Обсидиановый храм (ЛП) - Чайлд Линкольн - Страница 16

Главный вопрос заключался в том, для чего Диоген организовал эту сложную уловку с участием нескольких зафрахтованных самолетов, иллюзий, двойных слепых методов[51] и долгой автомобильной погони. При этом в схеме Диогена участвовали и люди — некоторые из них были обмануты, другие — Проктор это чувствовал — оказали беглецу платную «помощь». И сейчас нельзя было с уверенностью сказать, кто из них говорил правду, а кто лгал. При этом пилот «Бомбардира» и продавец «Лэнд-Ровера» — сейчас Проктор был в этом почти уверен — врали напропалую. Они точно являлись частью плана. Они оба солгали, глядя прямо в лицо Проктору, хотя они, без сомнения, осознавали ту чрезвычайную опасность, в которой находились. Остальные лишь изображали то, что хотел от них Диоген, и, возможно, даже не подозревали об этом. Напрашивался еще один вопрос: неужели Диоген просчитал даже то, что продавец машин пострадает в результате разговора с Проктором? А возможно ли, что продавец получил такую плату, что даже после полученных травм продолжал действовать по сценарию Диогена?

Не оставляли Проктора мысли и о Констанс. Он только один раз непосредственно увидел ее лицо: на видеозаписи службы безопасности в аэропорту Намибии. Если Диоген был способен на такой тщательно продуманный обман с использованием всех этих трюков, то он, конечно же, и этот маневр мог использовать, чтобы ввести Проктора в заблуждение. Конечно, это было маловероятно... но возможно. Так погибла ли Констанс, на самом деле? Или же она была еще жива?

Зачем? Зачем?

Непостижимость всего этого заговора наполняла Проктора бесполезной яростью. Глубоко вздохнув, он понял, что устал до крайности и находился почти на грани психоза. Он не спал уже больше шестидесяти часов, и сейчас понимал, что без отдыха далее будет ни на что не годен.

Лежа на земле, погрузившись в прохладу ночи, он услышал донесшийся издалека звук пульсирующего крещендо: то был рев большого самца льва. К этому реву присоединился другой, а затем и еще один: зов и отклик. Это была коалиция молодых, агрессивных самцов, не достаточно старых, чтобы иметь свои собственные прайды, и поэтому ревущих вместе, чтобы установить связь в рамках подготовки к охоте.

Совместной охоте.

Что ж, с этим Проктор разберется позже.

Он закрыл глаза и сразу погрузился в глубокий сон без сновидений.

Несмотря на то, что солнце поздней осени золотило обращенные на запад фасады Манхэттена с видом на реку Гудзон, библиотека в доме 891 по Риверсайд была, как всегда, погружена в вечный сумрак. Высокие окна с железными рамами были закрыты, заперты и прикрыты богато вышитыми тяжелыми гобеленами. Но сейчас в большом камине как обычно не потрескивал огонь, и лампа Тиффани, изготовленная из антикварного стекла, не была зажжена, чтобы разгонять сумрак.

Полдень сменился вечером, вечер — ночью, а особняк все еще оставался совершенно безмолвным и погруженным в полный покой. Ничьи шаги не раздавались по мраморному полу приемного зала, ничьи пальцы не касались клавиш фламандского вирджинала. Более того, во всем доме не было ни намека на движение — по крайней мере, не над поверхностью земли.

В библиотеке за двумя книжными шкафами располагался служебный лифт, спускавшийся в подвал. Здесь лабиринт коридоров, обильно покрытых и пропахших пылью, проходил мимо ряда комнат с каменной кладкой — в том числе мимо той, которая давала все основания полагать, что ранее использовалась в качестве операционной — ныне заброшенной. Проходы заканчивались в небольшом помещении с низким сводчатым потолком. На одной из стен был вырезан семейный герб Пендергастов: недремлющее око над парой лун — полумесяцем и полной луной — с лежащим под ними львом. Ниже был выбит девиз семьи — «LUCRUM, SANGUINEM»: «Кровь — залог чести».

Нажатие на пластину герба правильным движением заставляло каменную стену сдвинуться и открыть винтовую лестницу, вырезанную в природной скале и уходящую вниз, в еще более густую темноту. Там, в свою очередь, находился подвал почти неописуемых масштабов. Идущая по центру глиняного пола кирпичная дорожка вилась под романскими арками мимо комнат и замурованных камер: погребальных склепов, кладовых и коллекций мыслимого и немыслимого содержания. В старинных стеклянных бутылках стояли ряды химических веществ, редчайшие минералы, насекомые — как большие, так и маленькие — с радужными брюшками и высушенными усиками, картины старинных мастеров и средневековые гобелены, освещенные рукописи и инкунабулы[52], военная униформа и оружие, и огромный набор пыточных инструментов. Эта, казалось бы, бесконечная и почти несистематизированная тропа являлась кабинетом диковин, который собирался на протяжении многих лет и с большими затратами Антуаном Пендергастом, великим дядей агента Пендергаста, более известного под псевдонимом Енох Ленг.

Примерно в середине этого центрального прохода, чуть в стороне, находилась изолированная комната, по размерам чуть больше ниши, хранившая бесценную коллекцию японского искусства «Укиёэ»[53]: гравюры, выполненные на дереве и изображающие морские пейзажи, гора Фудзи, покрытая облаками, куртизанки, играющие в кото[54]. Задняя стенка комнаты была прикрыта большой рисовой бумагой с изображением моста Окадзаки из серии Хирошиге[55] «Пятьдесят три станции дороги Токайдо». За полотном шла цельная каменная стена, которая являлась частью основного фундамента здания.

Однако почти невидимый упорный рычаг, замаскированный под камень действовал так же, как и пластина герба: когда он становился в определенное положение, то выпускал пружину, из-за которой часть стены, образовывающая небольшую дверь, отъезжала назад. За ней открывался узкий проход, ведущий к круглой комнате, слабо освещенной свечами, от которой отходили по траектории клеверного листа еще три помещения. Одно из них была небольшой библиотекой, в которой стоял письменный стол, окруженный старыми дубовыми шкафами, заставленными книгами в кожаных переплетах. Вторая комната была посвящена размышлениям и медитации, в ней наличествовал только стул, который помещался перед каким-либо произведением искусства. Проем, находящийся в дальнем конце круглой комнаты, вел в третье помещение: спальню с ванной комнатой. Весь этот комплекс комнат глубоко под землей составлял небольшие апартаменты, меблированные в спартанском, но, тем не менее, изысканном стиле.

Спальня внешне походила на две другие комнаты: она выглядела сдержано, но, тем не менее, не была лишена изящества в своем аскетизме. На большой кровати лежало атласное одеяло с сочетающимися малиновыми подушками. На одной тумбочке стоял фарфоровый умывальник времен Людовика XIV, Короля-Солнца, на другой был установлен раструб, вставленный в оловянный подсвечник Шеффилд[56].

Эта группа комнат была такой же тихой и неподвижной, как и дом, возвышающийся над ними, за исключением мягкого, почти неслышного дыхания человека, дремавшего под атласным одеялом.

Этим человеком была Констанс Грин.

Сейчас Констанс проснулась. Легкий подъем был для нее делом привычки, поэтому она сразу же пришла в себя. Включив электрический фонарь и задув прикроватную свечу, она взглянула на свои часы: пять минут девятого. Было странно ощущать, насколько по-другому здесь, под землей, ниже ритма города, раскинувшегося выше, текло время: если бы Констанс не была внимательной, дни слились бы для нее в одну субстанцию так быстро, что она могла бы потерять их смену.

Опустив ноги с кровати и поднявшись, она потянулась к шелковому халату, который висел на стоящей рядом вешалке, и аккуратно надела его. Затем она на мгновение застыла совершенно неподвижно, что отражало — следуя традиции монахов монастыря Гзалриг Чонгг в Тибете, где она обучалась — процесс осознания и восприятия ею бытия и души после пробуждения.