Надежда Дурова - Бегунова Алла Игоревна - Страница 12

Скорее всего, эти описания имеют непосредственное отношение к самой Надежде Андреевне, к истории ее собственного замужества. Повесть, опубликованную в 1839 году, она снабдила подзаголовком: «Истинное происшествие, случившееся на родине автора» – и тексте ее неоднократно указывала, что лично знакома с главной героиней, ее отцом, матерью, мужем. Более того, о работе над этим произведением она написала в своем рассказе «Литературные затеи», тем самым отведя ему особое место среди своих книг. Интересно и то, что именно повесть «Игра судьбы…», а не «Кавалерист-девица…» стала для нее пробой пера, первой попыткой создать литературное произведение, используя свой жизненный опыт.

Произошло это еще во время ее военной службы. Видимо, в 1814–1815 годах в Литовском уланском полку возник кружок офицеров из восьми человек, занимающихся литературным творчеством. Нескольких участников этого кружка Дурова назвала, правда, только под инициалами: «С», «Лип.», «Р-з», «Ч-й», «Ар-й», «Гру…в».

По формулярным спискам офицеров Литовского уланского полка за 1815 год расшифровать можно только одного из них. Это Ираклий Николаевич Грузинцов, поручик, 33-х лет от роду, из дворян Саратовской губернии, где за отцом его числилось 99 крепостных крестьян, холостой, получивший домашнее образование (однако умел говорить, писать и читать по-французски). Грузинцов служил в уланах с 1808 года, участвовал с полком в боевых действиях против французов и имел награду – Золотую саблю с надписью «За храбрость»[49]. Судя по рассказу Дуровой, Грузинцов, который сам писал стихи, и стал инициатором создания кружка, или, как они себя называли, «восьмичленного братства». Из всех «братьев» поручик Александров, признанный наиболее молодым (по внешности), и должен был первым подготовить сочинение в прозе и прочитать его на очередном собрании кружка у «Арго» за вечерним чаем.

«Такое требование не слишком затрудняло меня, – пишет Дурова в рассказе „Литературные затеи“, – в чемодане моем лежало множество исписанных листов бумаги. Я решилась посвятить часа три на то, чтобы пересмотреть их; выбрать, составить что-нибудь похожее на целое и завтра переписать набело. В этом намерении я вытащила чемодан из-под кровати, уселась подле него на пол, расшнуровала и, захватив рукой кипу бумаг, вынула ее на свет Божий, и как не обрадовалась увидя, что это из происшествий нашего дикого лесного края: это – злоключения Елены Г***!.. Хотя глаза мои были закрыты, но я видела ее; она являлась во всех изменениях: ребенком, девицею, молодою женщиною, красавицею, страшным уродом и, наконец, хладным посиневшим трупом, лохмотьями прикрытым… Я потеряла терпение, встала, велела подать огня и села рисовать с натуры… Вот передо мною описание жизни несчастной Елены Г***, и вот она сама в моем воображении переходит очевидно из возраста в возраст, из одного положения в другое; я слышу ее голос… Товарищам моим и в голову не приходит, как страшно для меня мое полночное занятие!..»[50]

Страшно Надежде Андреевне в то время было перебирать в памяти события ее неудачного брака, вспоминать отношения с мужем, которые, вероятно, продолжались более двух лет. Именно два года Елена Г*** пылко любила Лидина и была рабски предана ему, терпеливо снося измены своего супруга, его попойки, а иногда и пощечины от него. Далее, чтобы устрашить и читателей повести, Дурова в соответствии с канонами романтической литературы проводит свою героиню по всем кругам ада. Елену соблазняет лучший друг ее мужа Атолин. Когда любовник бросает ее, она становится содержанкой мусульманина, богатого татарского князя. Еще одно приключение – и Елена уже изгнанная из общества падшая женщина, в 20 лет – законченная алкоголичка, затем – нищенка и, наконец, – мучимая неизлечимым недугом (возможно, сифилисом) умершая на улице страдалица.

Но не Елена, по мысли автора, была виновата в своих злоключениях, а те мужчины, которых она любила, которым безгранично доверяла и слепо повиновалась, никогда не думая ни о собственных интересах, ни о цели своей жизни. В отличие от провинциальной барышни Елены её знакомая барышня Надежда находит в себе силы уйти от мужа-пьяницы и выбирает другой путь. «Я выступила из своей сферы, чтоб стать под развившуюся тогда нашу орифламму[51] и через то года на три потеряла Елену из виду; а она между тем цвела в тиши и глуши нашего маленького городка…»[52], – пишет она о себе в начале этой книги. Так, сдвинув события во времени, Надежда Андреевна получает возможность строить сюжет повести, сравнивая перипетии выдуманной ею героини со своими, совершенно реальными.

Если Елена Г*** только ждёт жениха, то Надежда, вкусив прелестей семейной жизни, уже бежит из дома в армию и в звании рядового конного Польского полка воюет с французами в Восточной Пруссии. Увенчанная наградой, офицером гусарского полка Надежда приезжает в родной город: «Во второй мой приезд в отпуск я увидела Елену Г*** уже невестою…» Гремят сражения Отечественной войны 1812 года. Надежда, ординарец Кутузова, выполняет важное поручение Главнокомандующего в Казани. От Казани до Сарапула – 200 вёрст, и она решает навестить отца. Теперь ей сообщают, что Елену больше не принимают в домах городской знати, так как ею «овладел злой дух». Последняя встреча происходит на улице Сарапула: Надежда – штаб-ротмистр в отставке, с правом ношения мундира и пенсией, Елена – изуродованная страшной болезнью нищенка; и Надежда подаёт ей милостыню.

Финал ужасный для первой бывшей красавицы, и наблюдает его женщина, отдавшая молодые годы государственной службе и независимая ни от кого. Наблюдает с большим сочувствием и болью в сердце, ведь начало жизненного пути было и у той и у другой одинаковым: добрые родители вознамерились выдать любимую дочь за приглянувшегося им молодого человека. Здесь всё обычно, всё стандартно для дворянской семьи начала XIX века. Муж и жена Г*** в «Игре судьбы…» спокойно обсуждают эту ситуацию между собой: «…надобно пристроить её! Как она будет уже замужем, тогда мы можем ожидать покойно конца: долг свой исполнили…»

Нашим современникам даже трудно представить себе ту степень дискриминации, которой подвергались женщины в эту эпоху. Например, женщина не могла получить ни общего (девочек не принимали в школы), ни тем более специального образования; не могла занимать должности на государственной службе, не могла избирать и быть избранной, не могла свидетельствовать в суде. По семейному праву при дележе наследства (если не имелось специального завещания) сын получал десять его долей, а дочь умершего лишь одну – одиннадцатую. Положение женщин в обществе определялось её ролью по отношению к мужчине. Она могла быть только «девицей» (за неё отвечали и ею распоряжались родители или её опекуны); «женой» (все имущественные и иные права переходили к мужу); «вдовой» (женщина получала относительную свободу и независимость, и недаром императрица Екатерина Великая любила называть себя «бедной вдовой»).

Особенно тяжёлым было положение «девицы». Пользуясь современным термином, его можно назвать «подконвойным содержанием». Незамужняя девушка или женщина не имела права без сопровождения родственников, знакомых или слуг даже покидать пределы дома или усадьбы. Это угнетение Надежде Андреевне казалось более жестоким, чем солдатская служба в рядах императорской армии. Она сравнивает одно с другим в своей «Кавалерист-девице…» и пишет:

«Сколько не бываю я утомлена, размахивая целое утро пикою – сестрою сабли, маршируя и прыгая на лошади через барьер, но в полчаса отдохновения усталость моя проходит, и я от двух до шести часов хожу по полям, горам, лесам бесстрашно, беззаботно и безустанно! Свобода, драгоценный дар неба, сделалась уделом моим навсегда! Я ею дышу, наслаждаюсь, её чувствую в душе, в сердце! Ею проникнуто мое существование, ею оживлено оно! Вам, молодые мои сверстницы, вам одним понятно мое восхищение! Одни только вы можете знать цену моего счастия! Вы, которых всякий шаг на счету, которым нельзя пройти двух сажен без надзора и охранения! которые от колыбели и до могилы в вечной зависимости и под вечной защитою Бог знает от кого и от чего! Вы, повторяю, одни только можете понять, каким радостным ощущением полно мое сердце при виде обширных лесов, необозримых полей, гор, долин, ручьев, и при мысли, что по всем этим местам я могу ходить, не давая никому отчета и не опасаясь ни от кого запрещения, я прыгаю от радости, воображая, что во всю жизнь мою не услышу более слов: ТЫ ДЕВКА, СИДИ, ТЕБЕ НЕПРИЛИЧНО ХОДИТЬ ОДНОЙ ПРОГУЛИВАТЬСЯ! Увы, сколько прекрасных ясных дней началось и кончилось, на которые я могла только смотреть заплаканными глазами сквозь окно, у которого матушка приказывала мне плесть кружево…»[53]