Отель «Парк»
(Повесть) - Воинович Александр - Страница 4

— А ну-ка, паренек, добудь мне ракии.

Он сунул мне флягу и деньги, а когда я вернулся, спросил:

— Ты видел в корчме офицера?

— Их там много, они едят и пьют. А зачем он тебе?

— Да там мой командир, я жду его здесь, почитай, целый час.

Солдат показался мне добродушным человеком, и я, подстегиваемый желанием попасть в армию, стал расспрашивать его, как это сделать. Однако помочь мне он ничем не мог. Его самого мобилизовали, и вот он здесь.

Из слов солдата я понял, что его рота ушла в направлении к Блацу, а командир завернул сюда закусить.

— А примет меня твой командир, если я приду к вам? — спросил я.

— Конечно нет! Да и зачем это тебе? Сиди лучше дома. Дойдет очередь и до тебя.

— Если он меня возьмет, я помогу тебе управляться с лошадьми, — сказал я, надеясь завоевать его расположение.

Эта идея пришлась солдату явно по душе.

— Да, не худо было бы кого-нибудь иметь под рукой, — согласился он.

— Постараюсь догнать вашу роту, — оказал я и поспешил домой с твердым намерением уйти с армией.

Слезы и мольбы матери не могли удержать меня. Я натянул сапоги, сунул в старую отцовскую сумку немного белья и еды и, попрощавшись с матерью, ушел.

Дождь лил не переставая. Я устал, промок, но это меня не останавливало. Я торопился догнать часть, шедшую к Блацу, и разыскать усатого коновода.

Шел долго. Возле Блаца догнал какую-то часть, расположившуюся на ночлег, и присоединился к ней. Поужинал тем, что взял из дому, высушил промокшую одежду на костре, разложенном в саду, и уснул в каком-то хлеву. Однако утром я не нашел ни одного солдата. Мне сказали, что все они ушли к Блацу. Я миновал Блац и с попутным обозом двинулся в Крушевац. Своего знакомого нигде не встречал, хотя пристально вглядывался в лица встречных коноводов и всадников.

Во второй половине дня навстречу попалась колонна самокатчиков, двигавшаяся от Крушеваца к Блацу, а немного погодя с той стороны послышались звуки боя. Через час оттуда стали прибывать раненые: оказывается, самокатчики нарвались на немцев, прибывших из Ниша. Это никак не укладывалось в моей голове. Как могли там оказаться немцы? Ведь их ожидали с севера! Я впервые увидел раненых. У одного была забинтована голова, и по повязке расплывалось большое красное пятно, у другого были перебиты ноги, и он истошно кричал.

В Янковой Клисуре царил невообразимый хаос. Одни части шли к Крушевацу, другие — из него. Они никак не могли разминуться, началась паника. Возы сталкивались и летели в реку. Моему удивлению не было границ: немцев пока еще нет, а наши солдаты уже все бросают на произвол судьбы. Прежде у меня было совсем иное представление об армии, сейчас же я стал убеждаться в том, что стоит людям поддаться страху, как армия превращается в неорганизованную толпу.

К вечеру сгустился туман, стал падать снег. В воздухе послышался гул самолетов, но из-за густой пелены тумана их не было видно.

Толпа людей, одетых в военную форму, подхватила и понесла меня к Крушевацу.

Измученный до предела пришел я в Крушевац. Попытался записаться в какую-нибудь часть, но никто не захотел меня слушать. Из Крушеваца все бежали в Кралево, так как разнесся слух, что немцы захватили Сталач.

С трудом мне удалось раздобыть еду и немного передохнуть. На вокзале я забрался в вагон какого-то эшелона, следовавшего в Кралево, а от Кралева до Чачака шел пешком. В Чачаке меня ожидал новый сюрприз. Стало известно, что немцы в Валеве, и все торопились перейти в Боснию, где на Дрине предполагалось создать новый фронт. Меня снова понесло по течению. Это был мучительный путь. Я думал пробраться на фронт и сражаться там, а вместо этого у Ужицкой Пожеги встретил немцев. Они перерезали дорогу на Ужицу. Одна колонна вышла в направлении Чачака, другая — к Ужице.

От людей, которые уже видели немцев, мы слышали, что штатских они не трогают. Совершенно измученный и обессиленный, я присел на обочине дороги, чувствуя, что все рушится, все гибнет, окутываясь непроглядной тьмой.

Показались немцы на мотоциклах. Покрытые пылью, ощетинившиеся стволами пулеметов и автоматов, они промчались мимо. Потом потянулись набитые солдатами грузовики, легковые машины с офицерами и колонна танков.

Здесь, на этом перекрестке, мне надо было окончательно решить, куда идти. Немцы были всюду. Я принял решение пойти в Валево: там я учился, там у меня были знакомые.

Шагал я по обочине: дорога была забита войсками. Не успел отойти и нескольких километров от Ужицкой Пожеги, как стали попадаться перевернутые телеги, убитые лошади — печальное свидетельство нашего поражения. В долине валялись брошенные орудия и зарядные ящики. Беспомощно торчали кверху орудийные стволы. Рядом — разбитые винтовки, ящики с боеприпасами и прочее снаряжение. У моста немцы просто-напросто столкнули в реку все, что мешало им на дороге.

Слушая рассказы солдат-ветеранов, я проникся убеждением, что у нас сильная армия и теперь, видя хаос и всеобщее смятение не хотел верить своим глазам.

Заночевал в убогой хатенке, неподалеку от дороги. Пожилая женщина, пустив меня в дом, сначала решила, что…

<В оригинале отсутствует часть текста на страницах 27–28. Прим. авт. fb2.>

…Немцы сели на мотоцикл и укатили, а я все еще стоял на дороге… Ненависть к врагам и сознание только что пережитого унижения терзали мою душу. Мне хотелось, чтобы оккупанты вот так же валялись в грязи. Пусть как можно больше, как можно больше их будет убито!

Я вытер напачканную кровью руку о влажную траву и бросился бежать, но всю дорогу меня преследовали бесцветные глаза солдата в зеленом мундире…

Неужели того же немца, с такими же бесцветными глазами, я увидел в дверях кондитерской секунду назад? Не знаю… Но я убежден в одном: взгляды их похожи.

Голос хозяина кондитерской, закричавшего на своего ученика, вернул меня к действительности.

Время было позднее. Я расплатился и решил пойти к отцу, чтобы попрощаться с ним. Ведь возможно, что мне не придется больше увидеть его.

Отец занимал темную, бедно обставленную комнатушку. Там стояли кровать, старый расшатанный стол и два стула. Я присел на кровать. На ней было удобнее, чем на стульях, скрипевших при малейшем движении. Отец стал расспрашивать меня о матери, о брате и сестре. Я отвечал механически, продолжая думать о Селе и об отеле «Парк». Отец ни о чем не догадывался.

Я подумал о том, что бы он мне ответил, если бы я спросил у него разрешения. Вероятно, запретил бы, поступил бы, как большинство родителей. Нет уж, лучше промолчать.

Я внимательно смотрел на отца, стараясь запечатлеть в памяти каждую черточку его лица. Как это ни странно, но почему-то в такие минуты становишься сентиментальным…

Пора было уходить. Я поднялся. Еще раз посмотрел на отца:

— Прощай, папа!

— До свидания! — ответил он. — Скоро опять увидимся…

Отец проводил меня до двери. Я пошел к трамвайной остановке. По дороге обернулся и увидел, что отец продолжал стоять в дверях, задумчиво глядя мне вслед. Еще несколько шагов — и я завернул за угол, смешавшись с толпой людей, ожидавших трамвая.

В четыре часа поезд из Ниша уходил на Прокупле. До отправления оставалось четверть часа. На станции — толчея. Рабочие нишских фабрик, живущие в окрестных деревнях и селах, разъезжались по домам. Выпачканные машинным маслом, усталые от тяжелого труда, они пробирались на перрон, торопясь поскорей вырваться из переполненного оккупантами города. В деревне как-то легче, свободнее, ненавистные зеленые мундиры не мозолят глаза. А здесь казармы и вокзал полны ими.

Три солдата с жетонами на груди расхаживали по вокзалу, презрительно посматривая на людей, спешивших поскорее забраться в поезд.

У кассы — давка. Мне удалось быстро купить билет, и я помчался на перрон. У входа двое солдат проверяли документы. Вместе с толпой я кинулся к поезду. В одном из вагонов меня ждал Селя. Он махнул в окно рукой. Я поднялся в вагон третьего класса — длинный, перегороженный на два отделения. В каждом из них было две двери.