Родословная до седьмого полена - Донцова Дарья - Страница 8

– Ну все! Теперь ни минуты покоя не будет. Вместо того чтобы лезть не в свое дело, приставать к человеку, который устал, но тем не менее решает важные служебные проблемы, займись запущенным домашним хозяйством. У тебя в доме есть нехоженые чуланы. Разбери их. Наведи порядок. Устанешь и отстанешь от меня.

– Твои люди не догадались пойти в лес, а я там вон сколько всего нашла! – возразила я. – Скажи «спасибо», в противном случае личность умершей мог бы и не установить.

– Без тебя знали, что надо окрестности осмотреть, – взвился толстяк, – не следовало лезть поперек умных людей.

– Умные люди уехали, – напомнила я, – в сторону чащи даже не посмотрели. Не лезу я в твое расследование. Но имею право…

– У тебя есть право изучить свои чуланы, вот и воспользуйся им, – схамил Дегтярев, – остальное не твоего ума дело. До свидания.

Я молча развернулась, дошла до своей спальни, позвонила Семену Собачкину, рассказала о случившемся сегодня в нашем доме и попросила:

– Сеня! Хочу выяснить, что узнал полковник.

– Решила ему нос утереть? – засмеялся вдалеке Кузя.

– Просто надоело, что Дегтярев держит меня за дуру, – призналась я. – Кто обнаружил сумочку? Думаешь, полковник мне «спасибо» сказал? Единственное, что я из него вытянула: мужчина и женщина, возможно, кладоискатели.

– Чушь, – фыркнул Собачкин. – Откуда в том лесу сокровища?

Я рассказала про монастырь, графа… Семен расхохотался.

– Кто пургу намел?

– Сведения я получила от Валерия Носова, – объяснила я, – он живет неподалеку, поэтому хорошо знает местную историю.

– Дашута, – перебил Сеня, – мое детство тоже здесь прошло. У родителей был дом в Ложкине, я ходил там в школу, потом уехал в Москву, поступил в институт, работал в столице. Спустя годы мы с Кузей основали свою фирму, и я построил коттедж неподалеку от своей малой родины, так сказать, вернулся к истокам. Жаль, старого Ложкина более нет.

– А куда оно подевалось? – удивилась я. – Думала, название для нашего поселка придумали застройщики. Неподалеку расположено Вилкино, вот они и пошутили.

– Нет, Ложкино – село моего детства, – пояснил Сеня, – в выпускном классе в апреле месяце я отправился на олимпиаду в МГУ. Учился в школе, которая в Крючкове до сих пор работает, одни пятерки получал. Дураком я никогда не был, сообразил, что столичные выпускники лучше подготовлены, многие с репетиторами занимались. У моей же мамы денег лишних не было. Да и нелишних тоже не хватало, мне только на себя рассчитывать приходилось. Задумал победить на олимпиаде и в вуз попасть. В газетах сообщили, что МГУ обещает тех, кто первые три места займет, без экзаменов и конкурса сразу зачислить на мехмат. Два дня я в столице кантовался, маме наврал, что меня в гости дачники, которые у тети Кати, соседки нашей, сарайчик снимали, позвали. На самом деле я на вокзале ночевал, вернулся – от деревни одни печные трубы остались. У Кузнецовых пожар полыхнул, все погорельцами стали, многие погибли. Лет десять пепелище народ пугало. Потом его с землей сровняли. Никто там заново строиться не стал. Тем, кто жив остался, дали квартиры в Истре, Нахабине, других местах. Подождешь пару секунд, я за водой сбегаю.

Из трубки послышался голос Кузи, правой руки Собачкина:

– Мать Сени в том пожаре погибла. Она служила медсестрой в психушке, которая в лесу стояла. Собачкин на той олимпиаде победителем стал и в МГУ попал. Какая цифра на камне выбита была?

– Точно не помню, – ответила я, – то ли семьсот десятый, то ли двадцатый год.

– Брехня, – отрезал Кузя, – я влез сейчас в документы. Для начала: монастыря в лесу никогда не было. Графа Филиппа Юсупова не существовало. В тысяча восемьсот семьдесят втором году в лесу около Ложкина построили больницу для туберкулезников. Главным врачом там был Филипп Юсунов. А в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году на свет появился граф Феликс Юсупов. Он потом в тысяча девятьсот шестнадцатом году убьет Распутина. Юсунов – Юсупов. Филипп – Феликс. Имена и фамилии похожи. Поэтому, наверное, народ стал считать, что где-то около больнички его имение. Когда началась Вторая мировая война, больницу закрыли, куда делись больные – неизвестно. Не до туберкулеза было, враг стоял у столицы СССР. В середине пятидесятых клиника вновь заработала, но теперь в ней содержали сумасшедших. Психушка действовала до начала нулевых и тихо закрылась. Это вся история. Нет там кладбища! И надгробия с цифрой тысяча семьсот десять или двадцать тоже. Откуда оно возьмется, если люди с больными легкими там впервые лишь в последней трети девятнадцатого века появились? До этого в лесу одни деревья росли.

– Я сама видела камень, – заспорила я, – и цифра была такая, как я сказала.

– Ты с перепугу не рассмотрела, – засмеялся Кузя, – кто-то недавно похоронил свою кошку. Небось тысяча девятьсот какой-то там указан.

– Глупости, я плохо знаю математику, уравнения с буквами а, b, с никогда не решу. Но вижу отлично и цифры знаю. Где Собачкин? Сколько можно воду искать? – рассердилась я.

– Я давно тут, – сказал из трубки голос Сени, – просто слушал. Прости, Дашута, ты в Ложкине не так давно живешь, а я там родился. Моя мама медсестрой в психушке работала, она мне не разрешала по лесу шнырять, но детей тянуло к сумасшедшему дому. Должен тебя разочаровать, Кузя прав. Особняком графа больница никогда не была. В мое детство в здании жили нормальные сумасшедшие.

– Красиво звучит, – восхитился Кузя, – нормальные сумасшедшие.

– Так небуйных называли, – пояснил Сеня, – тихих, они делали в мастерских всякую ерунду, например коробочки расписные. Мне шкатулки очень нравились, а психи хотели сигарет, которых им, естественно, не давали. Еще там были мастера плести коврики. Я все мечтал получить: и шкатулку, и подстилку на пол, и закладки в книги. Все, что психи производили, школьнику Собачкину прекрасным казалось. И друг мой Никитка Буркин того же мнения был. Его мать уборщицей в клинике пахала, вот она сыну эту прелесть приносила. Моя же мама конкретно высказалась: «Дрянь из больницы в нашем доме не появится! Хватит мне этого “искусства” на службе. Не ной!» Но я твердо решил заполучить вожделенное и придумал способ. Мы с Никиткой пошли в сельпо. Пока он что-то по просьбе бабки покупал, продавщицу отвлекал, я стырил блок сигарет. Потом мы побежали в больницу, решили выменять пачки на коробочки и остальное. Операция прошла удачно, мы вернулись домой с добычей. Я свою часть в детской спрятал, хотел ночью на нее полюбоваться, сел «Спокойной ночи, малыши!» смотреть, обожал эту программу из-за мультиков. И тут к нам тетя Зина, продавщица, ворвалась, с ней тетя Катя, старшая медсестра. В психушке большая часть сотрудниц была из местных, все друг друга знали. Как они орали!

Сеня засмеялся.

– Оказывается, Катя пришла после смены в сельпо и рассказала Зине, что ее сегодня замглавного врача отчитал по полной программе. У больных нашли сигареты болгарские, «Родопи» назывались. Как табачок к сумасшедшим попал? Катя учинила контингенту допрос, один больной сознался, что взял у школьника, чье имя забыл, пачку в обмен на коврик. А Зина как раз недосчиталась «Родопи» и впала в минор. Не «Дымок» дешевый сперли, дорогое курево, с фильтром, иностранное. Тетки стали гадать, кто вор. Катя вспомнила, что видела Сеню Собачкина на территории клиники, а Зина нас с Никитой в магазине заметила. Упс. Сошелся пазл. Ох и вломила мне мама! А Никитке даже «ай-яй-яй» не сказали, он всегда сухим из воды выскакивал, его мамашка только поржала.

– К чему ты эту историю рассказал? – не поняла я.

– Прекрасно знаю территорию вокруг психушки и административного корпуса, – пояснил Семен, – кладбища там никогда не было.

– Умерших хоронили в общей могиле в Пасюкино, – добавил Кузя, – я нашел сведения о захоронениях.

– Я видела большой камень, – упорно твердила я, – дата золотом сияла: тысяча семьсот десятый год, еще маленькие такие надгробия чуть дальше виднелись, на них кресты нарисованы. Но к ним я не подходила, потому что труп нашла.