Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea" - Страница 12

Антон сел на кровати, морщась. Грудь нестерпимо жгло, стоило только развести руки шире плеч. Несколько секунд он смотрел в стену напротив, потом ― на часы. Десять минут седьмого. Нужно встать и пойти в эту чёртову шарагу. Дерьмо.

Дерьмо, начавшееся, кажется, семь месяцев назад (в народе называемое войной), наконец-таки соизволило закончиться, пусть ненадолго и только для него, хорошенько потрепав, выжав из него всё и оставив на память шрамы, трупов шестьдесят друзей, однокурсников и знакомых… Или счёт перевалил за семьдесят? Хотя чёрт с ним, вести точный учёт он давно перестал. И вот, когда он мог просто уйти в запой, спать, пить, не просыхая, или как там ведут себя люди, вернувшиеся с Востока, командование направило его сюда. К этим... этим бабам.

Нужно снять чехлы, в который раз напомнил себе он, оглядывая мебель в плёнке. Знал, что стоит она едва ли не дороже, чем эта квартира, и что сделана в Штатах. А мама не знала. Не могла знать.

Душ, как обычно, не освежал ― только раздражал кожу. Антон в сотый раз со злобой, граничащей со бешенством, напомнил себе, что грудь щипать не может: слишком много времени прошло. Мозгоправ в госпитале уверял, что это нормально. Как фантомные боли, когда ― он сам не раз видел ― человеку отрывает ногу, руку или что-нибудь там ещё, а он всё орёт, что нога болит, и не верит, что её уже нет. Мозгоправа-то он послал, но правда никуда не делась.

Курить хотелось так, что он готов был драть на себе кожу, тем более, что осталось её не так много. Матерясь (про себя ли, нет, всё равно), Антон приклеил на руку очередной никотиновый пластырь, попутно натягивая китель и шнуруя берцы. Чёрный лексус, который, судя по косым взглядам, скоро придётся сдать властям, и купить, видимо, жигули, завёлся быстро, и он, вдавив педаль газа в пол, быстро, гораздо быстрее, чем хотелось, добрался до училища. Вообще-то, можно было и пешком, но дождь лил не переставая, а мокнуть ему не хотелось. Остановился у КПП, припарковав машину, и просто сидел, уставившись на первое же высокое здание за оградой ― общежитие.

Если было на свете место хуже американских подвалов, то вот оно. Светло-серый дом, едва заметный из-за плотной пелены дождя, с отвратными цветочками почти на всех окнах. Сегодня же выкинет их.

Полторы недели здесь слились в один ужасающий момент. И если парни с этого второго курса вызывали просто обычное для него раздражение, то… девочки? Девушки? Женщины? Бабы?.. Как назвать этих тупиц, он просто не знал. Эти недоделанные курсантки вызывали в нём острую, граничащую с бешенством, ярость. Что эти идиотки, только и умеющие, что ходить строевым шагом да зубрить наизусть матчасть, забыли в военном, мать его, в военном училище?

Они списывали, тупили страшно и были не готовы к войне от слова вообще. Первое же занятие строевой, проведённое им на плацу под проливным дождём (самое обычное явление на фронте), закончилось четырьмя слёгшими в медчасть с гриппом и двумя с ОРЗ. Все остальные только кашляли и смотрели на него с ненавистью. На войну они засобирались, как же. Антон с раздражением саданул кулаком по рулю.

Проклиная всё на свете, он поднялся к себе на этаж, бросил вещи в угол дивана и опустился на стул. Зайти на пятый было выше его сил. Нужно было проверить отчётности, посмотреть их журнал, результаты зачётов по физо. Нет, не сейчас. Потом. Закрыл глаза. Надо больше спать, хотя бы часов пять. Ему твердили это в госпитале, пичкая снотворными, твердил мозгоправ, снова и снова заставляя растягиваться в кресле. Он не мог. Мягкое кресло с подлокотниками вызывало липкий ужас, и, как бы ни прятал, спрятать его совсем он не мог.

Даже сейчас, когда он удобно устроил голову на спинке стула, сон не приходил. Слишком много голосов тревожило его сознание, слишком много вспышек мелькало перед глазами. И всё-таки Антон отдыхал хоть немного от давящих слишком светлых тонов квартиры на этом вечно бурлящем Невском. Этот свет жёг, забирался под кожу, саднил там, не давая ни закрыть глаз, ни расслабиться. Мама очень любила светлый.

Стук в дверь раздражал настолько, что ему захотелось швырнуть в неё лежащим под рукой степлером.

― Да, ― сказал он, молясь всем богам, чтобы это были не второкурсницы.

― Товарищ старший лейтенант, разрешите войти? Курсант Соловьёва.

Чёрт бы тебя побрал, курсант Соловьёва. Худшего начала утра быть не может. Он не хотел запоминать, как зовут эту идиотку, но именно её фамилия, как нарочно, запечаталась в сознании. Соловьёва, не выспавшаяся, с тёмными кругами под глазами, стояла на пороге, смотря исподлобья.

В наряде она уже вторые сутки. Две бессонные ночи, и всё это не без его участия. Антон поймал себя на лёгкой усмешке. Она бесила и злила, пожалуй, даже больше других, всем своим существованием, пребыванием здесь. Тем, что дышит с ним одним воздухом.

Тем, что однажды, не умея ничего, абсолютно ничего, поедет на войну, как и тысячи других. Тем, что сдохнет там в первые же дни под пулями. Тем, что он будет чувствовать ― это и он виноват. Тем, что это смерть камнем ляжет на ещё десятки смертей.

― Что надо, курсант? ― он встал, выходя из-за стола.

Она подалась вперёд, будто готовясь переступить порог кабинета, но он поднял брови, ощущая почти физическое… не удовольствие. Удовлетворение.

― Ты всегда такая глухая или только по четвергам? Я не разрешал войти.

Он видел, как вспыхнули её щёки. Как она открыла свой грязный рот, желая, очевидно, ответить что-то неимоверно глупое и колкое, но тут же сжала губы. Не забыла, с кем говорит. Пусть только попробует.

― Из штаба звонил товарищ генерал-майор и просил вас подойти к нему, ― выдавила она, бросая на него косой взгляд. Ну давай, дрянь, погляди ещё раз так, и он не посмотрит, что этажом выше живут офицеры.

― Какого чёрта ему надо? ― отмахнулся он.

А она открыла рот, как будто даже оскорбилась его небрежностью. Заучка и зануда. Моргнула пару раз своими глазищами, будто не понимая, а потом заговорила, вкладывая в реплику всю свою заносчивость и высокомерие:

― Товарищ генерал-майор не отчитывается ни перед кем. Думаю, он сам объяснит вам…

― Твоего мнения никто не спрашивает, Соловьёва, ― сказал он и едва не плюнул: её фамилия прозвучала до тошноты отвратительно.

Антон обернулся к застывшей Соловьёвой и медленно оглядел её. Очень медленно, останавливаясь на тонких запястьях, ступнях в слишком больших берцах, не особо выразительной талии, всё же заметной под формой, на острых ключицах и совершенно непривлекательной груди. Соловьёва казалась недоразвитым угловатым подростком. Он с удовольствием понял, что не хочет её.

Она снова вспыхнула, будто услышав его мысли. Говорят, у каждого есть свой тип и антитип: если это правда, то Соловьёва обходила всех, уверенно выигрывая. Антитипа ярче он ещё не встречал. Вернее — тусклее. Уродина.

Светлые глаза (чёрт разберёт, какого цвета: для этого нужно было подойти ближе, а тошнить его начинало на расстоянии трёх метров), светлые ресницы. Негустые брови, чуть заострённое лицо, слишком крупный нос, покрытый веснушками. Нечёсаная копна длинных рыжевато-русых волос, убранных в какой-то пучок и больше походящих на гнездо.

Его привлекали совсем не такие. Если с кем-то и стоило заводить отношения здесь, то с Завьяловой с третьего: тёмные густые волосы, пухлые губы, привлекательные формы. Правда, спит она с каждым вторым, говорят, ну да ему-то плевать. Или с той же Бондарчук с их курса, она уже неделю липла к нему. Правда, он посылал её, но пыл Бондарчук это не охлаждало. Она лезла снова и снова, улыбаясь и многозначительно расстёгивая несколько пуговиц на сидящем в обтяжку кителе. Обычная шлюшка. Такая, каких здесь много. Сгодится, когда станет скучно.

― Товарищ старший лейтенант, ― кашлянула Соловьёва у двери, и план пробить её голову степлером вдруг стал казаться ему не таким уж невыполнимым.

― Выйди, пока не встала в наряд третий раз, ― бросил он через плечо, поворачиваясь к ней спиной. Пусть только попробует хлопнуть дверью. Пусть только попробует. Но дверь не хлопала, даже не скрипела. Означать это могло только одно. Антон медленно обернулся и столкнулся с ощетинившимся взглядом и вздёрнутым подбородком.