Римские легионы. Самая полная иллюстрированная энциклопедия - Махлаюк Александр Валентинович - Страница 14

Падение республиканского строя и установление в Риме единовластия в форме принципата произошло во многом благодаря армии. Именно легионы привели к власти Октавиана, и императорская власть никогда не могла отречься от своего революционного и военного происхождения. Власть императора, безусловно, опиралась на армию, зависела от поддержки легионов. Чтобы заручиться этой поддержкой, правителям Империи приходилось выстраивать особые отношения с армией, носившие во многом персональный характер. Требуя от своих войск стойкого перенесения тягот и лишений военной службы, дисциплины, личной преданности и политической лояльности, императоры, сосредоточившие в своих руках монополию на верховное распоряжение армией и покровительство солдатам, брали на себя обязательства обеспечивать материальное благополучие, почести и различные привилегии военнослужащих во время службы и по выходе в отставку. В свою очередь, солдаты видели в императоре не просто правителя, но верховного главнокомандующего, которому приносили присягу, и покровителя – патрона, как говорили римляне, с которым были связаны узами личной верности. Для любого принцепса важно было также утвердить и в общественном мнении, и прежде всего среди солдат свой образ как победоносного полководца, чьей прозорливости, доблести и счастью Рим обязан своими военными достижениями.

Военная служба стала рассматриваться как служба не столько государству, сколько лично императору, а сама армия – как принадлежащая персонально ему не только в силу его полномочий главнокомандующего, но и на основе обязательств персонального характера. В этом заключалось коренное отличие от ситуации периода Республики, когда, по словам Цицерона (Филиппики. X. 12), все легионы и все войска, где бы они ни находились, считались принадлежащими Республике. Император Тиберий, заявивший по восшествии на престол, что «воины принадлежат не ему, а государству» (Дион Кассий. LVII. 2. 3), явно лукавил. Уже в правление Августа выходит из употребления прежнее официальное наименование армии, которое звучало «легионы (войско) римского народа». Сам Август в своих «Деяниях» использует такие выражения, как «мои воины», «мое войско», «мой флот» (Деяния Божественного Августа. 15; 26; 30). Воины же в надписях нередко прямо указывают на то, что они сами или их легион принадлежат императору. В одной из надписей центурион Гай Эдузий именуется «центурион XXXXI легиона Августа Цезаря» (ILS 2231). Ветераны в надписях называют себя «ветеранами Августа», как, к примеру, в надписи, отмечающей почести, предоставленные городом Немаусом ветерану XVI легиона Юлию Фесту – «отставному солдату Тиберия Цезаря Августа, сына Божественного Августа» (CIL XII 3179 = ILS 2267). С именем императора связывается получение наград, почетной отставки и привилегий[39]. Примечательно, что в период принципата официальные письма императоров начинались фразой: «Если вы здоровы, хорошо; я и мои легионы здоровы».

Император Октавиан Август. Статуя с виллы Ливии у Прима Порта

Все воины были связаны с императором присягой (sacramentum militiae), которую они приносили через несколько месяцев после записи на службу, перед тем как их вносили в списки части. Потом эта присяга на имя правящего императора каждый год возобновлялась сначала 1 января, а начиная с правления династии Флавиев – 3 января. Точная формула присяги и особенности самой процедуры ее принесения в императорское время остаются неизвестными ввиду скудости имеющихся свидетельств. Судить об этом мы можем только по косвенным данным. Важно, однако, подчеркнуть, что в институте воинской присяги императорского времени, как и в других установлениях, обнаруживается противоречивое сочетание старинных традиций и принципиально новых моментов[40]. В эпоху Республики собранные для ежегодной кампании легионы приносили клятву консулам, что будут следовать за ними, куда бы их ни повели, не покидать строй и повиноваться начальникам (Полибий. VI. 21. 1–3; Дионисий Галикарнасский. Римские древности. X. 18; XI. 43; Ливий. XXII. 38. 1). В этом случае законно избранный магистрат, наделенный высшей государственной властью, включавшей и право совершать священнодействия (ауспиции), без которых римляне не мыслили отправление властных полномочий, выступал прежде всего в качестве посредника между войском и богами и только как таковой мог требовать присяги и повиновения[41]. В период Империи центральным пунктом воинской присяги, очевидно, стала личная верность принцепсу, которая предполагала повиновение ему не только и не столько как законному носителю сакральной, военной и государственной власти, сколько как конкретной личности. Неслучайно философ Эпиктет, рассуждая о служении высшему разуму, приводит сравнение с воинской присягой, которая требует от солдат превыше всего ставить спасение цезаря (Беседы. I. 14–17). Показательно, что присяга могла быть принесена воинами еще до того, как провозглашенный войском император официально признавался сенатом и народом[42]. Образцом здесь, возможно, послужила та клятва, которую жители Италии и западных провинций принесли Октавиану в 32 г. до н. э. перед объявлением войны Антонию и Клеопатре. Кроме того, воинская присяга, судя по некоторым косвенным свидетельствам, в императорское время стала включать обязательство хранить преданность не только императору как главнокомандующему, но и его семейству, как в клятвах, даваемых сенаторами и другими гражданами (например, ILS 190; Дион Кассий. LX. 9. 2). Важно также отметить, что со времени Августа присяга приносилась на имя принцепса войсками, расположенными не только в императорских, но и в сенатских провинциях, которыми формально управляли наместники, назначаемые сенатом, и все воины считались связанными одной присягой, принесенной одному императору-главнокомандующему (Тацит. История. IV. 46). Вместе с тем в формулу присяги, возможно, включалось обязательство быть готовым пожертвовать жизнью ради римского государства. Во всяком случае, на это указывает свидетельство Вегеция. Он писал уже в то время, когда христианство стало официальной религией Римской империи, и поэтому в приводимой им формуле присяги упоминается Святая Троица, но в остальном содержание воинской клятвы скорее всего восходит ко временам Ранней империи. Воины, пишет Вегеций (II. 5), «клянутся именем Бога, Христа и Святого Духа, величеством императора, которое человеческий род после Бога должен особенно почитать и уважать. Как только император принял имя Августа, ему, как истинному и воплощенному Богу, должно оказывать верность и поклонение, ему должно воздавать самое внимательное служение. И частный человек, и воин служит Богу, когда он верно чтит того, кто правит с Божьего соизволения. Так вот воины клянутся, что они будут делать старательно все, что прикажет император, никогда не покинут военной службы, не откажутся от смерти во имя римского государства».

Император Тиберий

Император Гай Калигула

Как можно видеть, у Вегеция подчеркивается религиозное значение воинской присяги, которая в Риме изначально была сакральным по своей сути актом, ставившим воина в особые отношения и с командующим, и с богами. Представляется, что с установлением принципата значимость того момента, который римляне называли «святостью присяги» religio sacramenti (Ливий. XXVI. 48. 12; XXVIII. 27. 4; Кодекс Юстиниана. VI. 37. 8), не только не уменьшилась, но, по всей видимости, еще более возросла в связи с общими установками политики Октавиана Августа, который стремился возродить древние традиции. Согласно римским традициям, нарушение присяги считалось преступлением против богов, преступивший ее становился sacer – дословно «посвященным подземным богам», то есть предавался проклятию, а значит, мог быть предан смерти без суда (Дионисий Галикарнасский. Римские древности. XI. 43; Макробий. Сатурналии. III. 7. 5; Исидор Сивильский. Начала. V. 24. 30). Воинская присяга сама по себе превратилась в объект культового почитания как обожествленное понятие. Ветераны в Интерцизе (Паннония) сделали посвящение «Гению Присяги» (AE 1924, 135); вероятно, они составляли коллегию почитателей этого культа (sacramenti cultores) (АЕ 1953, 10; 1959, 15). В одном из эпизодов романа Апулея «Метаморфозы» (Met. IX. 41) незадачливый легионер, у которого избивший его огородник отобрал меч, страшится Гения Присяги: утрата оружия фактически приравнивалась к дезертирству и каралась смертью (Дигесты. 49. 16. 3. 13; 49. 16. 14. 1). Вполне возможно, что в изложенной Вегецием формуле присяги сохранился традиционный, «языческий» взгляд, согласно которому военная служба и верность тому, кому принесена присяга, являются, соответственно, службой и верностью божеству. Неслучайно историк Геродиан называет воинскую присягу «священным таинством Римской державы» (VIII. 7. 4). В силу военной присяги, определявшей сущность воинского долга, воин оказывался в принципиально иных отношениях с императором, нежели гражданские лица.