Отреченные гимны - Евсеев Борис Тимофеевич - Страница 21
- Предыдущая
- 21/67
- Следующая
- Все, все пропаво! - трухал Дюдя. - Все пропаво и сгинуво!
И пропадать было чему. Дюдя, прибывший в Москву в те же примерно дни, что и Нелепин, начал новый виток своей карьеры резво, круто. Да и прибыл он не жалким соискателем давно промотанного наследства, а полновластным хозяином пятикомнатной квартиры, дачи в Жуковке - вообще всей до волоска знакомой, обнюханной и прощупанной сверху донизу Москвы. Правда, прибыл Дюдя после неприятного, как он сам выражался, "выкинштейна", новой жизни робел, и поэтому осечки в работе были ему не нужны.
И хоть врал и подличал перед собой Дюдя, бормоча: "Как бы тебя, дурака, опять головой в Африку не засунули, а то и во что поглубже...", чуял он: все и на этот раз обомнется. Попал, кстати, Дюдя в Африку по вздорной нелепости. Просто не успел новый высокий начальник со Старой площади ознакомиться с его личным делом. А когда б ознакомился, то сказал бы себе: не с тем связался, осади, дубина! Все дело было в одной строке Дюдиной биографии. В строке этой значилось: дедушка Дюди был революцьонер. Да какой! Самый близкий, самый нужный, самый преданный стране, вождям! И вождями, кстати, навечно признанный: и ленинцами, и ревизионистами, и волюнтаристами, и демократами, и стагнаторами! Никто! Никогда! Ни разу! Никто, никогда и ни разу не усомнился в необходимости для России всего того, что сотворил Дюдин дедушка. Держа дедушку в уме, Дюдя, тянувший два года подлую африканскую лямку, вдруг решил ее скинуть, вернуться в Москву. Другой бы тут же погорел. Другой, но не Дюдя! Бронзовое седалище дедушки, его рассиявшаяся к сорока годам лысина (а именно в этом возрасте дедушку вытесывали из камня и усаживали на постаменты), его байбаковатое лицо и глазки дерзкого тушканчика помогли вновь. И, конечно, первое, что сделал Дюдя по возвращении, - так это дедушку навестил. Был старикан ныне слабо популярен, и вовсе не революционные ветерки над ним попукивали (не таких бугров недавно с пьедесталов сковырнули). Но Дюдя рассчитал все точно. Принеся к месту успокоения дедушки в Кремстене четыре резиновых цветка и рассказав с подобающей дозой иронии двум-трем унылым телевизионщицам о подвигах никому ныне не нужного комдива, Дюдя тотчас получил приглашение он ожидал его - занять свое прежнее кресло на Старой.
Что ж это было за кресло и кем был Дюдя?
Дюдя был сочинителем слухов. Странно-невероятная, отдающая дешевым бульварчиком и дохлой оруэловщиной, надобно сказать, должность! Но она была, да что там: она до сей поры существует! Обратитесь на Старую площадь в дом No 6, и вам тотчас кабинет сочинителя покажут! И хоть официально "сочинителем слухов" Дюдя стал называться, лишь воротившись из Африки, сочинял он их всегда. Ведь это только олигофрены и послушники в монастырях говорят: "Пустили слух". Сказал, брякнул и - понеслось? Так что ль? Дудки! Попробуйте выйти на улицу и что-нибудь, даже самое соблазнительное, брякнуть. Ни отклика, ни пука! Нет! Слух надо умно сконструировать и умело запустить. Как новый летательный аппарат, он капризен и глух к заклинаниям, как фюзеляж "черной акулы" - тонок, фигэрист и не полетит никуда, покуда не будет бережно и с почтеньем запущен!
Слухи Дюдя сочинял в школе, на работе, дома. Поначалу, правда, делал он это по-дилетантски и результатами слухачества не пользовался. Впервые он ощутил, что слух - это товар, и товар наиценнейший, работая в журнале "Болт". Именно из этого журнала изошел однажды неистребимо-стойкий и запашной слушок, очень дорого организации, издававшей журнал, стоивший. Касался он физического недостатка одного из основателей нашей дивномудрой компартии. Вслед за слухом полетели хлесткие придаточные предложения, восклицания и головы. В ненавистной Дюде организации - правда, сытно его кормившей и жарко обогревавшей - начался переполох. Гаечку руководства с "Болта" вмиг свинтили. Дюдя же, раскопавший фактик в неопубликованном дедушкином письме, по странной случайности остался за кадром и, чуть погодя, был назначен главным редактором этого самого "Болта".
Здесь надо сказать о двух особенностях Дюди.
Первая особенность была такая: Дюдя был врожденно лыс.
Второй особенностью Дюди была способность предугадывать ближайшие события. Невзирая на эти две особенности, а может, именно благодаря им, Дюдя и оказался в конце концов на Старой. И хотя тогдашние знобко-онанистические большевистские вожди никогда его "сочинителем" не называли - был он всего-то заместителем заведующего отделом, - принялся Дюдя эти самые слухи плодить с завзятостью резвой мышки. Да и события удалось предугадать Дюде почти все: и раннюю смерть Андропова, и болтуна-Горбачева, и громилу-Ельцина, и идущего ему на смену правителя.
Правда, раз таки Дюдя со слухом оплошал. Произошло это от неразберихи, царившей тогда и на Старой площади, и вообще в Москве. А может, переиграл Тимерчика другой, неведомый ему сочинитель, но уже не слухов - событий. В общем, не посоветовавшись наверху (не с кем в те дни было советоваться!), пустил Дюдя пробный слушок. Состоял слушок всего из двух слов: ГКЧП победит.
Но не тут-то было! Тем же вечером по вместительным арочным коридорам дома под темно-зеленой крышей свирепо шелестнул другой слух. Зазвучал он вначале на первом этаже, пробежался по кабинетам партийной мелочухи, затем вдруг окреп, отвердел, налился силой и, завиваясь плотными желтыми кольцами, как грубо-резиновый пустынный ящер, сыто полез на этажи верхние. А уж там, выворачивая ящики столов, толкая под руку торопливых чинодралов, куроча сейфы, переворачивая полусекретные и секретные бумаги, взревел ураганом. Этот враждебный Дюде слух состоял уже не из двух слов, а из трех: ГКЧП - не победит!
Слова эти потрясли Дюдю своей тупостью и безграмотностью. Он начал действовать, включил дополнительные сигналы и мощности, стал снова и снова звонить наверх. Но вертушки беленькие с пластмассовыми буковками на них предательски молчали, мощности не врубались, а фундаментальный "Макинтош", специально переделанный для Дюдиных нужд, молол чепуху, шлепая на экран мокрые еще портреты каких-то мародеров и уголовников.
В три часа ночи чуждый слух стал реальностью.
В три пятнадцать Дюдя вызвал на Старую двух пришедших вместе с ним из "Болта" помощников - Срамоту и Свечного. Сморкаясь и хватая ртом кем-то навечно выкачанный воздух, сказал им:
- Я ухожу. Насовсем. Я потеряв способность к предвиденью... Кто бы не победив, нам с вами свабости не простят!
Дюде и правда промашки не простили, ровно через пять дней выкинув со всеми причиндалами со Старой вон. Так Дюдя оказался в Африке, в омраченной спертым воздухом тайного людоедства, в изматывающей ритуальными танцами стране.
И вот теперь, отскочив от окна, Дюдя ощутил новый приступ скорби, похожий на тот далекий, августовский. Возвратившись к столу, Дюдя нажал на селекторе две кнопки сразу.
Через минуту в кабинете, заставленном разнокалиберной мебелью, возник Дюдин помощник Василий Феоктистович Свечной. Был Свечной низок душевно и низок ростом, был горбатенек и кривоват. Но глаза его при всем при том смотрели на удивленье ясно, пронзительно. Даже когда Свечной шел куда-нибудь, а шагал он всегда, как рак-отшельник, бочком, боком, глаза его чистые, мытые, отроческие всегда оставались с вами. Свечной умел глядеть не только вбок, но почти что и назад. Как он это делал - никто толком понять не мог, но всем эта внимательность, эти ни на миг не покидающие собеседника глазенки - нравились.
- Ну, доквадай, как дево движется.
А дело двигалось неостановимо. И состояло оно в следующем.
Еще три дня назад, просматривая список готовящихся к запуску слухов, а также тех учреждений и организаций, кои могли слухам сопутствовать, Дюдя обнаружил фирмочку. Раньше Дюдя о ней не слышал и, уедаемый любопытством, стал тут же наводить справки. И по справкам выходило: фирма "АБЦ-Холзан" сходными с Дюдей проблемками занимается! И даже кой-чего из своих, явно не основных (какие основные - дознаться не удалось) разработок - продает. А на предстоящих выборах такие разработки...
- Предыдущая
- 21/67
- Следующая
