Одинокий волк - Гэфни Патриция - Страница 80
- Предыдущая
- 80/89
- Следующая
– Вы можете проникнуться сочувствием к мистеру Макнейлу. Вам могут быть понятны его мотивы. Кое-кому из вас они могут даже показаться достойными. Но по чистой совести вы не можете признать его невиновным на этом основании. В глубине души вы знаете, что у вас есть только один выбор. Ваш долг, господа, как бы вам ни было тяжело, сделать этот выбор. Благодарю вас.
Мистер Осгуд медленно поднялся с места. Он медленно заговорил. Он очень медленно произнес свою речь. А потом так же медленно повторил все сначала.
Когда он начал суммировать свои аргументы в третий раз, судья сухо прервал его:
– Это дело будет передано присяжным именно сегодня, советник, вне зависимости от того, закончите вы когда-нибудь свою речь или нет. Я ясно выразился?
Осгуд подавленно кивнул:
– Да, ваша честь.
Он повернулся к присяжным, расправил плечи и набрал в грудь побольше воздуха.
– Господа, я не стану больше испытывать ваше терпение. Я прошу вас только взглянуть на этого человека и увидеть его в истинном свете: он невиновен. И я заявляю вам, что в его глазах содержание животных в зоопарках является преступлением – бессовестным, бесчеловечным, антигуманным. Майкл Макнейл еще не настолько цивилизован, чтобы понять, что массовое заточение всех видов божьих тварей, населяющих землю и описанных наукой, – вещь абсолютно нормальная и общепринятая. Ведь мы считаем это своим неотъемлемым правом: провести летний день, переходя от клетки к клетке и разглядывая диких животных за прутьями. Если в этом есть жестокость, мы ее не замечаем. Мы считаем такое занятие безобидным, естественным для нашего человеческого мира. Никакой закон не нарушен.
Мистер Осгуд остановился и взглянул на своего подзащитного.
– Но Майкл Макнейл, – продолжал он, вновь обращаясь к присяжным, – новичок в мире людей. Он человек несведущий и невинный. Он совершил смелое и дерзкое деяние, которое вошло в противоречие с нашим человеческим законом, но для него оно не являлось преступлением. Он действовал от чистого сердца, в бескорыстном порыве, столь же непреодолимом для него, как стремление матери вбежать в горящий дом, чтобы спасти своего ребенка. В точно таком же порыве он сам рисковал жизнью, спасая тонущего, как он полагал, маленького мальчика.
Адвокат сделал еще одну небольшую паузу и снова заговорил:
– Он, должно быть, сознавал, что ему не уйти от ответственности. Не исключено, что он даже понимал всю безнадежность своей затеи. Эти соображения не остановили его. Я попросил бы вас поставить себя на его место, но я знаю, что вы не можете это сделать. И я тоже не могу. Никто из нас не может. Жизнь моего подзащитного была уникальна, она настолько далека от нашего повседневного опыта, что даже воображение, ничем не может нам помочь. Именно по этой причине вы должны отпустить его с миром, признать его невиновным. Потому что он не просто невиновен, он невинен в самом глубоком смысле этого слова: он безгрешен. В этом человеке нет ни капли зла или жестокости, он не ведает насилия. В лице Майкла Макнейла вы видите человеческое существо в его естественном состоянии. Непорочное. Чистое. Как у любого человека, у него есть свои маленькие слабости: как мне говорили, он порой забывает мокрые полотенца на полу в ванной, а иногда погружается в мечтания настолько, что не слышит слов, обращенных к нему окружающими. Но суть в том, что его еще не коснулось растлевающее душу влияние общества. Майкл таков, каким его создал бог. Люди еще не успели его испортить. Он невинен. Поэтому я прошу вас его освободить. Не потому, что вы оправдываете то, что он совершил, но потому, что вы уважаете то, чем он является. Благодарю вас.
Сидни с трудом проглотила ком в горле. На протяжении всей речи своего защитника Майкл не находил себе места от смущения. Он сидел, стиснув руки, неподвижно уставившись на край стола. До чего же это ужасно: сначала выслушивать в присутствии незнакомых людей, как тебя поносят, а в следующую минуту, – как тебя восхваляют. Присяжные сидели с каменными лицами; сколько ни пыталась, она не могла прочесть на них ничего.
Мистер Осгуд вернулся на свое место. Майкл наклонился к нему и что-то шепнул, вызвав на усталом лице адвоката мимолетную улыбку. Судья Толмен откашлялся. Ему остается сказать всего несколько слов, – строгим голосом заявил он присяжным, – перед тем, как они удалятся на совещание. Сидни почти ожидала, что сейчас Осгуд снова встанет и потребует еще одного перерыва, но он этого не сделал, и судья без дальнейших промедлений начал давать напутствие присяжным.
Но тут в задней части зала послышался взволнованный и удивленный шепот. Сидни обернулась. Увы, шляпа женщины, сидевшей сзади, загораживала от нее дверь. Однако шум в публике становился все громче. В конце концов судья тоже его услышал и прервал свою речь.
– Тишина в зале! – потребовал он, взирая осуждающе на источник беспокойства, находившийся в центральном проходе.
Сидни опять вытянула шею. Она увидела голову и плечи высокого мужчины с темными волосами, заботливо склонившегося к своей спутнице. Дыхание пресеклось у нее в горле. Неужели это возможно? А потом Сэм, сидевший на удобном месте у самого прохода, сорвался со стула и объявил звонким детским голоском:
– Вот отец Майкла!
Зал взорвался. Напрасно судья Толмен стучал молоточком: никто его не слушал. Взгляд Сидни – зачарованный, восторженный – разрывался между Майклом и человеком, который был невероятно, до боли похож на него. Майкл медленно, как сомнамбула, отодвинул свой стул и поднялся на ноги, не сводя глаз со своего отца.
– В суде объявляется перерыв, – проревел судья Толмен, явно осознав, что навести порядок в зале ему не удастся. – Пристав, проводите присяжных в комнату для совещания.
Сидни тоже встала. Филип похлопал ее по руке, и она только после этого сообразила, что цепляется за него изо всех сил и делает ему больно. Весь зал уже был на ногах, но вместо того, чтобы высыпать в проход, люди застыли на месте. Все взгляды были прикованы к импозантному темноволосому господину и бледной, дрожащей, но очень красивой и моложавой на вид женщине – матери Майкла? – державшей его под руку.
– Пристав! Вывести присяжных, я сказал! Позади супружеской четы шла девушка – высокая, темноволосая, тоненькая, как ивовый прутик, с такой же гордой осанкой, как у отца, и тоже очень похожая на Майкла. Все трое Макнейлов прошли по проходу. Их словно магнитом тянуло к Майклу, а его лицо… невозможно было описать. Наконец единственной преградой между ними остался лишь невысокий барьер с турникетом. На несколько секунд все замерли и даже перестали дышать. От волнения кровь прилила к суровому, бледному от природы лицу лорда Олдерна, казалось, он прирос к полу. В конце концов его жена первая очнулась от оцепенения. С коротким криком, перешедшим в рыдание, она толкнула турникет и бросилась к сыну, раскинув руки.
– Пристав! – вновь призвал судья, но присяжные так и не двинулись с места.
Отец Майкла помедлил еще одну неловкую секунду, а потом обнял вместе и жену и сына. Девушка, сестра Майкла, – о, до чего же она была хорошенькая! – сначала стояла в стороне, замирая от волнения, но вскоре подошла ближе. Ее рука слегка дрожала. Она так легко коснулась плеча Майкла, что он ничего не почувствовал. Его глаза были закрыты. Он плакал, и его родители тоже. У Сидни тоже навернулись слезы, пока она провожала взглядом выходящих из зала присяжных. Все они казались взволнованными, некоторые отворачивались, пытаясь скрыть слезы.
А мистер Меррик, сидевший у прокурорского стола, все ниже и ниже опускался на стуле, пока не стукнулся затылком о спинку. Его глаза тоже были закрыты, но не слезы были тому причиной. Он был похож на надувной шарик, из которого выпустили весь воздух.
Присяжные вернулись через тридцать семь минут. Они вынесли вердикт. Майкл Макнейл был признан невиновным по всем пунктам обвинения, кроме вандализма, – он сломал замок на входных воротах зоопарка. Это правонарушение считалось незначительным проступком и каралось штрафом в восемь долларов плюс уплата судебных издержек.
- Предыдущая
- 80/89
- Следующая
