Таймири (СИ) - Флоренская Юлия - Страница 45

Как выяснилось, шум создавала обычная выщипанная метла, а орудовал ею не кто иной, как Многоликий. Сейчас он был сосредоточен на подметании двора, поэтому лицо его выражало неподдельную серьезность.

Многоликий никого не ждал — ни торговца хлебом, ни старьевщика, ни портного. За оградой, на огороде, у него росла пшеница, из которой он пек хлебцы. Тем и питался. А вещной сундук под лавкой был полон старой одежды. Ее Многоликий перешивал, заштопывал дыры и оставался весьма доволен результатом.

Дверь на замке давно его не беспокоила. Кто, скажите на милость, станет стучаться, если вот уже семь лет жители деревни обходят его дом за версту? И неспроста ведь обходят. От Многоликого лучше держаться подальше, потому как субъект он во всех отношениях странный. Стоит ему загрустить — и он тут же превращается в плоский половичок. Только глазками моргает да сплющенным носом хлюпает. При желании Многоликого легко можно повесить на стену, как ватман.

А если его разозлить, он моментально становится пламенем. Горит — не сгорает.

«Человек в огне!» — вопили, завидев его на улице. И сдуру окатывали водою из ведер. Возможно, именно поэтому он перестал показываться людям на глаза.

Он мог запросто сжаться до размеров футбольного мяча — для этого его достаточно было лишь испугать. Раньше жители деревушки нередко наталкивались по пути на какое-то перекати-поле. У перекати-поля было пожеванное лицо, коротенькие ручки да ножки. Катилось оно и, выпятив губы, раздраженно ворчало.

«Многоликий, — шептались крестьяне. — И что только природа не изобретет!»

Так жил он, поживал, без значительных потрясений и забот. Одна у него была забота — как не лопнуть от злости. Благо, пока еще никому не удалось довести его до той степени ярости, от которой непременно происходит взрыв.

Из-за его переменчивой внешности у него совсем не было друзей. То есть почти совсем. Когда накатывала тоска, он мог поболтать сам с собой или с подрастающей пшеницей. Но обыкновенно Многоликий перелезал через плетень (чтобы зря не отпирать дверь) и шел к большому валуну в пустошь, где грел кости лежебока по прозвищу Лентяй. Лентяй к нему в друзья не набивался и был бы рад от уродца улизнуть. Но его извечная повелительница лень прочно обосновалась на троне. Только и знала, что приказы отдавать. «Лежи, — распоряжалась она. — Всё тлен, — нахально утверждала она, — так что даже не начинай».

Вот Лентяй и томился у валуна круглые сутки. От дождей натерпелся, под палящим солнцем потел, а всё равно ни с места.

Завершив уборку, Многоликий решил проведать приятеля. Метлу — в уголок, волосы пригладил, лучший свой костюмчик нацепил. Покрасовался у разбитого зеркала и глянул в сторону двери.

«Далась нам эта дверь! — сплюнув на пол, прокаркал он. — Мы по старинке, через окошко, через частокол. Чтобы никто нас не приметил».

После того как Таймири отступилась от затеи вскрыть замки при помощи шурупа, Кэйтайрон со свойственной ему горячностью отозвался о хозяине дома как о бесчестном и отнюдь не гостеприимном человеке.

— Сколько можно здесь торчать! — возмутился он. — Всё равно ведь не впустят.

— Обождите. Пусть сперва Ритен-Уто заснет, — шикнула на него Сэй-Тэнь.

Тот только гримасу состроил. Из-за какой-то малявки обед с баней откладывать!

А Минорис считала колышки в заборе: «Раз — зеленый, два — красный, три — синий, четыре — обросшая голова, пять — красный…»

— Стоп! Что еще за обросшая голова?! — удивилась она вслух.

Там, где Минорис недосчиталась колышка, в заборе был пролом. А в проломе виднелась физиономия сморщенного карлика с узкими, недобрыми глазками. Он водил этими глазками туда-сюда, препротивно шлепал губами и производил более чем отталкивающее впечатление. В карлика Многоликий превратился сразу, как увидал чужаков.

— Какой недоброжелательный гном! — ляпнул Папирус.

«Недоброжелательный гном» взъерошился и процедил сквозь зубы какое-то оскорбление. Выкатился на дорожку, а оттуда — прямиком в пустошь.

— Об-боротень, — обомлев, пробормотала Минорис. Когда-то давным-давно мачеха рассказывала, что даже если просто посмотреть на оборотня, непременно превратишься в него сам.

— Чепуха! — отмахнулся Кэйтайрон. — Оборотни — вымысел.

— Не имею привычки спорить, — пропел у него над ухом медовый тенорок, — однако, должен заметить, здесь действительно проживает в некотором роде оборотень.

Капитан столь резко обернулся, что обладатель медового тенорка едва устоял на ногах.

— А вы еще кто такой?

— Я? Благодарный, — прошелестел тот. — И мне две тысячи лет.

О своем возрасте он мог распространяться бесконечно. Добродушные соседи выслушивали эту «новость» по несколько раз на дню и каждый раз делали вид, будто невероятно удивлены. Разносчик почты, которого Благодарный вылавливал по утрам, чтобы напоить чаем, при упоминании о «двух тысячах» подобострастно кивал, хотя наслушался его бредней под завязку. Пекарь из местной булочной в ответ на приевшиеся реплики Благодарного выпучивал глаза и всеми силами старался показать, что чрезвычайно поражен. Ну а как иначе? Жители деревушки были изрядно наслышаны (а некоторые убеждались лично), что Благодарный не только богат, но и щедр. Ради лишней монетки можно малость и поусердствовать.

Капитан о лишних монетках осведомлен не был, а потому удивляться не стал.

— Враки, — отрезал он. — Так я вам и поверил.

— А вы загляните ко мне на огонек, там и побеседуем, — расплылся в сахарной улыбке Благодарный. Сегодня никакие другие гости ему не светили.

Жил он с размахом, на широкую ногу. Кладовая его ломилась от припасов, холодильник был полон фруктов и овощей, выращенных в мастерской счастья Лисса.

— Стоят недешево, — прокомментировал Благодарный, когда Таймири стала уплетать виноград. — По карману только самым состоятельным. Но вы ешьте, ешьте. Меня не убудет.

Гостеприимный хозяин так светился добротой и снисхождением, что хочешь — не хочешь, а заподозришь неладное. Кэйтайрон сразу заподозрил, но делиться подозрениями в присутствии Благодарного не стал.

Вишь, и ванная у него со всеми удобствами, и вода из глубоких подземных источников, и даже собственная теплица под крышей. А каким уважением пользуется! Ведь та бабка, что им давеча по дороге встретилась, чуть лужицей по земле от почтения не расплылась! Конечно, если тебе две тысячи лет, то и состояние баснословное сколотить можно, и всеобщее поклонение снискать. Но Благодарный-то выглядит всего на двадцать! Загадка здесь, не иначе.

Благодарный тем часом нашинковал овощи, испек пирог и приготовил для Ритен-Уто кашу. Сэй-Тэнь пребывала в полнейшем восхищении и смотрела на своего благодетеля блестящими от слез глазами. Побольше бы таких людей — отзывчивых, бескорыстных, великодушных.

Пирог уписывали за милую душу. Даже капитан, который поначалу думал, что начинка отравлена. Ритен-Уто разошелся и, громко лопоча, стучал по столу деревянной ложкой. А Благодарный лишь улыбался да успевал прислуживать. С расспросами не надоедал, поинтересовался лишь, куда путь держат.

— А вот как раж туда, откуда вам фрукты привожят, — с набитым ртом сказала Сэй-Тэнь. — В маштершкую шчаштья. Хощу штать одной иж них.

Благодарный понимающе закивал.

— Вы не спешите, берите добавку. Если что, я наверху. Пойду, приготовлю спальни.

Стоило ему удалиться, как из-за стола вскочил Кэйтайрон. Навис над спутниками — мрачный, точно грозовая туча. Все моментально притихли. Даже Ритен-Уто баловаться перестал.

— Не знаю, как вам, а мне этот тип кажется неблагонадежным, — доверительно понизив голос, сообщил капитан.

— Что же в нем неблагонадежного, позвольте спросить? — заступнически осведомилась Сэй-Тэнь. — Вечно вы нагнетаете.

— Ничего я не нагнетаю! — рассердился тот. — За его широким жестом явно что-то кроется. А как вам басня про возраст? Не смущает?