Банкир-анархист и другие рассказы - Пессоа Фернандо - Страница 12

И вот все мои представления о Японии пришел разрушить профессор Боро из Университета Токио! Но нет, ничего не выйдет. Не для того я потратил столько минут рассеянного научного созерцания, бессмысленно разглядывая чайники и чашки, чтобы теперь отказаться от всего этого из-за первой попавшейся реальности. Уж я скорее поверю, что этот Боро родился в Лиссабоне, и зовут его Жозе. А в то, что он — из Японии? Никогда.

Если бы мне показалось японским хотя бы его лицо. Но нет, нисколько. Уже потому, что оно совершенно точно существовало — во всех известных мне (по крайней мере, трех) измерениях. В чем я постоянно убеждался на протяжении двух злосчастных часов. Да, профессор Боро действительно был похож на тех «японцев», фотографии которых печатались некоторое время назад в наших журналах, а иногда встречаются в них и сейчас. Но любой, кто знает Японию, ни разу там не побывав, конечно, понимает, что это никакие не японцы. Кроме того, обычно это фотографии каких-нибудь генералов, адмиралов или фотохроника какой-нибудь военной операции. Но ведь всем известно, что в Японии не бывает ни генералов, ни адмиралов, ни военных операций. Каким же образом, в конце концов, можно сфотографировать Японию и японцев? Самое очевидное и реальное, что можно утверждать в отношении Японии, — это то, что она всегда находится где-то далеко от нас, а мы — всегда там, где мы есть. И никто из нас не может поехать в эту страну, и оттуда никто не может приехать к нам. Допустим, я еще соглашусь признать, что существует какое-нибудь Токио или какая-нибудь Иокогама. Но все это точно — не в Японии и даже вообще не на Дальнем Востоке.

Всю оставшуюся жизнь я готов посвятить тому, чтобы заставить себя забыть профессора Боро, и то, что он — полный абсурд! — сидел здесь, напротив меня, на этом настоящем деревянном стуле. Мысль об этом досадном, и к тому же, вероятно, иллюзорном, происшествии причиняет мне беспокойство, и я готов со всем усердием, на которое только способен, постараться изгнать его из памяти. Настоящий японец, здесь, беседует со мной, да еще и не говорит ничего нелепого и противоречивого! Нет. Он точно из Лиссабона, и зовут его Жозе. Впрочем, это, конечно, фигуральное выражение. С таким же успехом можно сказать, что его имя Маквиски и родом он из Инвервенесса. Определенно утверждать здесь можно только одно — он не настоящий японец, приехавший с визитом в Лиссабон. Если бы я согласился с этим, мне пришлось бы также признать, что всю нашу науку, все наши тщательнейшие исследования может перечеркнуть и опровергнуть первый попавшийся случайный проходимец.

Профессор Боро, из Университета Токио? Из Токио? Университет Токио? Но ведь ничего подобного не существует. Все это не более, чем иллюзия. Люди неразвитые и неумные придумали себе для удобства такую Японию — созданную по образу и подобию Европы, этой несчастной Европы — безнадежно реальной. Мечтатели! Жертвы иллюзий!

Мне достаточно всего один раз взглянуть на этот чайный сервиз, и сразу станет понятно, что все разговоры о реальной Японии, о коммерческой Японии, о военной Японии — не более чем вздор. Как будто напрасно лучшие представители нашей эпохи трудились для того, чтобы она могла называться научной. Настоящие японцы, живущие в трех измерениях, у которых есть своя земля, свои пейзажи?! Все это басни для простого народа. А тех, кто долго и старательно постигал науку — не обмануть…

Перевод АНТОНА ЧЕРНОВА

Декоративная хроника II

Сегодня мне стало известно, что Персия действительно существует. И эта новость мне не понравилась. Я думал, что Персия — это такое специальное название, которое придумали, чтобы говорить о красоте узоров на некоторых коврах. И вот, как говорят, один современный исследователь сделал открытие — Персия существует. И хотя современные исследователи, как и все ученые, более, чем другие люди, склонны к различного рода заблуждениям, один знакомый журналист сказал мне недавно, что этому открытию можно доверять. Но если это действительно правда (я все же еще сомневаюсь в этом), хотелось бы знать, как мы теперь будем называть персидские ковры. И какое теперь, кстати, наименование будет у персидской поэзии.

В связи с этим открытием я хотел бы высказать свое мнение о том агрессивном, можно сказать, наступлении науки, которая вторгается в наше мировоззрение. Ведь если продолжать в том же духе, можно и Южный полюс признать реальным и существующим. Да что там полюс, если дальше так пойдет — недалек день, когда мы будем думать, что стоит нам лишь вообразить какую-нибудь средневековую королеву, и она тут же постучится в дверь нашей современной реальности, или пошлет служанку известить нас о своем прибытии.

Один мой друг, которому, впрочем, я не особенно доверяю, поскольку он человек образованный, рассказывал мне, что в какой-то книге Гюйо^[7] упоминается некий Ките. И этот Ките, якобы, что-то нехорошее говорит о Ньютоне, а именно, о том, что этот последний открыл какой-то закон. Что-то связанное со звездами. В моем описании всего этого есть некоторая неясность. Но происходит она лишь от того, что я не имею ни малейшего понятия о законах и открытиях Ньютона. И важно здесь другое — то, что сказал Ките. В его словах, несомненно, есть рациональное зерно. Неверно только их, скажем так, применение. Ничего дурного нет в том, чтобы открыть какой-нибудь закон о движении звезд. Звезды были видны всегда. И ближе они не станут — кто бы там что ни открыл. Тем более, что это открытие имеет математический, то есть — совершенно неправдоподобный характер, а значит, его можно признать злом неизбежным, но в то же время и не особенно страшным.

Едва ли хотя бы один человек, твердый духом, станет отрицать, что всяческие лаборатории стали постыдным пятном на совести нашей цивилизации. Очевидно и то, что опасная легкость прогресса, сделавшего столь быстрым передвижение через леса и поля, которые издавна были вотчиной разбойников и грабителей, а также то, что современная цивилизация искоренила институт пиратства — есть не что иное, как печальные последствия Французской революции и разгула анархии. Но вместо того, чтобы насторожиться из-за такого недостатка дисциплины и порядка, который совершенно противоречит здравому смыслу и святому правилу святого Фомы Аквинского — eadem res generatur et conservantur in esse^[8] — мы потакаем нездоровому пристрастию к разного рода сенсациям, а также — болезненной склонности к тому, чтобы верить журнальным статьям. И все это вместе взятое породило в итоге такое небывалое развитие науки.

Сейчас мы еще не вполне осознаем, какие последствия может повлечь за собой слабость наших демократических институций. Пока существенных последствий не много, за исключением разве что таких не вполне бесспорных фактов, как открытие Северного полюса, и вот теперь подтверждения того, что Персия действительно существует. Но если мы внимательнее посмотрим на то, что могут повлечь за собой эти факты, несомненной и очевидной станет их опасность, незаметно, но стремительно растущая день ото дня.

Нам необходимо, и как можно скорее, организовать Антинаучную Лигу, которая будет отстаивать и защищать, с каждым днем все чаще подвергающееся агрессии, непреложное право не открытых земель оставаться не открытыми, а не существующих стран сохранять нейтралитет и не вступать в воинственную реальность. И, конечно, создание такой организации ни в какой степени не будет противоречить принципам либерализма. Ведь даже английская либеральная партия — которая, как известно, является символом либерализма — почти никогда (за исключением, разумеется, случаев, в которых речь идет о национальных интересах) не считает возможным вмешиваться в жизнь других стран, полагая такое отношение к предмету существенным слагаемым своей доктрины. Доктрины, которая в то же время является чистейшим, более того, — священным принципом, оберегающим Традицию, Порядок и Общественную Дисциплину.

И вот теперь в нашей политике стали проявляться первые следствия так называемой революционной тактики. Какая-то группа душевнобольных выступила с инициативой внедрить в нашу государственную систему монархический строй. Таким образом эти странные люди, не утруждая себя излишними размышлениями, хотят насильственно изменить саму природу монархии, которая не может быть некрасивой и лишенной энтузиазма, а значит не может перейти границы прошлого, оберегающего ее от всех страстей и волнений человеческой сентиментальности. Более того, эти люди восстают против самого священного принципа, согласно которому Традиция всегда должна оставаться под защитой прошлого, вдали от агрессивных притязаний современности.