Северный дневник - Казаков Юрий Павлович - Страница 12
- Предыдущая
- 12/20
- Следующая
Нужно еще учесть, что море спокойно месяца три в году. В остальное время - весной и осенью - погода неустойчива, а шторма здесь затяжные, по неделям и более.
Вот выписки из моего дневника осенью 1958 года:
"7 сентября. Вчера и сегодня на море шторм. Ходил вчера по берегу, мело песок, как поземку. Мутное море, низкое осеннее небо - больше ничего. Ветер Ю-3. Не знаю, сколько баллов, но сильный. Вечером вчера усилился чрезвычайно, бил в стену дома, где я живу. Стекла звякали, трясся пол и стол, лампа мигала...
8 сентября. Сегодня погода разошлась, солнце, но ветер не утих, и море по-прежнему бушует. С утра на тони должны были идти доры, но не пошли, и я опять в деревне.
10 сентября. Рано утром шел сильный снег и потом град. Рыбаки томятся дома, председатель хмурый - несколько дней уже нет никакой связи с тонями, ни карбасы, ни доры не ходят. Прошел из Мезени пароход. Два катера было попытались к нему выбраться, но дошли только до устья реки. Говорят, смотреть страшно. Все люди вернулись, будут ждать следующего рейса через неделю.
19 сентября. Пароход опять прошел мимо, по деревне стон стоит, и я решил идти в Архангельск пешком. Но на море еще волнение, и доры не выходят, уехать нельзя, а мне нужно доехать на доре до тони Спасской (20 километров) и оттуда уже продолжать путь пешком, чтобы в первый же день дойти до Зимнегорского маяка.
20 сентября. Я все еще в деревне, погода не устанавливается, доры не ходят. Заведующий рыбоприемным пунктом сказал, что, мол, если взводень опадет, то доры пойдут, а не опадет - и не пойдут. А если неделю не опадет?
- Ну дак что ж, и неделю не пойдут...
На рыбоприемном пункте чисто и тихо. Давно никто не доставлял сюда рыбу".
Итак - дорога! Из-за отсутствия дорог жизнь теплится здесь только по берегу моря. В глубь материка никто никогда не ходил из-за болот, а дорог нет. Громадное количество леса на материке гибнет напрасно, перестаивает, засыхает, падает и гниет. В лесах громаднейшие буреломы, через которые трудно перелезть, прорвавшийся из Двины лес и выброшенный морем по берегам тоже большей частью пропадает. В лучшем случае им пользуются местные колхозы. Да и то - собрать и отбуксировать его на дорах очень трудно и сложно.
Уже на Оке, перебирая литературу о Севере, я наткнулся на интересную книгу А. Жилинского "Крайний Север" (1919), выдержкой из которой я и закончу свои заметки о дороге:
"Бездорожье - первая главнейшая причина неорганизованности Канинско-Чёшских промыс-лов и ничтожности их современных уловов в сравнении с имеющимися рыбными запасами. Если проследить затраты промышленника на проезд и другие расходы, сопряженные с промыслами при настоящих условиях, то получается, что на дорогу уходит значительная часть заработка промышленника, а одновременно ему приходится претерпевать бесчисленные мытарства.
Необходимо безотлагательно оборудовать новый прямой путь от Мезени до Архангельска параллельно Зимнему берегу Белого моря. Протяжение этого пути достигает всего 200 верст, взамен ныне существующего кружного неблагоустроенного пути около 500 верст. Об устройстве нового пути Мезень Архангельск население Мезенского и Печорского уездов тщетно ходатайствует уже около тридцати лет. В 1906 году этот путь был даже временно открыт для движения, однако вскоре по нему прекратилось всякое движение, вследствие полной неблаго-устроенности. Путь до сих пор остается заброшенным. Между тем он будет иметь огромное значение в жизни всего промыслового Севера: пройдет по местности, покрытой прекрасным лесом, бесчисленными рыбными озерами и вполне пригодной для успешного заселения, даст возможность скорой и дешевой доставки по нему к железным дорогам всевозможных продуктов северных промыслов на внутренние рынки.
Развитие рыбных и звериных промыслов Канинско-Чёшского района, успешность его заселения и всестороннего промышленного развития зиждется исключительно на создании здесь путей сообщения. Без них эта окраина обречена на застой".
7
Ничего здесь нет нашего, среднерусского.
У нас летом сенной дух по лугам, дороги среди ржи или пшеницы, яблоки и вишни в садах, равнинные извилистые речонки, частые деревни, гуси ходят по дорогам, ночные зарницы, пыльные автомашины и комбайны, запахи клевера и ромашки...
И здесь - глянешь вдруг из окна, увидишь угол амбара, картошку под окном, дрожащий теплый воздух над щепной крышей, и дрогнет сердце - повеет нашей Русью.
Но переведешь взгляд дальше, и уже звучит деревянная музыка Севера, видишь изломанные линии изгородей, бегущих вверх и вниз, дворы, бани, дома, расположенные ниже и выше, под разными углами к тебе, старые, сизые - и новые, с висящим из пазов мхом, деревянные гати-мостовые и дощатые мостики в проулках, а дальше к горизонту - невысокая пустынная гряда холмов, почти плоская тундровая равнина и река, странно текущая вспять в часы прилива.
И пахнет здесь иначе - пахнет карбасами, просмоленными их бортами, пахнет сетями, и песком, и мохом, и рыбой, и тюленьей кожей... И о наших соловьях, землянике, о пыльных текучих дорогах, о яблоках и вишнях знают здесь только по песням.
Что-то здесь присутствует, какая-то сила в этих домах и людях, и этой природе, которая делает Север ни на что не похожим, - древность ли живет здесь и властвует над всяким приезжим, или века, которые здесь как бы и не текли, новгородская ли жизнь, которая у нас давно прожита и забыта, а здесь отдается еще, как эхо, или белые ночи и море, раскинувшееся за холмами?
Да и то сказать, у нас земля, здесь море, глушь, редкие поселения, порядки, заведенные еще прадедами... И экономика здесь не та, что у нас, на ином стоят, другим живут.
Давно хотелось мне выяснить экономическую основу здешних колхозов, и вот представился случай. Мы сидим в правлении - председатель колхоза, бухгалтер, несколько колхозников, все курят, громко говорят, перебивая, поправляя друг друга, поминутно ныряя в пухлые папки ведомостей, справок и отчетов. Я сухо передаю сейчас то, что записал тогда среди гомона, курения, обсуждений и поправок каждой цифры в ту или другую сторону.
После недавнего укрупнения в колхоз "Освобождение" входят две деревни Койда и Майда, отстоящие друг от друга на шестьдесят километров по берегу моря.
В колхозе 200 хозяйств, примерно 110 в Койде и 90 в Майде. На эти 200 хозяйств, приходится 379 трудоспособных от 16 до 55-60 лет: 159 мужчин и 220 женщин.
"Освобождение" - рыбацкий колхоз, но есть и животноводство (коровы и олени). Оленей пасут в тундре ненцы, работающие в колхозе по договору, коров на все лето отправляют на отгонные пастбища в пятидесяти километрах вверх по реке Койде. Животноводство носит здесь подсобный характер, хотя и играет в общих доходах колхоза значительную роль. Главное же, конечно, рыба - ею тут живут, она здесь основа основ, и о ней всегда особая речь.
Колхоз располагает восемнадцатью тонями по берегу и, кроме того, арендует у рыбокомбина-та и МРС (моторно-рыболовецкой станции) три судна один СРТ (средний рыболовный траулер) и два сейнера. Суда уходят на сезон в Северную Атлантику и в Баренцево море на так называемый глубьевой лов трески и селедки.
15 колхозников работают матросами на СРТ, 16 человек - на сейнерах. На тонях занято 68 человек, остальные работают мотористами на мотодорах, трактористами, электриками, механиками и на сельскохозяйственных работах.
В 1930 году только что организованный колхоз выловил 4972 центнера рыбы. План 1960 года - 18 680 центнеров.
Вот промысловые породы рыб: сельдь, треска, палтус, навага, камбала, семга и т. д. Уловы их по плану распределяются следующим образом: 7000 центнеров сельди, 6800 центнеров тресковых, 650 центнеров наваги, 100 центнеров камбалы, 330 центнеров семги и 3730 центнеров морского зверя тюленя, белухи, который тоже входит в план наравне с рыбой.
Рыбаки, занятые в Северной Атлантике и Баренцевом море, получают за сезон - с ноября по июль - от 25 до 30 тысяч рублей на СРТ и по 8-9 тысяч на сейнерах*. Рыбаки, занятые на прибрежном лове, или тонщики, как их здесь называют, зарабатывают по полторы-две тысячи рублей в месяц.
- Предыдущая
- 12/20
- Следующая
