Надежда Дурова - Бегунова Алла Игоревна - Страница 18

Отпуск на два месяца ей дали. Надежда Андреевна отправилась в Сарапул через Москву, где была 8 и 9 января 1809 года, что и отмечено в рапорте Московского ордонанс-гауза[81]. Обратно корнет Мариупольского гусарского полка Александров проследовал через Москву, согласно такому же рапорту, 20 февраля. Получается, что у отца она гостила не менее трех недель. Скорее всего, на обратном пути Дурова сопровождала своего сына и младшую сестру Евгению, едущих в Санкт-Петербург. Тут совпадают две даты. Если в Москве они находились 20 февраля, то к 5 марта 1809 года, означенному в рапорте Императорского военно-сиротского дома как поступление Чернова 4-го, дети непременно должны были прибыть в северную столицу, потому что дорога из Москвы в Петербург зимой занимала примерно от 6 до 9 дней.

Замечание о зимней дороге, которая «начинала портиться» (в феврале-то! – А. Б.), можно отнести к обычному для Надежды Андреевны приему, который она не раз применяла в книге, когда хотела скрыть, затушевать факты своей жизни, по ее мнению, читателям ненужные.

О своем втором отпуске, еще более длительном (три месяца, с 13 декабря 1810 по 15 марта 1811 года), Дурова в «Кавалерист-девице…» вообще не упомянула. Но была она в это время в столице. Об этом свидетельствует ее письмо графу Аракчееву, написанное в Санкт-Петербурге: «…простите мне ваше сиятельство, что я осмелился писать к вам, тогда когда мог бы иметь щастие лично благодарить вас за все милости, которыми был вам обязан, но мундир мой в таком состоянии, что я против воли должен лишить себя щастия явиться вашему сиятельству…»[82]

Интересно то, что этот отпуск Дуровой совпадает с рождественскими каникулами в Императорском военно-сиротском доме (с 24 декабря по 10 января), когда кадетов отпускали к родителям или к родственникам, живущим в столице. Как известно, брат А.В. Дурова Николай жил в Петербурге в доме Кузьминой, расположенном на Сенной площади.

О том, что она была в гостях у своего дяди, Надежда Андреевна в книге написала. Однако она отнесла этот визит к какому-то своему мифическому отпуску в 1816 году, о котором в ее формулярном списке ничего не сообщается. Зато время для того, чтобы рассмотреть дом и картину, открывающуюся из его окон, у нее было:

«Петербург. Я приехала прямо к дяде на квартиру; он все на той же и все также доволен ею – смешной вкус у дядюшки! Квартира его на Сенной площади, и он говорит, что имеет всегда перед глазами самую живую и разнообразную картину. Вчера он подвел меня к окну: посмотри, Александр, не правда ли, что зрелище живописное?… Слава Богу, что дядюшка не сказал – прекрасное! Тогда я не могла б, не солгавши, согласиться; но теперь совесть моя покойна; я отвечала: „Да, вид картинный!“ – прибавя мысленно: „только что картина фламандской школы…“ Не понимаю, как можно находить хорошим что-либо неприятное для глаз! Что занимательного смотреть на толпу крестьян, неуклюжих, грубых, дурно одетых, окруженных телегами, дегтем, рогожами и тому подобными гадостями! Вот картина, всегда разнообразная, которою дядя мой любуется уже девять лет кряду»[83].

Сенная площадь получила свое название от Сенного рынка, располагавшегося на ней в начале XIX века. Крестьяне из пригородных деревень торговали здесь сеном, овсом, хомутами, колесами, кожей, колымажной мазью, подковами и другими предметами для упряжек и упряжных лошадей. Похоже, корнет Александров не только из окна дядиной квартиры рассматривал это торжище и все «гадости», продававшиеся на нем. Зимой 1810–1811 годов во время ежедневных прогулок по городу Надежда Андреевна, наверное, часто проходила между рыночными рядами, придерживая одной рукой, чтобы не испачкать, полы широкой офицерской шинели с пелериной и бобровым воротником, а другой – сжимая ладошку своего девятилетнего сына, кадета малолетнего возраста Императорского военно-сиротского дома.

Об их последующих отношениях, которые Дуровой, судя по всему, приходилось тщательно скрывать, сохранилось лишь два свидетельства.

Одно относится к жизни ее семьи в Сарапуле с 1821 по 1831 год. Первый биограф «кавалерист-девицы» Н.Н. Блинов написал, что Иван Васильевич Чернов просил у матери благословения на брак и получил его, обратившись к ней официально: «Ваше благородие господин штабс-ротмистр». При этом Блинов ссылался на младшего брата Дуровой Василия Андреевича как на источник информации[84]. Но В.А. Дуров не оставил никаких писем и мемуаров. Лично Блинов с ним не встречался, он приехал в Сарапул, когда Дуровы давно покинули этот город. Поэтому, скорее всего, он изложил в статье лишь одну из множества легенд, которые жители Сарапула сочиняли о своей знаменитой землячке.

Толчком для создания легенды могло послужить реальное событие. Может быть, Чернов появлялся в доме Дуровых, но никому из их сарапульских знакомых представлен не был. Может быть, он жил недалеко от Сарапула, встречался с матерью где-то на «нейтральной территории», и там их случайно увидели.

Однако сам факт обращения за благословением на брак говорит о глубоком сыновнем почтении, об уважении к традициям, которые в данном случае проявил Иван Васильевич Чернов. Вероятно, он всегда был связан с семьёй Дуровых какими-то прочными, но невидимыми для посторонних узами.

Не секрет, что у великих женщин отношения с их взрослыми детьми порой складывались непросто. Императрица Екатерина II не хотела передавать российский престол сыну Павлу, считая его неспособным к управлению государством. Её соратница княгиня Екатерина Романовна Дашкова тоже пережила жестокое разочарование в своём горячо любимом первенце.

Князь Павел Михайлович Дашков (1763–1807) как раз и совершил такой поступок: уехав по делам службы в Киев, он в возрасте 25 лет женился там на дочери чиновника таможни Анне Семёновне Алферовой. Дашков даже вовремя не известил мать о дне свадьбы. Княгиня узнала о женитьбе сына случайно, от чужих людей.

«У меня сделалась нервная лихорадка, и в течение нескольких дней моё горе было столь велико, что я могла только плакать, – пишет она в мемуарах. – Я сравнивала поступок сына с поведением моего мужа относительно своей матери, когда он собирался на мне жениться; я думала, что всевозможные жертвы, принесённые мною детям, и непрестанные заботы о воспитании сына, всецело поглощавшие меня в течение нескольких лет, давали мне право на доверие и почтение с его стороны. Я полагала, что заслужила больше своей свекрови дружбу и уважение своих детей, и что мой сын посоветуется со мной, предпринимая столь важный для нашего общего счастья шаг, как женитьба. Два месяца спустя я получила письмо, в котором он просил разрешения жениться на этой особе, тогда как весь Петербург уже знал о его нелепой свадьбе и обсуждал её на всех перекрёстках…»[85]

Имя Ивана Васильевича Чернова ещё раз появляется в рассказе Н. Кутше, собравшего воспоминания жителей города Елабуги о Дуровой. В эти годы она жила замкнуто, одиноко, ходила в гости в две-три семьи, у себя никого не принимала и не любила вспоминать ни о своей военной молодости, ни о громкой литературной славе.

«К своему брату, бывшему городничим в Елабуге (то есть с 1831 по 1839 год. – А. Б.), она ходила очень редко, большею частью на праздники или именины. Переписки она ни с кем не вела, лишь очень редко писала своему сыну; однако никто из ее знакомых не помнит, чтобы в последние годы сын ее приезжал к ней…», – пишет автор статьи[86].