дальше.

— Надо записать альбом! — сказал я Шахрину.

— «Чайф» пока не готов! — грустно ответил Володя.

— Не только с «Чайфом», — продолжил свою мысль я, — со всеми…

— Как это? — спросил Шахрин.

— Собрать всех ваших музыкальных друзей…

— With a little help from my friends… — пытаясь прикрыть лицо от снежного заряда, пропел Володя в шарф.

— Ага, — сказал я, — типа того!

И все завертелось! Не сразу конечно, через несколько дней. А тот вечер запомнился еще одним. На мосту никого из прохожих не было. И вдруг, из снежного плена, буквально явилась невысокая фигура в тулупе и вязанной (вроде бы) шапке с опущенными ушами. Замахала руками, мы остановились. Это оказался Саша Башлачёев, проводивший ту зиму в Свердловске и шедший в тот самый момент куда-то в центр. Сейчас бы я сказал, что это точно небеса явили свой знак.

Так и получился «Субботним Вечером в Свердловске». «Проект был бодрый: позвали всех знакомых, знакомые не все, но пришли. „Песни у нас были более-менее отрепетированы, — рассказывает Шахрин, — мы показывали песню, и, например, Егор Белкин слышал „Зинаиду“, говорил: „Давай двенадцатиструнку, знаю, как сыграть“. Пару раз прогоняли все это и тут же записывали“. Белкин играл на гитаре, Дима Умецкий — на басу и пел, Бутусов пел бэки, на барабанах играли Алик Потапкин и Олег Решетников, Виталий „Киса“ Владимиров на тромбоне… Действо происходило в ВИА „Песенке“ весело, со всякими бегуновскими штучками, и все были уверены, что результат будет „что надо“».

Как дальше точно пишет Порохня в своей книге о «Чайфе»:

«Альбом не решались выпустить полгода. Было в нем что-то пугающе неправильное, но не сразу стало понятно, что именно. Фокус оказался вот в чем: „Чайф“ не стыковался с музыкантами, поигравшими в альбоме. Не стыковался, в том числе и по признаку профессиональному; так, Белкин играл простенький гитарный рифф в „Зинаиде“, и этот рифф при прослушивании „вываливался“ из материала, начинал жить сам по себе. Но не это главное: именно пленка показала, что „Чайф“ плохо стыковался со свердловским роком как таковым. А свердловский рок, в свою очередь, не стыковался с „Чайфом“.

Своеобразным подтверждением тому стала забавная мелочь: Дима Умецкий, один из отцов-основателей „Наутилуса“, пел рефрен „Ты сказала мне: Скотина!“. Петь Дима не умел, не мог правильно интонировать, припев вышел странный, но забавный. С тех пор при исполнении „Скотины“ Бегунов дурным голосом старательно копирует неуверенные интонации Умецкого. Прижилось… Были в альбоме и настоящие находки — ни одна не прижилась.

Была, была, существовала особая свердловская стилистика! Проступала даже в самых странных своих порождениях, вроде „Апрельского Марша“ или замечательного, несправедливо забытого ныне „Каталога“. Присутствовала она и у „Чайфа“, но не зря опытный Пантыкин сразу подметил питерские (т. е. чужеродные) веяния на первом же концерте группы! „Чайф“ был, конечно, местным, но… — хрен его знает!.. — все равно наособицу».

Последнее слово — очень точное. «Чайф» всегда был наособицу, да и сейчас находится там же.

Уже достигнув славы в пределах всей страны, до сих пор собирая многотысячные залы, продолжая выпускать альбом за альбомом, давно устаканившись в составе, да, в конце концов, просто оставшись жить и работать в одном городе, когда все остальные, с кем Шахрин и Кº начинали когда-то, перебрались, кто в Москву, а кто в Питер, «Чайф» все равно если и не «свой среди чужих…», то точно, что свой — для слушателей, для тех, помнит и любит как ранние его песни, так и для новых поколений, предпочитающих поздний «Чайф», но ведь чем они были и есть прекрасны, так это тем, что никто и никогда не мог предположить, на что они способны. И это стало ясно на первом же фестивале Свердловского рок-клуба!

Ранний «Чайф» был злым.

Несмотря на изначально присущий Шахрину лиризм и часто сопровождающую его интимную подачу того или иного текста, но даже сквозь все эти «завяжи мне глаза» порою перло что-то такое, от чего буквально срывало башню. Особенно мне нравились, да и сейчас нравятся, две таких песни — «Кот» и «Псы с Городских Окраин». Они схожи и в то же время каждая принадлежит тому времени, в котором была написана.

Гениальный «Кот» — это середина восьмидесятых, время люберов и гопников, и назревающих перемен. Их еще не было, но они уже чувствовались в воздухе — те самые «танцы на грани весны», о которых пел БГ.

Я ободранный кот, я повешен шпаной на заборе,

Я дворовый актер, каждый день в новой роли.

Ну что ж, раз у них такая игра,

Плевать — ведь больно мне было только вчера, только вчера.

Шершавый забор — не привыкать,

Не видеть тепла, не пить и не жрать,

Веревка на шее — тоже мура,

Я мертв — а больно мне было только вчера, только вчера.

Вон тот мужик, что качал головой,

Еще вчера пинал мне в брюхо ногой,

Сегодня прозрел, что ж, пожалуй, пора,

Прощаю — ведь больно мне было только вчера, только вчера.

Я ободранный кот, я повешен шпаной на заборе,

Я ободранный кот.

«У нас есть песня „Нет Горизонта в Этом Городе“. Это песня человека, которому за 50. А есть „Я Ободранный Кот“. Песня 19-летнего пацана. Немножко пролетария. Потому что я таким и был. Я и сейчас где-то глубоко в душе остался этим пролетарием. Потому что я иногда неловко себя чувствую в каких-то таких бомондных компаниях. Просто время идет, все меняется», — вот как в одном из последних своих интервью сказал об этом Шахрин. В разговоре со мной он был более откровенен: «И время изменилось, и мы стали другими. Наш возраст, наш социальный статус, да и материальное положение… Себе мы ни в чем не изменили, но ведь смешно будет, если сейчас мы опять станем злыми, как тогда, когда пели „Я ободранный кот, я повешен шпаной на заборе“! Мне даже не сочинить сейчас такой песни, хотя в туре мы играем ее с удовольствием, есть и те слушатели, кто ее помнит». Это тоже из интервью к 25-летию группы. Вообще делать интервью с Шахриным сплошное удовольствие — он всегда откровенен, из него ничего не надо вытягивать клещами, как из Бутусова или БГ, и у него лишь одно требование к собеседнику: чтобы на бумаге текст даже интонационно был как можно больше похож на то, что, собственно, и говорил Володя. Вот оно, то интервью, чуть в подсокращенном виде.

Мы на «ты» ровно на один год больше, чем исполняется группе «Чайф». Потому мне и проще разговаривать с Шахриным, но в то же время сложнее. Просто многое, о чем мы решили поговорить морозным февральским днем, было отчасти если и не пережито вместе, то все равно я был свидетелем, порою сторонним соглядатаем, а временами и прямым участником событий. Но ведь должно быть нечто такое, о чем я никогда не спрашивал Шахрина, видимо, не приходило в голову. Стоит попробовать.