Обсидиановый храм (ЛП) - Чайлд Линкольн - Страница 35

— И вам щедро возместили это материально. Вам заплатили, чтобы вы стоически вытерпели боль, которую он неизбежно причинил бы вам. Чтобы снесли все его угрозы, а после — продолжали придерживаться нашего сценария.

Керонда начал лепетать, почти плача:

— Я так и делал. Я придерживался его! И сказал ему именно то, что вы хотели, в точности так, как вы мне сказали. Я отдал ему «Лэнд-Крузер» и проследил, чтобы он уехал на нем.

— Тогда почему вы сбежали, как испуганный кролик?

И снова он поднял перевязанную руку.

— Посмотрите, что он со мной сделал!

Пока ее холодные голубые глаза блуждали по его окровавленной одежде, ее улыбка становилась все шире:

— Почти как стигматы. Но это все никак не объясняет, почему вы отклонились от плана. За то, чтобы вы строго ему следовали, вам заплатили большие деньги, — она прервалась, как будто специально позволяя этим словам усвоиться в его сознании. — Что мы вам сказали? Убрать за собой весь беспорядок. Пройти курс лечения. Остаться на работе и торговать как обычно. Но что вы сделали вместо этого? Оставили после себя беспорядок и сбежали.

— Посмотрите, что он со мной сделал! — повторил Керонда, на это раз демонстрируя ей обе раненые руки.

— Как вы думаете, мы теперь поступим? — раздался ее шелковый голос.

Когда вместо ответа последовало только хныканье, девушка печально покачала головой.

— Мы предупредили вас, что он вернется только через неделю. А может быть, не вернется никогда. Вы должны были нас слушать.

— Я... — начал он, и тут же осекся. Движением, которое внешне выглядело таким обычным — можно даже сказать, бессознательным — и все же ужасающе быстрым, девушка потянулась к своей поясной сумке и извлекла из нее нож. Он оказался не похож ни на один нож, который раньше видел Керонда: зазубрены на его лезвии напоминали четыре идущих в ряд изогнутых наконечника стрелы, а его узкая рукоятка была неоново-зеленого цвета.

Увидев испуганный взгляд Керонды, направленный на оружие, девушка улыбнулась еще шире.

— Понравился ножик? — спросила она. — Он называется «Зомби Киллер». Мне он тоже очень нравится. Особенно зубья. Он как член кота — больнее выходит, чем входит. По крайней мере, они так утверждают.

— Член? — невнятно переспросил Керонда.

— Впрочем, это не важно.

Затем — еще более быстрым движением — ее рука метнулась вперед и вогнала нож меж его ребер. Лезвие оказалось настолько острым, что он едва ощутил толчок, но, опустив взгляд, увидел, что нож вошел в его тело по самую рукоять.

— Я довольно хорошо разбираюсь в анатомии, — сказала она, — почти настолько же хорошо, насколько и управляюсь с клинками.

Она кивнула на ручку.

— Если я не ошибаюсь, он только что разорвал вашу диафрагмальную артерию. Это конечно не одна из главных артерий, — но вы все равно истечете кровью в течение пяти минут, плюс-минус.

Она замолчала, любуясь свою работу.

— Конечно, вы в любой момент можете вытащить нож, зажать рану — кстати, удачи вам с этим, — и вызвать скорую помощь. Если бы вы сделали это прямо сейчас, именно в этот момент, я бы дала вам пятьдесят на пятьдесят шансов на спасение. Но я не думаю, что вы это сделаете. Как я уже сказала: больнее выходит, чем входит.

Единственный ответ Керонды заключался в том, чтобы он снова опустился на стул. Девушка кивнула.

— Я так и думала. Еще один приятный факт о «Зомби Киллере»: он дешевый, и его можно оставить вам в подарок без сожаления, — она застегнула поясную сумку и дерзко подтянула свои перчатки. — Не будет прощальных слов? В таком случае: хорошего дня.

Сказав это, она развернулась на каблуках и вышла из квартиры, оставив входную дверь распахнутой настежь.

Диоген Пендергаст проводил свое ожидание в небольшой комнате, сидя на маленьком кресле с прямой спинкой перед ступенями, ведущими в подвал особняка 891 по Риверсайд-Драйв. Дверь, за которой начиналась лестница, была открыта. Он установил свечу в настенный подсвечник, и она бросала мерцающий, дружелюбный свет на старую каменную кладку. По крайней мере, Диоген надеялся, что он выглядел дружелюбно, хотя он очень мало знал о подобных вещах.

Он постарался не ставить кресло прямо перед дверью, потому что не хотел казаться Цербером — угрожающей фигурой, охраняющей вход в преисподнюю. Он всячески старался обустроить все так, чтобы его окружение казалось дружественным и безобидным, насколько это вообще было возможно. Одет он был весьма просто: в черные шерстяные брюки и черно-серый твидовый пиджак... или эти вещи ему только казались простыми? Ему не нравился твид — грубая ткань, вызывающая зуд — но в ней он словно бы больше излучал искренность, доброжелательность и приветливость. По крайней мере, он, опять же, надеялся на это.

«Эти осколки я удерживаю напротив своих руин»[105]...

Усилием воли он затолкал этот голос — голос прежнего Диогена, который время от времени неожиданно всплывал в его мыслях, как метан в смоляной яме — обратно туда, откуда он пришел. Все это в прошлом. Он стал другим человеком, он изменился!.. И все же Старый Голос продолжал возвращаться к нему в моменты крайнего волнения, как сейчас... или когда по какой-то причине его кровь начинала бурлить...

Он попытался сосредоточиться на твиде.

Диоген слишком долго гордился своей изысканностью и отсутствием духовных привязанностей, как и тем, что презирал чужое мнение. Ему доводилось лишь несколько раз на короткое время представить себе, как видят его окружающие — то было необходимостью во время изучения социальной инженерии[106]. Когда-то давно, идя на поводу у скуки или раздражения, он обманывал, унижал или разыгрывал других ради своего личного развлечения. Ему было трудно показать Констанс чувства уязвимости и привязанности, которые он искренне к ней испытывал. Он был похож на человека, который соблюдал обет молчания половину своей жизни, и вдруг попытался заставить свой голос петь.

Диоген поудобнее устроился в кресле. Ему пришлось вытащить его из кладовки одного из подвальных хранилищ. Старые шелково-бархатные подушки оказались покрыты плотным слоем пыли. Когда скрип кресла стих, Диоген снова прислушался, его чувства были готовы распознать самый слабый звук, минимальное изменение давления воздуха, что означало бы ее приближение к лестнице, ведущей в подвал.

Он взглянул на часы: четверть одиннадцатого утра. Он попрощался с Констанс за несколько минут до полуночи. И с тех пор он сидел здесь и ждал ее появления… и ее ответа.

Масштабы планирования, затраты денег и времени, необходимые для успешного проведения вчерашней встречи — встречи, на которой он мог обнажить свою душу, не опасаясь быть прерванным — были огромными. Но все это стоило того — если она ответит «да».

В другой раз, в другой жизни, он мог бы найти забаву в том, как хорошо он это все это провернул. Например, манипуляция Проктором прошла идеально: вплоть до аэродрома Гандера, где он срежиссировал события так, чтобы преданный телохранитель приземлился как раз вовремя и увидел, как Диоген затаскивает «Констанс» — замаскированную Флавию — в ожидающий их самолет. Проктор, разумеется, сразу же отправился за ними в погоню, в Ирландию... в то время как сам режиссер немедленно вышел из бомбардира, сел на другой самолет и отправился в Нью-Йорк. Он вернулся в город за семь часов, всего лишь через шесть часов после того, как он оставил «Навигатор». Отправка этого бдительного, умного человека по ложному следу на край земли прошла без сучка и задоринки.

Изотермический гроб также стал вдохновляющей находкой. Проктор не мог понять, что это значит — не то, чтобы он в действительности что-то значил — но этот предмет, наверняка, заставил его воображение работать... и вдохновил на принятие самых крайних мер.