Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" - Страница 39

— Давай уже, что там, — тихо улыбнулась Таня, и Валера, засмеявшись, плюхнулась рядом с ней на кровать и развернула смятый конверт. — Читай вслух.

— Откуда: Военно-Морской Госпиталь Тихоокеанского флота. Так, адрес пропустим… Вот, смотри: ваш запрос принят. Калужный Антон Александрович, 24 года, дата рождения 02.09.1993, в списках не числится, в ВМГТФ за медицинской помощью не обращался.

— Значит, в личном деле какое-то враньё, — Таня поджала губы и задумалась.

— Это странно. А если… Нет, конечно, Машка временами несёт бред, но что, если…

— Если Калужный — шпион? — договорила Таня, сложив руки на груди. — Нужно обдумать. Давай пока не будем говорить Широковой, а?

— Если скажем, то завтра об этом будут болтать даже офицеры, — хмыкнула Валера. — Подозрительный тип этот Калужный, тут не поспоришь.

С Мишей они будто договорились не говорить о войне вообще. Наверное, это было бы слишком больно, но сейчас, когда до того самого дня оставалось двое суток, Валера, вглядываясь в бесконечно родные, чуть резкие черты, не могла не сказать:

— Удивительно. Иногда я думаю, как сильно мне повезло.

Миша чуть поднял бровь, улыбаясь бесконечно тепло и совсем чуть-чуть с болью.

— Нет, правда. Только посмотри на меня: я не стала идеальной подругой для лисёнка, не сумела превратиться в идеального курсанта, не смогла стать идеальной девушкой даже для тебя… Но ты здесь, ты со мной, хоть во мне нет вообще ничего идеального.

— Я люблю тебя и без этого глупого слова, — Миша наклонился ниже, и её окутал родной, мягкий голос. — Люблю твою глупую ревность, твои психи… Даже твоё отчаяние я люблю.

Его ладони скользнули по рукавам Валериного бушлата, чтобы добраться до её запястий и осторожно сжать их. Миша осторожно дотронулся губами до её губ, почти невесомо, на грани какого-то чувства.

Она знала, что эти минуты запомнятся ей надолго. Навсегда. Потому что если и есть на свете кто-то лучше Миши Кравцова, благородней его, умнее, смелее, любящее, то она… она… она просто не желает его знать. Никто ей больше не нужен.

«Ничего, ничего», — успокаивала она себя. «Это не в последний раз, ведь у нас есть ещё завтрашний день; а потом, после войны, ещё много, много, много-много дней».

Девятое декабря стало каким-то тревожным днём. Ещё с утра Валера чувствовала беспричинную (хотя вообще-то очень даже причинную) тоску и постоянное беспокойство, будто что-то должно было вот-вот случиться. Напрасно лисёнок уверяла её, что отъезд только завтра, да и то вечером, что сегодня ночью Миша снова придёт на лестницу и они поговорят — всё это было напрасно, и всё, что могла Валера, это только нервно сжимать Танины пальцы и поминутно кивать головой в ответ.

После обеда они вернулись в общежитие, чтобы переодеться перед рукопашным, и, бросив взгляд на телефон, Валера увидела три пропущенных смс-ки от Миши. Чёрт, наверное, что-то серьёзное, а ещё и в коридоре дневальный что-то орал, и, кажется, всех строили, но Валера всё же успела открыть самую последнюю. Она похолодела.

От: Миша

Не плачь, стой спокойно. Люблю тебя

— Что случилось, что за шум? — раздражённо спросила она у Тани, залетевшей в кубрик. Соловьёва была бледной, как смерть. — Лисёнок, ты чего?..

— Валера… Они… Мы строимся на плацу, всё училище, не знаю, как так вышло, но пятый курс уезжает сегодня. Сейчас. Это… парад. Прямо отсюда на поезд.

Она плакала, и ледянющие, заползающие под одежду порывы ветра тут же сушили слёзы, воспаляя кожу. Валера плакала, высоко подняв голову и смотря на то, как под торжественные звуки оркестра мимо них проходит торжественным маршем пятый курс. Мишино лицо мелькнуло где-то в глубине и снова исчезло; Звоныгин, начальник училища, говорил что-то с трибуны.

Валера обернулась направо и налево: девчонки плакали почти все.

И всё-таки прямо сейчас она была выше их всех. Даже Тани. Нади, Маши, Ленки, Вики — всех. Даже Калужного.

Просто потому, что там был он — её Миша.

Напрасно она тянула голову: через всю эту толпу не разглядеть было ничего. В конце концов, ей сказали, что пятый уже погрузили и что они поехали на вокзал. Прозвучала команда «разойтись». Валера стояла, подняв подбородок и слизывая слёзы с губ.

Таня хотела обнять её, но она совершенно непроизвольно выставила вперёд ладонь, предупреждая прикосновения.

— Прости. Не сейчас. Прости, — прошептала Валера, и Таня чуть отошла, всё же не оставляя её. Валера откашлялась, стирая с лица остатки влаги, и громко позвала:

— Товарищ старший лейтенант!

— Чего тебе, Ланская? — устало обернулся он, закатывая глаза. Всё равно.

— Отпустите меня на вокзал.

— Отпустить… что? — хохотнул он.

— Отпустите меня на вокзал.

— Иди-ка в общежитие, Ланская, пока я тебя не отпустил мыть полы по всей учебке, — он обернулся, собираясь уйти, но Валера просто схватила его за рукав.

— Ты что, совсем обалдела?! — рявкнул Калужный, встречаясь с ней ошалелыми глазами.

— Отпустите меня туда, — едва слышно прошептала она. Почувствовала — не увидела, как в глубине его тёмных глаз что-то мелькнуло.

Через час она отчаянно протискивалась сквозь толпу, ища глазами военные шинели, и, наконец найдя их, пролезла через какое-то ограждение, побежала вперёд, не слушая криков за спиной.

— Миша! — ни одного знакомого лица, только свист, гудки, топот, грязь и крики. — Миша, Миша!

— Валера? — тихий голос прямо у её уха заставил Валеру вздрогнуть.

Голос сорвался, и ей сказать бы хоть что-то, но тело била крупная дрожь, руки бессильно падали, и всё, что смогла сделать Валера — это просто наклониться вперёд и упасть в мягкое марево тёплых рук.

— Не плачь, — Миша осторожно прижал её к себе, поцеловав в волосы над виском.

— Не плачу, — тихо, полушёпотом ответила она. — Я люблю тебя.

Послышались какие-то крики, началось движение: курсанты, а вернее, уже лейтенанты, грузились в поезд.

— Валера, — он обхватил её лицо руками и быстро заговорил: — Послушай меня внимательно. Слышишь? Я передал Назарову своё термобельё, спроси у него. Надевай его обязательно во все полевые, поняла? Ещё оставил немного денег, тоже Назарову, не экономь. Главное — хорошо кушай и одевайся тепло. Слушай свою Соловьёву, у неё мозгов побольше, чем у остальных, ясно?

— Ясно, — она всхлипнула, вжавшись в шершавую шинель щекой.

— И самое главное, — Миша поднял её лицо за подбородок, заставляя смотреть в глаза. — Жди меня оттуда, поняла? Жди моих писем и никогда не отчаивайся.

— Кравцов, где тебя носит?!

— Я люблю тебя.

Через секунду она осталась одна.

Все курсантские приключения, как известно, начинаются одинаково, и если Таня когда-нибудь, как мечтала раньше, соберётся написать книгу, то начинаться она будет со слов «однажды я захотела есть».

В пятницу, после сгоревшего, абсолютно несъедобного даже для них ужина, к двенадцати часам вечера, когда, по всем подсчётам, Калужный уже укатил домой на своём лексусе, у второго курса свело желудки. Все, как одна, честно порылись в своих запасах, но максимум, что нашли — это неприкосновенные запасы пряников и печенья, скапливаемые уже две недели к Машкиному дню рождения.

Лена Нестерова покорно предложила смириться и лечь спать, но второкурсницы решительно отказались, усевшись в Танином кубрике в кружок, и крайне напряжённо размышляли: оказывается, урчащий желудок заставляет мозги работать куда эффективней, чем книги преподов.

О том, что они сделали вчера, не говорили. Было страшно.

Через минуту мёртвой напряжённой тишины Машка выпрямилась и многозначительно подняла палец.

— Полевой, — торжественно произнесла она.

А всё дело было в том, что во время прошлого полевого выхода в октябре им выдали пятнадцать сухпайков, содержащих крайне соблазнительные крекеры, тушёнку и разводной компот. Но девчонок на полевом было восемь или девять: кто-то болел, кто-то принимал участие в каких-то соревнованиях и остался в Петербурге. В общем, едва одним прекрасным вечером они решили разжиться оставшейся едой, разделив её на всех, как нагрянула Мымра и забрала их, увезя в тот же день обратно в Питер. Вряд ли сама она польстилась пайками, забрала-то просто из вредности, а значит, забытые сухпайки ещё могли быть живы.