Люди и формулы
(Новеллы об ученых) - Репин Леонид - Страница 13

Теперь мы знаем: Фарадей был удивительно работоспособен и успел сделать поразительно много. Он не только проверил и либо исправил, либо подтвердил и дополнил все, что сделали его предшественники, изучавшие электричество, но и сам совершил несколько великих открытий. Чтобы рассказать о каждом из них подробно, нужно написать целую книгу. Но вот чего стоил Фарадею только один эксперимент, который должен был убедить скептиков в существовании электрической индукции. Это был великий эксперимент Фарадея.

Ученый взял деревянную катушку, обмотал ее двумя проволочками, изолированными шелком. Потом конец одной проволоки он соединил с батареей из десяти гальванических элементов, а конец другой проволоки — с гальванометром. Фарадей полагал, нет, он даже был уверен в том, что при прохождении электрического тока по первой проволоке во второй тоже должен возникнуть ток. Ток индукции.

Замыкание. Стрелка гальванометра по-прежнему недвижима.

Фарадей решил, что слаба батарея, и увеличил в ней число элементов. И снова безрезультатно. Но Фарадей упорно продолжал эксперимент. Стрелка прибора вздрогнула и отклонилась лишь тогда, когда число элементов в батарее достигло 120. Причем ток индукции был скоротечен, легок и неуловим, словно дуновение весеннего ветра: он появлялся лишь при замыкании и размыкании цепи. Ученый получил результат, которого ждал и в который по-прежнему верил. Другой, быть может, оставил бы все попытки, отчаявшись от тщетного ожидания, но не таков был Майкл Фарадей. Он всегда знал, что делал…

И вот только один закон Фарадея — один из целого свода законов, которые дал науке один человек. Закон Фарадея, без которого не найти ни одного учебника физики: при равных количествах электричества разлагаются эквивалентные количества различных электролитов. И термины, которыми теперь пользуются во всем мире — электролиз, электролит, электрод, анод и катод, — эти термины тоже ввел Фарадей.

Но все-таки главные открытия этого воистину удивительного человека лежат в той сфере науки, которой до него, можно сказать, не существовало. Он писал: «Еще немного лет назад магнетизм был для нас темной силой, действующей на очень немногие тела; теперь же мы знаем, что он действует на все тела и находится в самой тесной связи с электричеством, теплотой, химическим действием, со светом, кристаллизацией, а через последнюю — с силами сцепления. При таком положении вещей мы чувствуем живую потребность продолжать свои работы, воодушевленные надеждой привести магнетизм в связь даже с тяготением». Быть может, в этих словах заключена программа для целого поколения…

Нет, он никогда не был жаден, Майкл Фарадей. Если ему в голову приходила идея и он считал ее ценной, он тут же спешил поделиться ею с коллегами. Впрочем, и в случае неудачи он тоже рассказывал все как было, не утаивая ни малейшей подробности; он не хотел, чтобы его ошибки повторяли другие.

…Великий физик умирал в одиночестве. Свою любимую жену и верную спутницу жизни — Сарру Бернард он уже давно схоронил. Да и сам он превратился в почти беспомощного старика, который уже плохо помнил и с трудом мог написать хотя бы строчку. Фарадей сознавал свою беспомощность и очень страдал от этого. Из дома он выходил все реже и реже. И не принимал у себя никого. В это время к нему был вхож только один человек — его ученик Джон Тиндаль.

Он знал точно: все в жизни, что он должен был сделать, он сделал. Он был почетным членом множества крупных академий и носителем целой коллекции научных титулов. Но от дворянства почему-то отказался. Говорят, он сказал при этом такую фразу; «Благодарю. Но я хочу называться просто: Майкл Фарадей».

Быть может, он уже знал, что имя его и так переживет века? А может, он не думал о своей славе, как не думают люди о чем-то малозначительном, что в их жизни не играет решительно никакой роли…

Он умер в семьдесят шесть лет — 25 августа 1867 года в местечке Гамптон-Корт близ Лондона, города, где он родился и где прожил всю свою жизнь.

Пожалуй, лучше всех о нем сказал наш великий ученый А. Г. Столетов: «Никогда со времен Галилея свет не видел столько поразительных и разносторонних открытий, вышедших из одной головы, и едва ли скоро увидит другого Фарадея…»

Прошло больше ста лет, как умер поразительный лондонец. Другого Фарадея за это время не появилось.

Россия подарила миру нескольких выдающихся математиков. Каждый из них — это событие, явление в науке. Чебышев — это эпоха. Пожалуй, немногие из великих жрецов математики сумели столь прочно связать эту абстрактную науку с реальностью, с практикой…

В работе он был неутомим. Она сделалась для него всем смыслом жизни. Она была его любовью, заботой, счастьем.

Он умер, а в математике навсегда остались «закон Чебышева», «теорема Чебышева», «формула Чебышева». Он отдал свою жизнь математике, и она навечно сохранит память о нем.

Он был очень похож на своего отца: такие же гладкие, коротко подстриженные волосы, высокий лоб мудреца, густые мохнатые брови над узкими, широко поставленными глазами, крупный нос и пышные бакенбарды во всю щеку, загибающиеся под подбородком. Да и на портретах того времени они очень похожи: оба внимательно, чуть-чуть испытующе смотрят на мир.

А вот характер отцовский он не унаследовал. Да и матушкин характер, по счастью, тоже не оставил в нем своих черт. Аграфена Ивановна происходила из старинного дворянского рода, была женщиной властной, расчетливой, суровой и не слишком приветливой. Детей она понимала плохо, даже своих, ласка ее была и скупой и редкой. Она и к детям-то относилась по-деловому: Коля и Володя пускай офицерами будут, а вот Пафнутия в военную академию не возьмут из-за того, что хромает немного. Этот пускай в студенты готовится.

Аграфену Ивановну не любили за то, что она могла быть жестокой, держалась надменно, и даже близкие родственники, кто победнее, на ее расположение никогда не рассчитывали. О ней никто никогда не мог сказать доброго слова.

А Лев Павлович, отец Пафнутия, был другой человек. В двадцать лет он был лихим кавалерийским корнетом, и в 1812 году гнал до Парижа отступающих французов. Потом вышел в отставку, поселился в своем Окатове, часто принимал там гостей — принимал широко и хлебосольно, в Боровске — уездном городе, как предводитель дворянства, устраивал развеселые балы, во время которых либо в зале, либо прямо в саду выставляли длиннейшие столы с угощением.

Родители Чебышева имели свои дома и в Москве. Собственный выезд — вернейшее свидетельство добропорядочности и процветания всей фамилии. А фамилия Чебышева тоже была старинной, хотя и не слишком знатной. В старых боярских книгах упоминается Павел Иванович Чебышев — бывший стряпчий и стольничий — он-то и дал начало чебышевскому роду, не очень богатому, не очень и славному, не имевшему даже герба, который заносили бы в «Общий гербовник дворянских родов».

Вот в такой старой семье, потихоньку богатевшей из поколения в поколение, и у таких вот разных, столь непохожих друг на друга родителей родился Пафнутий Чебышев, великий русский ученый, непревзойденный математик, выдающийся изобретатель и педагог. Этот-то Чебышев и прославил свой род на века.

Детство великого математика прошло в деревне, в старом огромном доме. Комнат в нем, казалось, было множество, а длинные полутемные коридоры по вечерам внушали мальчишкам благоговейный страх, который утром казался им смешным и нелепым. Как может быть страшным дом, в котором ты родился и где каждый закоулок знаком тебе с раннего детства?

Дом этот дряхлел год от году, потом его разобрали, а на месте, где он стоял почти полтора века, Пафнутий вместе с младшими братьями установил громадную гранитную глыбу, на которой было высечено: «Здесь у Льва Павловича и Аграфены Ивановны Чебышевых родилось пятеро сыновей и четыре дочери». Камень и сейчас там стоит.