Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" - Страница 41

— И я... всегда делал неправильный выбор.

Прежде чем подумать хоть что-то, она сделала шаг.

Замерла в десяти сантиметрах от рвано вздымающейся спины. Почувствовала тепло, исходящее от чужой кожи. Живой кожи. Живого человека. Закрыла глаза.

— Это… это всё равно, — тихо прошептала она. — Правда, послушайте…

— Соловьёва… — тихий голос прямо у её уха. Она знала, что он сейчас чувствует её дыхание.

— Знаете, как говорят? — быстро выпалила она, отчаянно боясь того, что он не услышит, не даст ей сказать. — Перед тем как зайти, солнце встанет для всех нас.

— Отойди, — Таня не услышала, а будто уловила колебание воздуха.

Никогда после она не сможет ответить, где взяла храбрость подойти и уткнуться носом в тёплую мужскую спину. Просунуть руки на его грудь, судорожно сцепив их там почти в кулаки. Почувствовать всем — носом, ладонями, шеей, щеками и грудью — не просто мужчину. Его. Антона Калужного.

Имя будто ударило, а затем ударило и осознание того, что сейчас, вот ещё через две секунды, он оттолкнёт её. Сбросит её руки со своей груди.

Всё равно. Таня зажмурилась, ощущая, что он не дышит. Ничего. Значит, дышать она будет за двоих.

Кожа к коже — нос прямо к обнажённой лопатке. Кожа Калужного обжигающе горяча. Этот солдат пришёл не иначе, как из адского пекла.

А потом его рука накрыла её судорожно сжатую в кулак ладонь.

Она перестала дышать. Если это паническая атака, на секунду подумалось ей, то пусть будет. Пусть. Потому что его осторожные пальцы едва ощутимо поглаживали её костяшки, заставляя сжатые до побеления пальцы распрямляться.

Воздух рядом с ним потрясающе вкусный. Он пахнет Антоном и чем-то ещё.

Распахивая глаза (и крылья за спиной), Таня увидела его тёмные волосы и окно, а там — снег. Настоящий, большой, хлопьями. Первый в этом году.

Он пахнет снегом.

— Это ничего не значит. Зачем ты?.. — он не договаривает, и голос, искажённый какой-то искалеченной непривычной нежностью, замирает в воздухе.

— Я знаю. Знаю. Каждому нужно тепло, — едва слышно шепчет Таня, цепляясь за его ладони холодными пальцами.

— И тебе? — ещё тише, севшим голосом.

Таня прислонилась лбом к его плечу.

— И мне.

Через десять минут, сказав девчонкам, что ничего не нашла, и укрыв Валеру, она подошла к тумбочке у кровати. Взяла в руки стопку белых листов, поднесла к окну, так, чтобы свет с улицы помог ещё раз прочитать тёмные буквы. Нашла среди стопки заявлений девчонок своё.

Завтра утром все эти листы уже будут лежать в кабинете начальника училища.

Начальнику ПВВКДУ

Звоныгину С.С.

от Соловьёвой Т.Д.

Рапорт

Прошу зачислить меня, Соловьёву Татьяну Дмитриевну, обучающуюся второго курса, добровольцем в действующую армию и направить на фронт.

13.12.2017

Комментарий к Глава 9 * Курс молодого бойца – начальный период прохождения службы, проводится сразу после поступления. Это всегда ад, т.к. именно на КМБ стараются отсеять как можно больше народу.

Недавно меня спросили, не переживаю ли я по поводу того, что лайков на работе немного, она не в топе и т.д. И я буду совершенно искренна, если скажу, что нет. Вот правда – нисколько. Конечно, лайки – это круто, но они никогда не дадут того, чего даёте мне вы, пять, шесть постоянных читателей, которым всё это небезразлично. Вы правда даёте мне сил идти вперёд своими словами. Спасибо.

http://vk.com/missandea?w=wall-90891378_122 – если вы ещё не видели, то обязательно посмотрите. Это просто суперкруто. У меня самой нет слов.

И простите за такие перерывы, не знаю, что со мной происходит. В голове история детально разложена чуть ли не до конца, но, когда смотрю на тот объём работы, который предстоит проделать, на меня нападает хандра. Которую вы прогоняете, между прочим! :)

Спасибо моей бете – просто за всё.

Конец я дописывала в каком-то бреду. Так что его не судите строго, потом, может быть, когда приду в себя, ещё раз всё перечитаю и поправлю кое-что на свежую голову.

====== Глава 10 ======

На нас упадет бомба или нет?

Умрем ли мы молодыми, или будем жить вечно?

У нас нет власти,

Но мы никогда не говорим «никогда».

Alphaville – Forever Young

— Да.

— Да?

— Да. Кажется, я уже достаточно повторил вам это, — Антон поднял глаза к потолку, раздражённо поводя плечом. — Да, она играет мне на своём пианино, как вы и сказали. Да, нормально. Всё, я могу быть свободен?

— Антон Александрович, вы должны понимать, что ваше психическое состояние…

— Моё психическое состояние в полной норме. Я могу идти?

— Хорошо, не хотите думать о себе, — пожала плечами мозгоправ, — подумайте хотя бы о Татьяне…

О, нет уж. Об этом он точно думать не будет. Ему хватило. Думать — значит снова и снова отпечатывать на груди раскалённое железное клеймо.

— Несомненно, такое длительное нахождение в изоляции…

Каждому нужно тепло.

Дура, идиотка, позволяющая себе то, что не позволял никто. Позволяющая себе просто занять какое-то место в его жизни, просто прижать свои уродливые руки туда, где всё изодрано и кровит. Делающая это так, будто вся эта херня совершенно естественна, привычна…

Да что за бред творится с ним?

— … определенным образом на неё повлияло, Татьяна стала очень нервной, замыкается в себе, и ей было бы полезно хотя бы…

Это ничего не значит.

Ну конечно.

Это ничего не значит. Она ничего не значит. Она — просто дура. Дура-Соловьёва.

Какого чёрта он вчера позволил всему этому случиться?! Нужно было послать её куда подальше, послать так, чтобы она ещё неделю не смела даже подойти к нему.

А она — подошла.

Потом, чувствуя пустоту там, где ещё секунду назад были её ладони, слыша звук хлопающей двери и торопливых соловьёвских шагов, он стоял, оглушённый, и пытался понять, почему не то что не шарахнулся — хотя бы не дёрнулся под её руками. Они легли на то самое место. Безымянный палец её левой руки касался его голой кожи.

И он не умер, не сошёл с ума. Даже боли не почувствовал. Всё, что Антон ощущал в тот момент, — это прохладные сухие пальцы. Это запах мандаринов, тихое, успокаивающее, ровное, не жгучее тепло.

Тварь.

— О Господи, вы с ума сошли?! — Кометова метнулась к нему, нарушая ход мыслей, и он недовольно нахмурился, опуская глаза вниз. От стакана с водой, который Антон держал в руках, осталась лужица воды и осколков на полу. Его левая ладонь, бледная и потрескавшаяся от мороза, была рассечена посередине, несильно, но так, что кровь капала на паркет, тоненькой струйкой стекая от центра ладони к краю и скапливаясь там.

Так вот откуда это жжение. Антон усмехнулся, лишь чудом подавив в себе смех: уж тогда-то мозгоправ точно решит, что он неадекватен. Снова кровь. Он не видел её с тех пор, как уехал из госпиталя. Наверное, она всегда возвращается.

Антон закрыл глаза, когда Кометова, непрерывно причитая, перевязывала чем-то его руку. Там, под веками, было спасительно темно. И она там была.

Он ненавидел эту долбаную Соловьёву всем своим существом, ненавидел остро и жгуче её глаза, лохматые вихры, руки, всё её тело. И особенно — лилию над бровью. Ненавидел, потому что не имел права прикоснуться. И потому что прикоснулся. Так, будто своровал что-то чужое, тихое и чистое, то, что ему не принадлежит и никогда не будет принадлежать. То, что ему совсем не надо.

То, чего он не получит: её запах, тепло, звук её голоса, её пальцы, все в трещинках и в цыпках, уродливые, как она сама. Всегда чистые и спасительно прохладные.

Как она сама.

Пальцы Соловьёвой, наверное, ещё ни разу не были в крови целиком.

Входя в штаб, куда ещё с утра вызвал его Звоныгин, Антон столкнулся в дверях с непривычно бледной Сомовой, которая упрямо сжимала губы. Так, как обычно сжимала их в тонкую полоску Соловьёва, выслушивая что-то неприятное. Что-то неприятное от него.

— Товарищ старший лейтенант, — пробормотала она, автоматически прикладывая руку к козырьку и прошмыгивая мимо на улицу.