Короли комедии - Гликерия Богданова-Чеснокова - Капков Сергей - Страница 4
- Предыдущая
- 4/8
- Следующая
Она недолюбила. И была недолюбима. Помешала война.
В 1940 году Гликерия Васильевна вновь родила, и вновь - дочку, Олю. Тогда же Семен Иванович получил лестное приглашение в Ленинградский театр музыкальной комедии, но отказался от него, так как не брали жену. В первые же дни войны оба поступили в ансамбль оперетты под руководством Валерии Бронской. И с первых же дней Богданова-Чеснокова начала свои бесчисленные выступления для защитников города. Сколько их было - две тысячи? Три тысячи? Точно сказать она не могла.
Гликерия Богданова-Чеснокова дала концерты на всех фронтах - в Ораниенбауме, Кронштадте, на палубах кораблей, в военных частях на Ладоге, в окопах, в землянках, на ленинградских заводах, в госпиталях. "Уходили, когда было темно, приходили глубокой ночью и не знали, застанем ли в живых родных и свои дома. Уверены были только в одном, что завтра утром во что бы то ни стало надо встать и идти работать. Назло фашистам будут люди ходить в театр, будут петь и смеяться".
Однажды ансамбль Бронской попал под обстрел. Артисты перебирались через Ладогу, и снаряд разорвался рядом с машиной. Всех распределили по разным грузовикам, Чесноковы оказались в одной машине с ранеными и несколькими солистками кордебалета. Причем, Гликерия Васильевна села в кабину. Но обстрел еще не кончился, и по дороге рядом с грузовиком вновь разорвалась бомба. На это раз тяжело ранило водителя.
* * *
"Хватай руль!" - закричал он. Я схватила этот руль, туда-сюда... "Жми на педаль!" И я вывела машину на Большую землю. Вывезла всех - и раненых, и мужа с кордебалетом. А они ничего и не знали, что шофер ранен, а машину веду я. Сеня всю дорогу развлекал кокоточек!
На берегу какой-то офицер спросил:
- Кто за рулем?
- Я.
- Вези дальше, в госпиталь!
- Но я же артистка.
- Какая ты артистка?! Вези дальше.
И я повезла. А там услышала: "Обратную ходку давай!" Я бы, конечно, дала... Но одного раза мне вполне хватило".
* * *
Когда все выяснилось, Гликерию Богданову-Чеснокову наградили медалью "За боевые заслуги". Потом еще были орден Красной Звезды, медали "За оборону Ленинграда" и "За победу над Германией", два ордена Трудового Красного знамени и еще целый ряд наград. Но почести интересовали актрису меньше всего. Она считала, что обязана быть на передовой и поднимать дух земляков в самые трагические и опасные минуты. При этом Гликерия Васильевна ни на минуту не забывала о родных. Артистов кормили в госпиталях, в частях, но она не ела, а складывала пищу в судок и бежала домой, к маме и дочке. Сама же порой питалась канцелярским клеем. В блокаду Гликерия Васильевна испортила себе весь организм, но близких все равно не спасла...
"Мы не ожидали, что будет такой голод. Обе семьи - и Богдановых, и Чесноковых - не могли уехать по разным причинам. Одна из них - старые родители. Сели и решили: выживем, так выживем. Умрем - так умрем..."
Каждое утро актриса уходила из дома на сборный пункт, и каждый вечер мама выходила к подъезду, садилась на стул и смотрела в проулок. По силуэту узнавала, когда возвращалась Гликерия. А дома уже был накрыт стол сервирован пустыми тарелками, чашками, стоял чайник с кипятком, лежали сухарики - чтобы все было, как в мирное время, чтобы не утратились традиции, чтобы воля не сгибалась.
Но однажды артисты не могли выбраться из Ораниенбаума целую неделю. И именно в те дни умерла от голода Оленька. И в тот же день в дом попала бомба, в блок, где была кухня. Мама находилась именно там. Стены остались, даже окна не все были выбиты, и стул у подъезда стоял, как прежде. А внутри - ничего. "И сразу у меня никого. И все равно надо было встать и идти работать. Я себе так и приказывала: встать и идти работать!"
А вскоре умер Сеня. Сразу после Победы.
"Блокада его догнала... Уже в Ленинград привозили продукты, было сгущенное молоко. И я, как сумасшедшая - по концертам, подработкам, не боялась руки испачкать - грузила, разбирала. Было все, что нужно. А он очень тяжело болел, мучился с желудком. И на моих руках погас".
У Гликерии Васильевны осталась только работа. И тут в ее жизни вновь появился Ленинградский театр музкомедии. Теперь уже навсегда. Она сразу же стала играть много и с большим успехом, блистая в опереттах Легара, Кальмана, Штрауса, Дунаевского, Милютина. Город, переживший блокаду, истосковался по спектаклям, а уж по таким светлым, как оперетта, - тем более. "Я все сыграла. Все, что шло в театре. Я играла день, играла ночь, играла день, и снова - ночь, и детские утренники, и замены... Заменяла всех! А приходила домой и заставляла себя не рыдать. Ну, одна я. Одна! Я, Бог и театр!"
Гликерия Васильевна была верующей. Это тоже - от бабушки. При ней всегда была бабушкина иконка, с которой актриса не расставалась всю войну. На каждый спектакль просила у Бога разрешение, после - прощения. Ведь считается, что актерство - не божеское ремесло. Гликерия Васильевна стала прихожанкой небольшой церквушки на Серафимовском кладбище. Там, в братской могиле - вся ее родня. И там же, на Серафимовском, актриса завещала похоронить и ее, хотя правительство Ленинграда настаивало на Литераторских мостках.
Гликерия Васильевна через всю жизнь пронесла чувство вины перед близкими. Постоянно повторяла, что если бы в тот трагический день была дома, может, все и спаслись бы. А после войны у нее началась болезненная мания копить запасы продуктов. Она так была напугана ядерными испытаниями и гонкой вооружений, что во все углы своей небольшой квартиры постоянно запихивала пакеты с сухарями и всевозможные консервы. А потом щедро делилась этими запасами с друзьями: "Покушайте бычки в томате! Я покупала их двадцать лет назад на случай войны. Они еще свежие".
Став солисткой театра музкомедии, Богданова-Чеснокова получила двухкомнатную квартиру. Год от года она становилась настоящей примой труппы, при том что главных ролей не играла никогда. На афишах стали появляться надписи "С участием Г.Богдановой-Чесноковой", а ленинградцы интересовались в кассах, играет ли в спектакле их любимая актриса.
В театре ее, в общем-то, не ущемляли, но когда нужно было дать звание "заслуженной артистки", директор театра Николай Янет писал: "Заштампована". Он по-прежнему дружил с Дмитрием Федоровичем Васильчиковым и все так же ненавидел его бывшую супругу. Никогда и нигде о ней плохо не говорил, но пакостил, как мог. "Ну, кто ее знает? Только в Ленинграде. Областная актриса. За что звание?" Сам при этом получил "заслуженного деятеля искусств", причем - в блокаду. Человек хлебосольный дома, талантливый на сцене, Янет был страшно завистлив в профессии. А Богданова-Чеснокова с первых же дней стала лидером в театре. Это его задевало чудовищно.
- Предыдущая
- 4/8
- Следующая
