Крест и стрела - Мальц Альберт - Страница 20

— Анна, Анна!

— Что ты делаешь? — захлебнулась от гнева Анна, пытаясь встать.

Кровь прилила к голове Роберта. По задыхающемуся от возмущения голосу Анны он понял, что ошибся, — она, видно, вовсе не чувствовала ничего такого, на что он надеялся. Он оцепенел при мысли о возможных последствиях. Сквозь внезапное головокружение и шум в ушах он, словно издалека, услышал ее голос:

— Ты с ума сошел! Что ты выдумал? Пусти сейчас же!

Она старалась высвободиться, извиваясь в его руках. От страха и оскорбленного мужского самолюбия Роберт вдруг пришел в ярость. Он грубо опрокинул Анну на кровать и навалился на нее всем своим телом.

— Роберт! Господи боже! — истерически вскрикнула Анна. — Перестань, Роберт!

Он молчал и неуклюже, точно пьяный, рвал на ней рубашку.

— Ты разбудишь Отто! — уже без всякой логики воскликнула она. — Роберт, ты разбудишь Отто!

Роберт попытался поцеловать ее, движимый скорее страхом и необходимостью заглушить ее голос, чем желанием. Вдруг ногти Анны впились ему в лицо. Она расцарапала ему щеку от виска до подбородка; на коже выступили кровавые полоски. От острой боли Роберт инстинктивно дернулся назад. Анна тотчас же резким движением своего сильного тела перекатилась на бок. Роберт рухнул на постель и хотел опять схватить Анну, но она была уже на ногах. Это был конец, позорное поражение — и Роберт сразу же пришел в себя. Взглянув в разъяренное лицо тетки, он отчаянно охнул и закрыл лицо руками.

— Ах ты! — прошипела Анна сдавленным от злости голосом. — Свинья паршивая! Собственную тетку! Совсем спятил! Вот дрянь! Тебя надо отправить в концлагерь — только там тебе и место!

— Я нечаянно! — тупо захныкал Роберт. — Ей-богу, Анна, не знаю, что на меня нашло.

— Вот я напишу твоей матери, посмотрим, что она на это скажет! — свирепо продолжала Анна. — Хорош эсэсовец! Завтра же тебя вышвырнут оттуда вон, слышишь? Скотина! — Она плюнула себе под ноги. — Тьфу! Развратный мальчишка!

Роберт, не помня себя от отчаяния, сделал то, что было единственным правильным выходом из этого положения. Он не стал оправдываться и откровенно признал свою вину.

— Анна, поверь мне… ничего бы такого не было, но я не смог с собой совладать. Ты тут ходила в одной рубашке… Я понимаю, это нехорошо, но ты не знаешь, какая ты соблазнительная. А я такой одинокий, Анна!

— Понятно! — с язвительной насмешкой воскликнула Анна. — Значит, во всем виновата я? Ты просто скотина — откуда я могла знать, что у такого молокососа, да еще и родственника, всякие грязные мыслишки! Порядочная женщина никогда не думает о таких вещах!

Анна лгала. Бывали случаи, когда она подумывала о том, чтобы забраться ночью в постель к Роберту. Ее муж был призван в первый же день войны, и она уже томилась по мужской ласке. А вокруг она видела множество других женщин, которые поддавались этой тяге или голоду, далеко, впрочем, не физиологического порядка. Целомудренные матери, которых Анна знала много лет, заводили тайные связи с незнакомыми заводскими рабочими или с юнцами эсэсовцами. Это была словно лихорадка, заражавшая всех и каждого, всюду рушились самые крепкие моральные устои, и уже никто не придавал этому значения. Хоть это, слава богу, еще не выдают по карточкам, тайком хихикали женщины. А с таким малым, как Роберт, живущим под одною с ней крышей, можно было бы устроиться так, что никакая сплетня не достигла бы ушей мужа. Но до сих пор Анна успешно противилась искушению. Несмотря на свои партийные обязанности, в которые входило и наблюдение за случаями беременности безмужних деревенских жительниц, мысль о том, чтобы взять в любовники родственника, всегда была ей противна. Тем не менее она отнеслась бы с меньшим отвращением к попыткам Роберта, если бы уже не согрешила мысленно.

Однако, слушая его жалобное хныканье, она была тронута признанием в одиночестве и больше чем польщена словами о ее неотразимости. Конечно, ему следует задать хорошую головомойку, без этого нельзя, — но сердце ее понемногу смягчалось.

— Ах ты, паршивец, — сказала она. — Чем больше я думаю о том, как ты меня оскорбил, тем ты мне становишься противнее. Хочешь насиловать — отправляйся на фронт. Насилуй полек или русских — им все равно. Но с немецкой женщиной ты не смеешь так обращаться!

— Прости, Анна, я понимаю, это нехорошо, — ныл Роберт. — Мне так стыдно, хоть сейчас помереть. Но ты не знаешь, какая ты соблазнительная. — Он теперь уже нарочно повторял одно и то же. Подвижное лицо Анны, не умевшее скрывать чувства, выдавало ее с головой. — Я просто не мог совладать с собой, Анна.

— Ну вот что: сегодня ты переночуешь здесь, — сказала она, — а завтра утром ступай в казарму. Больше ни одной ночи в моем доме!

— Анна! — Он пытался найти какой-нибудь довод. — Анна, пожалуйста, не надо!..

— Это мое последнее слово!

— Анна!.. — вдруг воскликнул он. — Ты же не знаешь, что было сегодня ночью! Я застрелил человека! Меня всего трясло, когда я пришел домой.

Она недоверчиво взглянула на него.

— Врешь, наверное. Ты застрелил человека? Кого?

— Это я стрелял в Веглера!

— Ты? — Голос ее стал совсем иным. — Ты правду говоришь? Это ты спас завод?

— Да.

Анна сразу же ясно поняла значение происшедшего.

— Вот здорово, Роберт! Ты получишь повышение. Ах, негодяй, почему ты мне сразу не сказал?

— Я просто… понимаешь… Я думал, пока не стоит!

— Не сказать своей тете о таком деле?

Роберт растерянно молчал, прижимая руку к окровавленной щеке, и не знал, как на этот раз выпутаться из дурацкого положения. Конечно, стрелял в Веглера не кто иной, как он, и, надо сказать, это было отличное попаданье на расстоянии метров в пятьдесят, причем мишень его освещали только отсветы горящего сена. Но Баумер чуть не размозжил ему голову его же собственным револьвером за то, что он не догадался ранить Веглера в ногу. Если Анна начнет рассказывать повсюду, что он — герой, то как бы товарищи-эсэсовцы, знавшие, как было дело, не подняли шум!

— Слушай, Анна, ты пока не рассказывай посторонним, понятно? — твердо сказал он.

— Почему? Мой собственный племянник…

— Это тайна.

— Почему?

— Не знаю почему, но Баумер взял с меня слово. Никто не должен знать, что стрелял я. Может, потом это раскроется. Если ты разболтаешь, Анна, у меня будут серьезные неприятности. И у тебя тоже.

— Хорошо, никому не скажу, — вздохнула Анна. Она стояла и смотрела на него с сердитой нежностью. — Значит, вот как! Племянник мой — герой и в то же время страшная свинья. Ну и дела!

— Прости, Анна!

— Ах, убирайся ты отсюда. У меня есть дела поважнее, чем слушать твои извинения. «Прости!» Надо было раньше думать, что делаешь. Ну, ступай. Мне некогда.

Роберт со смущенным видом вышел из комнаты. Услышав за собой щелканье ключа в замке, он слегка усмехнулся. В конце концов все обернулось не так плохо. Анна будет держать язык за зубами. И вероятно, позволит ему остаться в доме. Она не так уж сильно рассердилась и явно была довольна, когда он сказал, что она соблазнительная. Она проглотила это, как сладкий сироп. Быть может, нынешняя ночь даже сломает лед. Теперь Анна будет думать о нем иначе.

Довольный собой, Роберт важно прошагал в ванную и принялся мыть лицо.

Стоя перед зеркалом с ночной рубашкой в руках, Анна рассматривала свое обнаженное тело. Сейчас, разделавшись с Робертом и зная, что он уже не войдет в ее комнату, она вдруг ощутила влечение к нему. Он порядочная дубина, и рожа у него безобразная, но в нем есть грубая мужская сила, которая не могла ее не волновать. Но все-таки это очень дурно — по-настоящему дурно думать о том, чтобы лечь с ним в постель. Девятнадцатилетний мальчишка, родственник…

Как же ей вести себя утром? Выставить его из дому? Нет, этого ей не хотелось. Третья продовольственная карточка в доме — это очень существенно. И потом, Роберт часто приносит домой продукты, выдаваемые сверх нормы в заводской лавке.

Она решила не гнать его. Разумеется, лучше простить, еще раз пробрав его хорошенько. Зачем она будет поступать себе во вред, — особенно теперь, когда ему предстоит повышение, этому поросенку?