Сердце бури (СИ) - "Раэлана" - Страница 25

— Иногда долг выше законов. Мне ли объяснять это вам, генерал? Ваш сын стал жертвой, это верно. Однако не большей жертвой, чем пилоты на Набу. Чем множество невинных, которых он сам когда-то пытал и убил. К тому же, если кто-то и определил Кайло Рену пойти на заклание, то это Первый Орден, а не мы. Уж этого-то вы не станете отрицать?

— Ваши слова столь же лицемерны, как и вы сами. Противно слушать.

— Не нужно строить из себя воплощенную добродетель, Лея. Как тогда назвать ваши приключения на Эспирионе? Около двух месяцев вы укрывали преступника, который обладал ценными для Республики сведениями, отлично зная, в каком мы положении. Зная, что творится в секторе Чоммел. И руководствовались при этом исключительно личными мотивами, или я не прав?

Лея молчала, поджав губы, озверело раздувая ноздри, и Диггон готов был подумать, что ему удалось немного дезориентировать ее благодаря своим аргументам.

Он продолжил:

— Я не говорю, что осуждаю вас, хотя мог бы осудить. Любовь женщины к своему дитю — это то, что не подвластно ни законам, ни даже обыкновенной логике. Когда этот парень попал к вам в руки, вы оказались перед чудовищным выбором, которого любой предпочел бы избежать. И все же, вы пошли на обман — такой же обман, как и тот, к которому вынужден был прибегнуть канцлер Викрамм.

Пока Диггон говорил, его рука осторожно тянулась к комлинку на поясе.

Органа, заметив это движение, предупредительно дернулась и вскинула меч немного выше. Расстояние между нею и разведчиком очевидно сократилось.

— Даже не пытайтесь меня облапошить, — процедила генерал. — В противном случае вам все равно не дотянуть до прибытия подмоги. Кроме того, учтите, что если меня арестуют, я не стану молчать. Будьте уверены, общественность узнает о вашем обмане.

— И повергнете Республику в хаос междувластия из-за одной своей прихоти? — бесстрастно осведомился майор. — Предположим, народ возмутится и потребует отставки Верховного канцлера — но что же в итоге? Предвыборная гонка, бесконечная тягомотина, новый всплеск коррупции в кругу сенаторов — и это на фоне войны, в которой мы пока, увы, проигрываем. Я уверен, Лея, что вы не пойдете на такую крайность. Вы слишком преданы Республике и демократии.

Лея стиснула отцовский меч до немоты в пальцах, как будто умоляя тайные силы, скрытые в этом оружии, помочь ей совершить то, зачем она сюда явилась.

«Предана Республике»?.. И это после всех бедствий, которые ей пришлось претерпеть по вине сената, военного совета и самого Верховного канцлера…

Всю свою жизнь Лея Органа жертвовала семьей, жертвовала счастьем родных людей ради Республики. Но сейчас долг перед семьей вышел на первое место. Долг перед сыном, замученным разведкой — во главе с этим вот типом — практически до смерти.

Сила, помоги! Позволь ей прикончить мерзавца — именем Бена, где бы тот сейчас ни находился. Именем Люка.

Наконец Лее показалось, будто она сумела набраться должной решимости. Удар возмездия готов был обрушиться на Диггона единым махом. Генерал знала, что обыкновенному человеку, вроде Клауса, будь тот хоть трижды опытным военным, нечего противопоставить быстроте реакций чувствительных к Силе. А значит, тот, вероятнее всего, не сумеет увернуться.

Пытал. Искалечил. Едва не убил.

Бессменные слова колыхались на поверхности ее сознания, поддерживаемые немилосердной памятью. Но вдруг Лее показалось… да нет, она готова была ручаться, что сквозь обычную ее мантру прорезался голос, кажущийся знакомым и незнакомым одновременно. Этот голос поднимался из самых недр ее души и принадлежал, вероятно, некой неведомой, пугающей сущности. Сама Тьма звучала в нем. Миллион голосов, слитых в одно.

Голос ее боли, ее скорби. Голос чистого отмщения.

«Давай же, убей его! Этот ничтожный человек не заслужил милости. После того, что он сделал с Беном, его смерть будет справедливой. Сила стремится к восстановлению справедливости…»

Лея широко распахнула глаза. Вот сейчас, последний удар сердца — и она сделает то, что должна сделать. Шагнет во Тьму. Пусть ценой своей жизни, самой своей души, но отомстит. Заставит ненавистного ублюдка ответить собственной кровью за пролитую кровь ее ребенка. И за смерть ее брата, принявшего участь Бена на себя…

Тут она услыхала еще что-то.

«Лея, не надо!..»

Нечто новое, немилосердно яркое пронеслось вспышкой в ее рассудке, осветив его — до последнего, самого потайного уголка. Заставляя увидеть всю тайную мерзость тех мыслей, которые еще мгновение назад были скрыты в темноте подступающего безумия. Лея узнала хорошо известные ей глубокие, пронизанные тихой печалью — верной спутницей высшего знания — нотки. С нею говорил Люк.

«Лея, не надо! Не смей делать этого! Боль, гнев, желание мести ведут к Темной стороне. Но однажды ступив на этот путь, уже не повернешь назад».

От неожиданности руки женщины ослабли, и она вынуждена была опустить меч. В этот миг ее глаза как бы открылись; сознание воспрянуло от кошмарного сна. И когда это случилось, странная слабость вдруг овладела ее телом.

Прилив гнева влечет прилив сил. Но за приливом всегда следует отлив.

Лея в смятении отпрянула. Радость от ощущения того, что ее брат снова рядом — пусть и в таком эфемерном виде, словно невидимый охранитель ее души, — переплелась со стыдом и ужасом внезапного прозрения. Только теперь она сумела четко осознать, что произошло. Тьма искушала ее, незаметно подобравшись к измученному нескончаемыми потерями разуму. Тьма, некогда погубившая ее отца и сына. А теперь, выходит, едва не погубившая и ее саму.

Синее лезвие потухло.

Когда Органа вновь подняла взгляд на Диггона, майор, к своему удивлению, увидел вовсе не разъяренную хищницу, стремящуюся во что бы то ни стало разорвать охотника, который осмелился пристрелить ее детеныша. Теперь его глаза видели всего-навсего пожилую женщину, уставшую и подавленную.

Перемена оказалась настолько же неожиданной, насколько и очевидной. Разведчик не знал, что ему думать.

— Генерал?.. — несмело окликнул он.

Лея мысленно усмехнулась искреннему недоумению в голосе Диггона. Казалось, тот всеми силами стремится сообразить, что же побудило хищницу пойти на понятную и отказаться от мысли об убийстве. Однако так и не может придумать ни одной стоящей догадки.

— Не обольщайтесь, — выдавила Органа. И внезапно улыбнулась. Майор готов был признать, что это, вероятно, самая странная улыбка, которую ему только доводилось видеть. — Это вовсе не ради вас…

— Я понимаю, — сдавленно отозвался Диггон.

Лея неторопливо двинулась к выходу.

Встав у двери, она негромко, но четко скомандовала: «Отоприте». Она знала, что майор вряд ли решится воспрепятствовать ее уходу — сейбер как-никак все еще был при ней, а Диггон при виде оного порядком струхнул. Впрочем, знала она и то, что этот человек пошлет за охраной немедленно, как только она скроется из виду. Но, по крайней мере, ее арестуют не сию минуту.

Как она и ожидала, Диггон не решился спорить. Приблизившись, он торопливыми движениями отпер магнитный замок.

Лея вышла в коридор и, не прощаясь, словно майор разведки был для нее вовсе пустым местом, направилась к себе. Она и не думала оборачиваться, давя в себе растущее чувство тревоги. Какая, в конце концов, разница, вызовет ли Клаус охрану прямо сейчас, воспользовались тем, что она больше на него не смотрит, или все же дождется, пока его несостоявшаяся убийца окончательно скроется?

Поначалу генерал ступала ровно, своею обычной, исполненной легкости и достоинства поступью, каковой она могла бы пройти и на трибуну, и на эшафот. На первый взгляд, она была само величие и непоколебимость. Однако внешний вид не соответствовал внутреннему состоянию, служа лишь неловким прикрытием для растерянности и смятения, властвовавших в сердце женщины, отчаянно стучавшем и каждую секунду тревожно сжимавшемся. И потому, стоило Лее отдалиться достаточно, чтобы Диггон уже не мог ее увидеть, как она спрятала горящее лицо в ладони. Ее плечи поникли под страшной, немыслимой тяжестью.