Есть ли сердца у призраков (СИ) - "Missandea" - Страница 44

― Позволь нам пожениться, ― тихо сказала она, глядя ему прямо в глаза. Платиновые волосы отросли и теперь доходили почти до бровей.

Мысли были глупыми, но, наверное, перед смертью такие они и бывают.

― Я ведь знаю, ты убьёшь нас. Разреши мне прежде назвать его своим мужем. Ради своей ненависти ко мне, ради всего, что нас связывает, потому что глупо это отрицать, потому что я и не отрицаю. Разреши, ― контуры его красивого лица размывались, потому что слёзы застилали глаза.

Он был близко. Опасно близко, и у Арианы кружилась голова: она помнила запах вина и ощущение грязных поцелуев на своей шее.

Но Питер Гарднер стоял перед ней, опустив руки и глядя прямо в глаза. Стоял, не улыбаясь, стоял, поражённый чем-то. Перед ней первый раз в жизни стоял не монстр, а человек, просто человек со своими слабостями, живой, настоящий.

Человек, сердце которого было не только гнилым ― ещё и разбитым.

― Нет. Взять их, ― резко сказал он, словно очнувшись ото сна. ― Мы поедем в столицу к твоей мамочке, детка, ― рассмеялся Гарднер. ― Столица сдана.

И она поняла, что это конец.

Комментарий к 23. Когда рушится всё, появляется надежда

Спасибо, что вы со мной, дорогие читатели! :)

https://vk.com/missandea - напоминаю о своем начинающем паблике, в котором иногда можно найти маленькие спойлеры.

27 мая, ровно через неделю, я сдаю самый страшный на свете экзамен - математику (а я гуманитарий до мозга костей). Так что ругайте меня на чём свет стоит!)

привет экзаменам сказали

и осознав весь тяжкий груз

мы вместе с этим осознали

мозгов у нас как у медуз

немного безысходности с просторов интернета. А как проходит ваш май?)

========== 24. После смерти мы станем звёздами ==========

Я умереть хочу весной,

С возвратом радостного мая,

Когда весь мир передо мной

Воскреснет вновь, благоухая.

На всё, что в жизни я люблю,

Взглянув тогда с улыбкой ясной,

Я смерть свою благословлю -

И назову ее прекрасной.

Мирра Лохвицкая

Окончательно пришла в себя Ариана, только почувствовав спиной холодный неровный пол. Нет, ну нужно же было так сильно ударить? И зачем?! Она ведь даже не сопротивлялась! Комната, а вернее какой-то подвал, расплывалась перед глазами, и Ариана закрыла их. Голова раскалывалась. После того, как при выезде из Манейма кто-то из людей Гарднера ударил её, видимо, не рассчитав силы (а может, как раз и рассчитав), а она отлетела и ударилась головой о стену кареты, Ариана с трудом воспринимала происходящее и сейчас даже не понимала, где именно находится и сколько времени.

Помнила только, как они въехали в столицу и как сильно у неё защемило сердце, стоило принцессе увидеть шпили знакомого замка на холме. Её дома. Она лежала в каком-то грязном подвале, но каждой клеточкой ощущала: она в столице. Даже воздух здесь пах по-особенному.

Она заснула, точнее впала в какое-то забытье без снов, а когда открыла глаза, поняла, что настало утро. Сквозь решетки окон под потолком в помещение падали первые лучи слабого зимнего солнца. Потянувшись и пытаясь собрать разбегающиеся мысли, Ариана встала и оглядела подвал. Было холодно, но сухо; в углу валялись какие-то мешки, набитые, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, сеном. Сложив несколько друг на друга, Ариана смогла, ухватившись руками за толстые прутья, выглянуть в окно.

Перед ней был выложенный камнем двор, расчищенный от снега; чуть дальше виднелось полусожжённое здание. Приглядевшись, Ариана разглядела в нём… трапезную? Так значит, она в подвалах кафедрального собора!

Дверь резко скрипнула, и она, не удержавшись, полетела вниз, больно ударившись о рукой о твёрдые плиты.

― Какие мы любопытные, ― послышался насмешливый голос.

Кто как не Питер Гарднер собственной персоной мог прийти к несчастной узнице?

― Да, ты не ошиблась: мы под собором, ― довольно сказал он.

Ариана, наконец, встала, потирая ушибленное запястье, и взглянула на него. Несмотря на то, что лицо Питера так и светилось удовольствием, он похудел и как-то осунулся с их последней встречи.

― И что же я делаю здесь? ― устало вздохнула она и вдруг осознала удивительную вещь: она разговаривает с Питером без всякого страха. Как со старым, но вредным знакомым, без прелюдий и намёков, просто говоря то, что думает.

― Готовишься к смерти, конечно, ― ухмыльнулся он.

Она готовилась к ней последние три месяца, и всё-таки в сердце Арианы что-то кольнуло: тогда, в Колоколах, смерть была чем-то далёким, абстрактным; сейчас же она была реальна, как никогда. В ближайшую неделю её уже могло не стать.

― Что с моей семьёй? ― спросила она, опускаясь на мешок с сеном и чувствуя головокружение.

― О, она тоже схвачена, ― улыбнулся Питер. ― Жаль, не все были в столице, однако не сомневайся: твоя мамочка и сестрички совсем скоро умрут. Как и Ричард, ― протянул он. ― Кстати, откуда ты узнала? Неужели сам рассказал?

― Нет, ― устало ответила Ариана, прикрывая глаза. ― И чего же ждать? Может, убьёшь меня сейчас?

― О нет, девочка моя, нет, ― рассмеялся он, садясь на корточки перед принцессой и откидывая волосы со лба. ― Сегодня большой день. Все люди Этелиарса будут согнаны на кафедральную площадь. Я казню тебя и твою семейку у них на глазах. Ровно в десять вечера. Ты приглашена. Хотя нет, ― прищурился он. ― Сначала их, потом ― тебя. Чтобы ты смотрела, Осториан, как хлещет кровь из шеи твоей матери, когда её голова покатится по камням.

Пощёчина прозвучала в наступившей тишине звонко и даже весело. Питер приложил к горящей щеке руку, будто не веря в происходящее, и безумно засмеялся.

― За это я тебя и хочу, ― сказал он, касаясь ладонью лица Арианы ― она отпрянула, но он только громче засмеялся и встал. ― Я даю тебе время подумать до десяти. Моё предложение в силе.

― Мне не о чем думать. Позови ко мне священника, пожалуйста.

В это мгновение дверь открылась, и вошёл слуга с письмом. Питер, неохотно поднимаясь, открыл его.

А она проиграла.

Питер злобно смял бумагу с гербом Гарднеров, отбросив её в угол, и вышел. За ним вышел и слуга, заперев дверь.

Ариана верила, что если быть доброй и смелой, если любить и бороться до конца, то обязательно победишь. Но она, кажется, не делала злых дел; столько смелых поступков, как за эти месяцы, в своей жизни Ариана ещё не совершала. Она любила. Она боролась.

«Теория не работает», ― подумала она, усмехаясь сквозь слёзы.

Но плакать было глупо: за окном занималось прекрасное, свежее утро. До казни ещё часов пятнадцать, а поплакать и пожалеть о своей короткой жизни она успеет и вечером. Она подняла письмо, что бросил Питер. В конце концов, жизнь почти закончена. Одним плохим поступком меньше, одним больше ― не всё ли равно?

Ты совсем потерял голову от власти. Питер, пользоваться ей нужно с умом. Мне плевать, что за желание движет тобой, но я запрещаю тебе устраивать публичную казнь. Через неделю я приеду и во всём разберусь. Эта семья ещё нужна мне живой, но, зная твой характер, приказываю тебе: если хочешь убить их, сделай это хотя бы незаметно в застенках. Ты потеряешь голову, если не послушаешь меня, и не только ты, но и вся наша семья.

Мейсон Гарднер.

Как она хотела, чтобы он послушал отца. Но надеяться на это было так глупо, что Ариана и не пыталась. Она давно запомнила: когда твои надежды на лучшее рушатся, становится больно. Если не надеяться вообще, будет гораздо легче. Может быть, ей стоило придумать речь? Сказать что-нибудь такое, чтобы её потом помнили… Но ничего трогательного в голову не приходило, поэтому она просто закрыла глаза.

Она не стала хоть кем-то, и это было обидно. Мужчина не назвал её женой, ребёнок ― матерью. Ариана не делала великих изобретений и не открывала новых стран; она была просто девочкой. За свою недолгую жизнь она не успела ничего, кроме как доставить матери кучу неприятностей, влюбиться и ударить Питера Гарднера по щеке.