Сердце бури (СИ) - "Раэлана" - Страница 64

Канцлер не знал, чему верить. Впрочем, теперь ему по большому счету было все равно. Какая разница, кто совершил поджог? Важно, что пламя этого пожара, как и пламя войны, уже не удержать. Даже трусоватый по натуре и потому, быть может, склонный к пацифистским убеждениям Лайам вынужден был признать это.

Он видел это пламя собственными глазами, хищное и свирепое. Вот оно! Угрожающе вздымается над крышами многоэтажных зданий и столпами поднимается вверх, к жестоким небесам, где в это время вражеский флот расправляется с остатками эскадрильи «Рапира»…

Викрамм поспешно отвернулся от окна. У него не хватало выдержки. Казалось, огонь охватил не только Сенатский округ — душа главы Республики так же гибла в пламени страха. Охваченная лихорадкой, как душа приговоренного к смерти. Словно в жару, Лайам крупно дрожал, постукивая зубами. Из уголков его широко раскрытых от ужаса глаз сами собой бежали непрошенные, бессознательные слезы.

Он оплакивал гибнущую столицу. Оплакивал Республику. И себя самого.

Вокруг, в его кабинете — здесь, в Офисном здании сената — не было ни души. Пока. Тишина и покой. Но как долго это продлится? Когда штурмовики с безнаказанностью победителей ворвутся и сюда тоже, как они уже успели ворваться в Палату правительства?

Враг на пороге. Пытаться договориться с ним — все равно что пытаться договориться с огнем или разрушительным ураганом. Эта стихия не щадит никого; она просто приходит, чтобы взять положенную жатву. Только теперь Викрамм понял эту истину; но какой жестокой показалась она ему!

Отступать некуда, спастись негде. Впереди пламя, позади — ничто. Смерть окружила его со всех сторон. Он — первое лицо Республики, и должен был умереть сегодня, как капитан, которому не подобает покидать гибнущее судно. Это его обязанность, его долг перед гражданами Республики, перед жителями столицы, перед остатками правительства — перед всеми, за кого он несет ответственность.

Смешной, безумный и бесполезный долг.

Если бы Верховный канцлер не был прикован к своему месту цепями обязательств, которые он некогда взял на себя, принимая присягу, возможно, он давно был бы далеко отсюда. Где-нибудь на нижних уровнях. В какой-нибудь дыре, в клоаке, под забором. Опозоренный, забытый всеми, лишившийся имени, звания, карьеры, привилегий — но живой.

Какой прок другим с его смерти? Какое им вообще дело до него? Все, кто еще жив, заняты теперь одним — это единственное, что еще имеет какой-то смысл. Они спасают собственные жизни. Так отчего же ему тоже не попытаться спасти свою?

Отсюда не так уж трудно выбраться. Глава правительства был знаком со всеми коридорами и переходами этого здания, где по долгу службы проводил едва ли не больше времени, чем в своем собственном доме. Знал он и все эвакуационные выходы, голосхемы которых висели почти в каждом помещении. Один из них располагался прямо тут, в канцлерском кабинете. Чтобы самый важный человек в государстве мог в случае пожара или взрыва максимально быстро покинуть опасную зону.

Существует некий условный рубеж, за которым всякие нормы общества — и долг, и приличия, и даже в некотором смысле мораль — утрачивают смысл. Это страшная граница, за которой в людях умирает все человеческое. Быть может, это хуже, чем смерть. Повлечь такое могут лишь самые тяжелые и страшные бедствия.

Где расположена эта граница? Как ее увидеть? Пожалуй, это каждый решает сам для себя.

Верховный канцлер… нет, больше он не желал называться так! Лайам Викрамм чувствовал, что он уже близок к этой страшной границе. Что страх нестерпимо опаляет его мысли, выжигает разум. Что еще немного — и он окончательно лишится человеческого облика, превратившись в безумное одичалое существо, преследуемое неизбежностью.

Почему же при такой слабости духа он отказался занять одно из мест на «Тантиве»?

В то время Лайам был еще не настолько подвержен панике, как сейчас. Раньше в его рассудке преобладало скорее изумление. Какой-то частью своей души Викрамм до последнего не верил в возможность гибели привычного, спокойного и безопасного мира. Тогда он еще не видел угрозы воочию — и потому, такая несознательность была отчасти ему простительна.

Однако сейчас Корусант уже не просто понемногу скатывался в бездну, а летел туда на всех парах — вниз, в пустоту, во мрак — и все это творилось на глазах Викрамма! Он не мог стерпеть этой пытки! Какой-то неведомый мучитель отвел ему лучшее из зрительских мест в этом театре смерти. Но вскоре зритель должен был сам стать жертвой.

К тому же, то, что экипаж и пассажиры корвета идут на риск, пытаясь покинуть оккупированную планету, было ясно изначально. Викрамм не был готов рисковать. Здесь, на твердой земле — а не в космосе среди вражеских кораблей — он чувствовал себя увереннее, у него была, по крайней мере, какая-то, пусть иррациональная, пусть смехотворная, но надежда. Здесь он мог хоть отчасти сам отвечать за себя, а не доверять свою жизнь воле случая. И стоит признать, что он не прогадал. Так или иначе, все, кто находился на борту «Тантива», уже мертвы, а он еще жив.

Помявшись еще немного, Лайам Викрамм наконец снял канцлерскую алую мантию. Только сейчас он решился сделать это, разом сбросив с себя бремя власти и бремя смертного приговора. Почти бессознательно, непослушными, отчаянно трусящимися руками Викрамм стянул драгоценную ткань, и та сиротливо приземлилась на пол. Смятая, никому не нужная. Даже через неопрятные, уродливые складки Лайам отчетливо разглядел рисунок, вышитый по центру в районе грудной клетки — эмблему Новой Республики.

Звездную птицу, которой сегодня оборвали крылья.

Восходящее солнце, которому больше никогда не подняться, не воссиять на небосклоне.

Лайам побледнел еще больше, хотя и так уже был бледен до невероятия. Казалось, только сейчас он впервые полноценно осознал, насколько близок к тому, чтобы совершить поступок, после которого наверняка возненавидит себя до конца дней. В этот момент Викрамм всем своим видом напоминал преступника, терзаемого неумолимой совестью.

Что ж, пусть его назовут трусом! Пусть считают, что он предал свой народ! Однако если он и отважился на этот шаг, то с огромным трудом.

В Офисном здании находились еще по крайней мере десять офицеров высшего звена флота Республики, членов военного совета. В том числе майор Клаус Диггон и глава Сопротивления адмирал Джиал Акбар. А также несколько сенаторов, которые не успели эвакуироваться — и потому поспешили укрыться хотя бы в этих стенах. Викрамм знал о том, что они здесь. Он сам повелел остаткам своей охраны стоять до последнего, оберегая жизни высоких господ.

Но сейчас ему было плевать на них. Если эти дураки решили остаться и умереть здесь, что ж… их дело.

Рубеж пройден. Теперь каждый сам за себя.

… Не канцлер, не глава сената, не главнокомандующий флотом Республики, а полумертвец — сломленный, испуганный человек потихоньку выбрался на улицу, пока еще враги не подошли к зданию и не окружили его. Пока еще была возможность выйти.

Оказавшись на свободе, этот человек рваным, вороватым шагом двинулся дальше по улице. Он чувствовал, что позор идет за ним по пятам. Однако ощущение преследования только побуждало его постоянно ускорять шаг…

***

«Верховный канцлер исчез».

Эти слова люди, оставшиеся в Офисном здании, передавали друг другу, не сдерживая горечи — таким тоном, что «исчез» означало почти то же, что и «сбежал».

Каждый воспринял столь возмутительную новость по-своему. Акбар, строго выпятив вперед широкую нижнюю губу, покачал головой. Он не скрывал, что расстроен трусостью главы правительства. Хотя выражение его лица почти не выдавало подавленности, это можно было списать на особенности внешнего вида каламарианцев. Немигающие желтые рыбьи глаза в обрамлении широких морщинистых складок век глядели холодно и сурово.

Майор Диггон оказался немногословен. Он лишь сухо заметил, что в праве Викрамма, как и в праве каждого жителя Корусанта, пытаться спастись. Впрочем, все видели, что в глубине души майор тоже немало разочарован.