Ким и Булат (СИ) - "Тенже" - Страница 6

Булат хохотнул, уселся в позу лотоса — Ким когда-то видел распечатки, которыми торговал инструктор по йоге, удивился еще, что додумываются в такие загогулины сворачиваться.

— Что ты о нас знаешь?

Темный взгляд заставлял цепенеть. Особого выбора не было — если Ким не смотрел Булату в лицо, то неминуемо соскальзывал на бесстыдно выставленные член и яйца. Оборотень мог своими размерами гордиться, возможно, так и делал, только светской беседе это зрелище не способствовало.

— В интернате я подслушал разговор двух воспитателей. Правда или нет — как проверишь? Оборотни жили в Сибири: ограниченный ареал, семь или восемь деревень, спрятанных в таежных просторах. О них мало кто знал, пока крестьянин Григорий Распутин не стал другом семьи российского императора Николая II. Оборотень, немножко прозорливец, немножко шарлатан… он помогал наследнику престола Алексею бороться с гемофилией, болезнью, перед которой оказалась бессильной медицина. Переливания крови оборотня продлевали жизнь наследника. Царская семья молилась на своего друга. Распутин перетащил в Петербург пару десятков тобольских родичей. Скольким удалось ускользнуть из столицы после убийства «старца-оборотня» — бог весть. Деревни, в которые были высланы войска, удивительным образом опустели. Или сбежали оборотни, или солдаты не искали их толком — боялись ввязываться в заведомо проигрышный бой. Известно, сколько сил пришлось приложить к тому, чтобы прикончить Распутина: и цианистый калий, и пуля в печень, и связанного в полынью. Вы живучие. И прячетесь от людей. Ваше племя запомнило петербургский урок. А потом к этому добавилась травля, которую устроили революционеры, потому что вы отказались идти к ним на службу.

— Ты прямо специалист по исторической правде!

Булат оскалился. Ким не мог понять, веселье это или угроза — мимика у оборотня оказалась своеобразная — и зачем-то добавил:

— Воспитатель сказал, что у вас мало женщин, и кобели в гон скрещиваются с дворнягами. Потомство обладает разумом, но крайне редко принимает двуногую форму. Мешает испорченная кровь.

Клокотание в горле подтвердило: оскал — это угроза. Булат расплел ноги, перекатился, укрываясь шкурой, и пошел прочь.

— Печенку разогревать или холодной поужинаем? — спросил Ким.

Пес остановился на пороге, заскреб задними лапами, словно закидывал кучу экскрементов, и гордо удалился. Ким побрел следом, как привязанный. Проговорил:

— Я не собираюсь сообщать куратору о вашем обращении. И жду от вас ответной услуги. Мне бы не хотелось оповещать его о возвращении дара.

Булат громыхнул миской, спрятался в будку, подобрав лапы и хвост, сделал вид, что задремал. Ким поужинал в одиночестве, оставил яблоки на произвол судьбы — неохота стало возиться — и скоротал вечер за телевизором, прислушиваясь к звукам и шорохам. Бутылка «Бархатного» пива после физических упражнений подействовала как снотворное. Ким отключился и проспал ночь безо всякой тревоги. Снилось что-то яркое и приятное.

Утром выяснилось, что Булат воспользовался незапертой дверью, съел печенку, остатки макарон, батон, два пирожных «Корзиночка», один «Лимончик», и — судя по огрызкам, валявшимся во дворе — десяток яблок. Зато мешок в летнюю кухню занес, тыквы переложил в сарай, на полки, а часть картошки пересыпал в короб. Ким подмел сладкие крошки с пола и понял, что надо идти в магазин — похоже, прежде оборотень жил впроголодь. Надо его немного откормить.

Пошли вдвоем: Ким медленно, Булат — зигзагами, успевая заглядывать во дворы и помечать кусты. Сентябрьское солнце грело деликатно, без летней жесткости. Палисадники, обретшие вторую жизнь после дождей, радовали пятнами свежих цветов. Ким наслаждался прогулкой и прислушивался к себе, выискивая страх и обиду за обман. Нет. Если что и промелькнуло, то вытерлось любопытством. Интересно было, может ли Булат превращаться по собственной воле или ему нужна полная луна. Скрывают ли его от системы, как Кима, или он списан за то, что не выполнял служебные обязанности? Как могут использовать оборотня, Ким себе примерно представлял. Наверняка ликвидатор.

Он попытался сообразить, какая сейчас фаза луны: не смотрел на небо, надо в отрывном календаре проверить. Появилась и пропала минутная неловкость — календарь повесили на стену другие люди, а он, Ким, старается попадать в следы чужой жизни, отрывая листки и складывая их в коробку с надписью: «Для растопки». От этой неловкости вытянулась правда. Оборотень был таким подменышем, даже еще хуже — Киму хоть фальшивую биографию и дом выдали вместе с новыми документами, а Булату только будка и ошейник достались. Если сбежит, то всю оставшуюся жизнь будет по помойкам слоняться или в лесной норе прятаться. Никогда не сможет встать на ноги, пройтись по улице без оглядки.

«Это и прогоняет страх. Нашелся товарищ по несчастью. Я не одинок. Разговаривать, зная, что тебя понимают, хоть и не ответят — приятнее. А секретов я и псу не выбалтывал. Не привык делиться секретами».

Ярмарка встретила их похмельной суетой, лишенной субботнего лоска. Исчезли сервированные столы, красивые корзинки с фруктами возле палаток, эстрада, на которой выступал ансамбль. Передвижной зоопарк тоже увезли — этому Ким особенно порадовался. В «Универсаме» подвоза не было. Ким прошел вдоль открытых холодильников, набрал сметаны, творога в ведерках, копченой ставриды, замороженного минтая и пельменей, к которым Булат питал слабость. Следом в тележку отправился каравай хлеба и три сдобных рогалика по четырнадцать копеек. Киму больше нравились маленькие светлые рогалики по пять, а Булату — темные, сладкие, обсыпные. Пусть ест. Ким помнил, как он впервые отъелся в специнтернате, где можно было брать добавку, и как перепробовал кучу всего незнакомого, когда переселился в общежитие и начал тратить зарплату. Мысль о том, что он ущемлял Булата в еде, была крайне неприятна. Но, вроде бы, не отказывал, если тот что-то просил. Хоть за жадность стыдиться не надо.

Выйдя из магазина, он скороговоркой отчитался о покупках. Булат посмотрел на него с насмешкой, сунул шею в ручки сумки и пошел не к дому — к ярмарочным рядам.

— Что-то еще купить?

Оборотень ответил коротким «афф-ф» и довел Кима до бочек с капустой и прочими соленьями, стоявшими прямо на углу. Краснощекая продавщица, которой Ким протянул пакеты, запасливо припрятанные в сумке, взвесила им кило серой капусты, кило провансаля и полтора кило моченых яблок — под одобрительное урчание Булата. Уходили, зная адрес магазина «Фрукты и овощи», в котором всегда продавался разнообразный ассортимент солений — в двух трамвайных остановках от «Универсама», надо иногда ходить — и слушая похвалы подвыпивших продавщиц: «До чего же песик послушный! Сумку тащит, умница! Вот бы и нам такого помощника!» Ким представил себе государственную программу «Оборотень — в каждый дом», содрогнулся и ускорил шаг.

Булат занес сумку прямиком в летнюю кухню. Поставил на пол, перекатился, превратился, ударяясь о старый стол-комод и кровать с матрасом-сеткой одновременно. Без церемоний вытащил пакет с квашеной капустой, сладкий рогалик, и начал есть, захватывая капусту щепотью и урча от удовольствия.

— Может, маслом полить? — издали спросил Ким — подходить близко он боялся, чтобы оборотень не подумал, что у него хотят отнять еду.

Булат помотал сливочной головой, подтянул к себе пакет с мочеными яблоками и зачавкал с утроенной силой. Ким развернулся и ушел в дом — медленно нашарил ключ под крыльцом, отпер, постоял на пороге, оглядывая соседский двор и свой сад. Вошел в коридор и поежился от холода. Странно. Дом, конечно, почти не прогревался солнцем — деревья затеняли. Но откуда такой стылый сквозняк?

Заскрипела, приоткрылась дверь в зал. Ким почувствовал ледяное прикосновение, пошатнулся, оперся на холодильник. Перед глазами закружились, заплясали отражения — тысячи лиц, тысячи зеркал, хрустко разбивающихся на тысячи тысяч осколков. Голос — скрипучий, старческий — забормотал, уговаривая:

— Пожалейка и меня, среди ночи, среди дня, греет тело телогрейка, тростником поет жалейка, пела-пела, захрипела, душу жалостью изъела, оторви и мне клочок, подойди же, дурачок…