Т. 4. Сибирь. Роман - Марков Георгий Мокеевич - Страница 39

Катя наконец остановилась. Переводя дух, она увидела прямо перед собой озеро, по которому плавали гуси и утки. Берега озера местами были обсажены тополями, кустами акации и черемушника. То там, то здесь белели скамейки, на которых в летнее время коротали свободные часы жившие тут, по так называемому Белозерью, мещане и рабочие. Сейчас на берегу было пусто и сиро. Катя опустилась на скамейку, прикрытую гибкими ветками акации. Отсюда хорошо просматривались все дорожки, сбегавшие в низину, к озеру.

Прежде всего надо было привести себя в порядок. Катя достала из сумочки зеркальце, пудреницу, расческу. Поправив волосы, она заколола их запасными приколками вместо потерянных в толпе на пристани, платочком вытерла вспотевшее лицо, попудрилась, надела шляпу, сдвинув ее широкие поля на лоб больше обычного. Критически взглянув на себя в зеркальце, она осталась довольна. На лице уже не было заметно никаких следов тревоги и напряженного бега. Но вид беличьих манжет на жакете опечалил ее. На левом рукаве манжета болталась, почти оторванная напрочь, на правом из манжеты торчали клочья. Появиться в таком виде на людной улице просто было немыслимо.

По обыкновению, Катя всегда носила в сумочке, в металлическом патрончике, иголки и нитки. Но, ощупав сумочку снова и снова, она вспомнила, что перед отъездом из Петрограда, разгружая сумочку от менее нужных предметов, ока сунула свой швейный патрончик в чемодан.

Спасли положение булавки. Катя всю жизнь спешила и всегда чуть припаздывала. В таких случаях хорошо выручали булавки. Они могли заменить пуговицу, кнопку, пряжку и даже шов. Катя сунула руку под воротник жакетки. Там оказалась целая сокровищница — три булавки. Четвертой булавкой был заколот внутренний карман жакетки. Она и сама не знала, почему пустой карман был тщательно заколот, но четвертая булавка окончательно ее выручила. Две булавки пошли на левый рукав и две на правый. Теперь, искусно скрыв изъяны своей одежды, она могла бы пройти в жакетке даже перед строем модниц, и те ничего бы не заметили. Внешне все выглядело образцово.

Приводя себя в порядок и зорко поглядывая по берегам озера, Катя мысленно была там, на пристани. Приехал ли с пароходом Акимов? Если приехал, то удалось ли ему сойти на берег? Неужели так печально провалился его побег из нарымской ссылки?

Насимович наверняка все знал. Вполне возможно, что Акимов сидит уже в доме портного. Они, может быть, пьют чай с вареньем тети Стаси. А могло быть иначе: Акимова схватили, и он уже мечется в тюремной камере, не ведая того, что она, Катя, все сделала, чтобы выполнить решение комитета о доставке ему заграничного паспорта и денег. Катя вот она, рядом с ним… Рядом, но бессильна чем-нибудь помочь ему… Она сокрушенно вздохнула, намереваясь сейчас же направиться к Насимовичу в Болотный переулок, где ее ждали либо радость, либо новое испытание.

Катя не спеша зашагала по извилистой дорожке от куста к кусту, от дерева к дереву. День уже кончался. Блекло небо, загасала позолота на озере. Сумерки крались из тихих закоулков, с пустырей деревянного города. В церквах ударили в колокола, призывая верующих на вечернюю службу, и звон этот, протяжный и однообразный, навевал тоску.

Вскоре стали встречаться прохожие. В каждом из мужчин Кате мнился Прошкин.

Томск по масштабам едва ли мог сравниться даже с какой-то одной частью Петрограда, но все-таки это был стотысячный город, которого она совершенно не знала. Спрашивать у встречных, где этот самый Болотный переулок, Катя долго не рисковала, шла наобум. В конце концов ей пришлось остановить какую-то старушку, и та с большой готовностью объяснила ей, как выйти отсюда, с Белозерья, в подгорную часть города. Оказалось, что вместо того, чтобы приближаться к дому Насимовича, Катя уходила от него все дальше и дальше.

Поразмыслив над всем происшедшим, Катя решила не спешить. Будет гораздо лучше, если она появится в Болотном переулке под прикрытием темноты. Правда, мысль о том, что Ваня Акимов с нетерпением ждет ее у Насимовича, подталкивала, но несколько раз она сдерживала свой порыв и сбавляла шаг. Опыта конспиративной жизни Катя еще не накопила, но слова братца Саши, дававшего ей инструктаж, запомнила: «Ни в чем не рискуй, Катюха, прислушивайся к голосу интуиции. Лучше переосторожничать, чем перехрабриться. Смелость и дерзость придут позже. У тебя еще все впереди».

Дворники зажгли уже фонари, когда Катя добрела наконец до квартиры Насимовича. В доме было темно, и Катю это насторожило. Но, постояв несколько секунд на тротуаре, она юркнула в калитку.

— Пресвятая дева Мария! Наконец-то!

Тетя Стася широко раскинула руки и порывисто прижала девушку к своему мягкому туловищу, издававшему сейчас терпковатый запах корицы и кофе. Катя без слов поняла: «Ваня не приехал. Жалеет меня».

— Ах, негодяи, ах, изверги, что они устроили! — взволнованно шагая по комнате, с возмущением в голосе восклицал Насимович.

— А что именно, пан Насимович? — спросила Катя, подумав: «Не схвачен ли Ваня? Уж не поэтому ли Насимович так разъярен?»

Насимович взял Катю за руку и пригласил сесть на стул. Сам опустился рядом.

— Да ты разве, Зося, не с пристани? Я-то ведь тоже только что вошел, — сказал Насимович, справляясь со своим не улегшимся еще возбуждением.

— Я убежала с пристани давно…

— Хорошо сделала, Зося, иначе попала бы под облаву. Они перекрыли выход с дебаркадера и всю толпу пропускали поодиночке, трясли вещи, ощупывали одежду и обувь, полагая, видно, что человек, который им был нужен, может проскочить с парохода, подобно мышонку, по их собственным ногам. Фактически люди оказались под арестом на целых четыре часа.

— Я ушла, пан Насимович, в тот момент, когда стали выходить по трапу первые пассажиры…

— А минутой позже они перекрыли выход с дебаркадера. Я видел, как они выставили вторую цепь из солдат.

«Вот оно как! Может быть, на меня расставляли ловушку?» — подумала Катя.

— А Гранит не прибыл, Зося. — продолжал Насимович. — И хорошо, что не прибыл. Убежден, что, окажись он на пароходе, ему уйти не удалось бы.

— Где же он все-таки? Что с ним могло случиться? Что думаете, пан Насимович, на этот счет? — спросила Катя почти шепотом. Густой сумрак в комнате, блеклый свет месяца, падавший в окно, тишина, окутавшая домик с улицы, — все это не располагало к громкому разговору.

— До утра не хочу строить никаких предположений, Зося. Как человек предусмотрительный, Гранит мог покинуть пароход на последней пристани. Следовательно, завтра в полдень или самое позднее к вечеру он может явиться сюда, что называется, пешим порядком.

Насимович, как и Зося, говорил почти шепотом, ко едва он произнес эти слова, послышался голос тети Стаси, которая незаметно притулилась возле мужа в уголочке:

— Именно так, Броня! Мое сердце чует: он где-то поблизости от нас.

— Дай бог, Стася, чтоб твое сердце не обманулось. Правда, Зосенька?

— Безумно молюсь об этом, — воскликнула Катя.

— Вы еще вспомните мои слова, — с чуть заметной обидой сказала тетя Стася.

— А что, Стасенька, не пора ли нам запалить лампу и заняться самоваром? — пытаясь как-то сгладить свой неучтивый смешок, ласково сказал Насимович.

— Добрейший мой Броня, ты, как всегда, опоздал. Самовар у меня давно наготове. И кстати, я напекла сдобного печенья. Клянусь, оно не уступит изделиям лучших кондитеров Варшавы и Вены. Зося, а ты любишь свежее печенье?

— О да, конечно, тетя Стася! Очень люблю. Я сразу поняла, что вы стряпали. От вас так чудесно пахнет сдобой.

— Ты слышишь, Броня?! Цени, милый! — засмеялась тетя Стася и удалилась легкими шагами.

Насимович встал, намереваясь проследовать за женой, но Катя остановила его.

— Присядьте на минутку.

Катя не имела права не рассказать Насимовичу обо всем, что произошло на дебаркадере. Встреча с Прошкиным создавала новую ситуацию в ее пребывании в Томске. Она чуть затянула свое сообщение, потому что не хотела говорить об этом при тете Стасе. Во-первых, ей не хотелось волновать эту милую женщину, явно расположенную к ней, во-вторых, Катя не знала, всеми ли подробностями своей подпольной работы делился Насимович с женой. Едва ли он по соображениям конспирации вовлекал тетю Стасю во все свои дела.