Красноармейцы - Исбах Александр Абрамович - Страница 14

Вернее, говорил один. Говорил комроты. А мы, юнцы, слушали, затаив дыхание.

Комроты не покручивал густых усов, как обычно бывает в таких случаях. У комроты не было усов. Он сверлил глазами тьму. И нам видно было, как блестели эти так много видевшие глаза.

— В далекую польскую деревушку забросила война седьмую роту. Рота была в головной заставе и не одну стычку вынесла с неприятелем.

По крестьянским избам разместилась рота. В школе расположился штаб. Усталость крепко сковала часовых. И не заметили они, как польские отряды окружили со всех сторон деревню, взяли ее в мешок. Когда испуганно и тревожно закричал, предупреждая товарищей, опрокинутый часовой, было уже поздно. Но все же жестоким огнем встретили неприятеля бойцы роты, окружившие штаб. Был убит пулеметчик, и сам командир роты строчил по полякам.

Сила сломила силу. Рота была взята. И в штабе со связанными руками допрашивался комроты. Ничего не сказал комроты. Ни слова не подарил он полякам и потом, избитый, исколотый штыками, лежал и ждал смерти…

На миг замолк комроты, неслышно подполз связист и вызвал его к телефону. И пока принимал комроты приказ из батальона, мы сидели и думали о его рассказе и вслушивались в гул артиллерийской канонады.

— И вот когда лежал я и думал о том, что не увижу никого больше из своих, не увижу победы нашей и торжественного парада на Красной площади, я с горечью перебирал все причины нашего поражения. И когда заскрипела дверь и темная фигура проникла в сарай, я последний раз мысленно простился с друзьями и решил умереть, как большевик.

Кто-то в дубленом тулупе (мне особенно запомнился запах кожи) схватил меня и тихо сказал: «За мной!..» И откуда-то пришла уверенность, что я спасен.

Я пошел… Что рассказывать дальше… Это была учительница. Как она проникла в сарай, как одолела часового, не знаю и до сих пор. Не знаю и то, почему она решилась освободить меня. Была это пожилая женщина. Вечером, перед позорным поражением, за чаем мы молчали. По-русски она говорила плохо. Может быть сын был у нее в армии, — не знаю. Я никогда не видел ее с тех пор. Я даже не написал ей. Деревушки на карте не было. Да и куда там писать было в боях и походах?

Я… кажется, я… даже не поблагодарил ее. Она вывела меня за околицу, и я окунулся во тьму. Когда назавтра мы отняли у поляков деревушку, я не нашел старой учительницы. Только в сундучке, под койкой, нашли мы портрет белокурого юноши и старую, истлевшую на сгибах польскую листовку…

Замолк комроты… Скрутил папироску и закурил «в рукав».

И опять смотрели мы вдаль и думали о рассказе. Ничего необычного не было в рассказе. Не раз о подобных случаях и слышали и читали мы, но в эту предбоевую ночь он звучал по-особому. И ярко в ночной тьме, вставала далекая польская деревушка и старая учительница.

Сильней заухала артиллерия. Мы получили приказ двигаться в наступление. Тихо ползли вперед. Вдруг пламя огня с треском лизнуло ряды передних бойцов. Разорвался фугас. Это было началом. По всему полю начались разрывы. Затрещали выстрелы. Зататакали пулеметы. Химические бомбы изрыгали смертоносный газ. Море огня разливалось по полю. Пораженный осколком, упал наш комроты. Вклиниваясь вперед, в глубь противника, двигались наши пулеметы, и за ними перебегали стрелки. Сзади слышался гул орудий…

А потом каким родным показалось знакомое тарахтенье танков! Танки поравнялись с нами и пошли вперед на противника. Противник встретил их убийственным гранатным огнем… Не один бронированный гигант попал в слоновую яму и выбыл из строя.

А сбоку новое испытание ждало наших бойцов. Один за другим начали огненными струями прорезывать тьму огнеметы. От палящего пламени трудно было скрыться. Уже не передавал приказов комбат, сраженный струей огнемета. Уже второй эшелон двинулся в атаку. И тогда лавиной двинулась на нас конница противника.

Это была незабываемая ночь… Где же был этот бой?.. В какую войну, на каком фронте?.. Это был не настоящий бой. Это только одна ночь из маневров нашего лагеря. Правда, вместо пуль посредники крестами отмечали убитых. Правда, роль фугасов играл бенгальский огонь, а артиллерия стреляла холостыми патронами. Правда, вместо смертоносного иприта, безвредный дым заполнял химические снаряды. Правда, все «выбывшие из строя» остались живы и здоровы. Но мы об этом забыли. Для нас это был настоящий бой, для нас эта ночь огня осталась памятной боевой ночью…

И когда на разборе занятий у большой карты начлагсбора снова четко и ясно разбирал наши ошибки, мы волновались, мы переживали еще раз этот бой, чтобы не забыть ошибок, чтобы исправить их тогда, когда не бенгальский огонь, а настоящие фугасы будут взрываться у нас под ногами, и когда не учебным газом, а настоящим убийственным ипритом будут заряжены химические бомбы.

Кончены маневры. Кончен последний бой. Полк стягивается для того, чтобы отправиться домой в палатки…

Ноги болят после долгой ходьбы. Некоторые повесили носы и спят на ходу. Но таких мало. Песни, песни и песни. Боевая задача выполнена, теперь можно и попеть.

А на привале — круг. И в круг под общие рукоплескания выходит первый плясун полка. Политрук берется за гармонь, и под «барыню», откалывая лихие коленца, пляшет Тюрин. И тогда навстречу Тюрину, пробившись в круг выходит командир взвода, «убитый» и чудодейственно воскресший Петряк!

— Ай да ну!.. Кто кого!..

Лихие коленца загибает командир. Но не отстает Тюрин. Пот с обоих градом. Вприсядку, с вывертом пройдется командир, и в ответ, перевернувшись через голову, с лихой частушкой несется Тюрин.

Двенадцать раз сходились плясуны. Двенадцать раз с гордостью и изумлением смотрели на них бойцы. Но когда на руках по кругу прошелся Тюрин и потом завернул невиданное коленце, не выдержал, сдал командир взвода и вместе со всеми долго хлопал победителю…

— Ста-а-новись!

Кончен отдых. Построены колонны. В путь… И впереди взвода идет побежденный командир, а в третьем ряду чеканит шаг победитель — плясун, стрелок Тюрин… Затягивает песню полковая школа.

Близ лагеря, на боевом стрельбище — остановка. Здесь командующий войсками МВО принимает парад бойцов лагеря. Речи, поздравления с удачно окончившимися маневрами.

— Наши маневры — лучший ответ Чемберлену, — говорит начполага. — Мы выдержали летний экзамен.

А потом начальник лагеря объявляет:

— Считаю лагерный сбор оконченным.

И под звуки оркестра, скинувши усталость, мимо командования округа, рота за ротой проходят «синие», «красные» и «зеленые» бойцы.

Ах, как сладок был сон в родных палатках! Спали почти целые сутки. Усталость ночных боев и походов дала себя знать.

Кончался последний этап нашей летней учебы… Не за горами и возвращение на зимние квартиры.

После прихода из лагерей, на зимние квартиры в школе у нас началась зубрежка. Часть школы — особая команда (курсанты со средним и высшим образованием, которым полагалось служить только год) — должна была сдать экзамен на командиров взвода и уйти в запас, другая часть сдавала экзамен на младших командиров и оставалась второй год служить в полку. Экзамены предстояли серьезные. Кроме того, часто приходилось ходить в караулы, на дежурства по полку. В эти последние дни нагрузка была больше, чем когда бы то ни было. Но винтовки были уже сданы. Сдано было все снаряжение, и мы чувствовали, что выпуск не за горами.