Пароль — «Брусника» (Героическая биография) - Матвеев Николай Сергеевич - Страница 4

…Мария, крепко держа за руки спотыкающихся и всхлипывающих ребятишек, быстрыми шагами шла к детскому саду. Юра и Толя, сын соседки, сжимая изо всех сил в ручонках узелки со своим нехитрым имуществом, с трудом семенили за ней. Лида осталась дома с маленьким Генкой — не могла уйти, провожала Жору на фронт.

Вот и двор детского сада, освещенный странным дрожащим светом — рядом горело какое-то здание. Прижимаясь к кустам, стояли люди, а в глубине двора шофер хлопотал у автобуса. Мария уже направилась к руководительнице, когда ее окликнул кто-то:

— Иди к нам, и ребят давай сюда, к кустам поближе. А то не ровен час попадете под обстрел, видишь, как низко летает.

Мария подвела мальчишек к кустам, сама стала рядом. Ребята крепко вцепились в ее руки. Вдруг резкий свист разорвал воздух — совсем близко за дорогой упала бомба, вверх взлетела пыль и земля…

Мария кинулась к мальчикам, закрыла своим телом Юру и Толю. Замерла… Самолет спустился ниже и обрушил свинцовый поток на «важный стратегический объект» — аккуратный деревянный домик среди тополей, яркие деревянные грибы возле песочниц и перепуганных детей с узелками. Взрослые судорожно хватали плачущих ребят и вталкивали их в автобус. Казалось, машина уже полна и больше в ней не поместится ни один человек, но каким-то чудом она принимала все новых и новых ребятишек, пока во дворе не осталось ни одного. Мария даже не успела попрощаться с сыном. Чьи-то руки подхватили его и понесли к автобусу.

— Мама, мамочка! — надрывался Юрка.

— Тетя Маруся, возьми меня домой! — вторил ему Толик.

Их крики рвали душу Марии. От горя у нее потемнело в глазах. Откуда-то из дымной пелены выскочил самолет. Может быть, это вернулся все тот же фашист, а может, и другой такой же ас, заработавший славу на расстреле женщин и детей. Снова визг и грохот раскололи плотный от пыли воздух.

Когда Мария пришла в себя, автобуса во дворе уже не было — шофер каким-то чудом умудрился благополучно вывести громоздкую машину на дорогу.

Мария медленно шла, а в голове звучали одни и те же фразы:

«Возьми меня домой! Мама! Не уходи! Домой! Домой!» — надрывали душу детские голоса. А есть ли вообще этот дом, цел ли? Как жить дальше? Как остаться одной, оторванной от детей? Мысли метались как испуганные птицы, а на землю все ниже и ниже опускались гарь, дым и копоть — дышать становилось все труднее и труднее…

На другой день снова был налет. Теперь уже во многих местах возникли пожары. Горел центр, полыхали привокзальные кварталы, огонь перебрасывался с одного здания на другое, жадно захватывал все, что могло гореть. Неожиданно по улицам потекли грязные ручьи, они стремились вниз к реке, прихватывая на своем пути бумажки, щепки, все, что могли унести. Как будто наступила весна и бурно тающий снег на глазах превращался в мутноватые потоки воды. Но это не были весенние радостные воды — бомба прорвала водопроводные трубы.

Сначала люди пытались тушить пожары, как-то остановить воду, но бомбежка не давала работать. Огонь рушил стены, выгибал железные балки, начисто выжигал все внутри зданий, и на месте теплых, уютных домов оставались закопченные пустые коробки, зиявшие провалами окон. От гари и дыма першило в горле, перехватывало дыхание.

Пожар миновал дом, где жила Мария, хотя соседние улицы скрылись за черным дымом. А над горящим городом появлялись все новые и новые фашистские бомбардировщики…

В Кузнечном переулке было людно: устанавливали зенитные батареи. Возле дома Марии тоже поставили орудие. Чтобы его замаскировать, жильцы дома срубили тополя и ветками прикрыли пушку…

Женщины с жалостью смотрели на усталые лица зенитчиков, на их покрасневшие от бессонницы глаза, пропыленную одежду и растоптанные сапоги. Видно, пришлось им совершить изрядный марш-бросок, прежде чем они установили здесь свои зенитки.

— Сынки, вы бы поспали, а мы пока подежурим, — предложил кто-то из женщин. — Все равно мы не ляжем, а вы хоть немного отдохнете. Как их самолеты появятся — мигом разбудим.

Так и сделали. Артиллеристы, оставив по одному человеку у орудий, разошлись по квартирам, а женщины сидели на крылечке и слушали настороженную тишину. Дежурила со всеми и Мария, напряженно всматривалась в темное небо, как будто можно было заранее знать, откуда появятся вражеские самолеты.

Начало светать, небо из темно-чернильного становилось каким-то сиреневатым, потом посерело, а затем стало совсем светлым. С первыми лучами солнца начался массированный налет…

И так каждый день — город горел, задыхался в дыму и гари. Толпы людей покидали Минск. Трудно было поверить, что в городе так много детей. Глядя на бесконечные вереницы женщин, несущих детей на руках или толкающих перед собой коляски с малышами, Maрия впервые поняла, какая огромная ответственность лежит на всех тех, кто может защищаться сам и защищать другого.

Мария не находила себе места. Она еще раз сбегала в институт и поняла, что ничего конкретного ей там пока сказать не могут. Договорились, что она сама будет держать связь с институтом, а не ожидать, когда ее вызовут.

— Тебе ведь надо дочку найти, — сказала Марии Лида. — В такое время порознь плохо…

Легко сказать — найти дочку, а где она теперь? Наверное, все ждет мать у тетки, вряд ли кто отпустит ребенка одного в такое тревожное время в город, а везти Тому в Минск некому: у сестры сейчас своих хлопот достаточно. Мария решила идти за девочкой. Фашисты уже успели превратить в пылающие развалины большую часть города, и толпы людей, захватив самое необходимое, покидали Минск.

В ночь на 26 июня Мария, Лида и еще одна соседка вышли из города по Могилевскому шоссе. Мария с узелком шла размеренным шагом и несла переброшенное через руку недавно купленное демисезонное пальто. Когда собирала вещи, то машинально подумала: «Новое пальто не надену — изомнется в дороге». Мысли все еще работали по-прежнему, как будто бы женщины отправлялись за город на прогулку, а пальто дорогое, и его просто так не расстелешь на траве или на берегу речки, чтобы отдохнуть и позагорать. Это все были «вчерашние» мирные мысли, и от них не так-то просто было сразу отключиться.

Мария шла, погруженная в свои невеселые думы. Иногда она брала на руки кого-нибудь из ребят и продолжала идти вперед, не чувствуя их тяжести. Так добрались они до деревни Заболотье, где остановились на ночлег, а утром, когда проснулись, то увидели людей в военной форме.

— Это наши, — обрадовалась соседка. — Смотри, Маруся, наши.

Действительно, в деревне расположились красноармейцы.

«Что это они тут делают? — мелькнула мысль у Марии. — Свободна ли впереди дорога?» Она направилась к солдатам, но вдруг ее ноги точно примерзли к земле. Солдаты говорили по-немецки.

«Наверное, послышалось, — подумала Мария, — не может этого быть».

Она не знала еще, что немцы выбросили на парашютах своих десантников, переодетых в красноармейскую форму. Уже через несколько дней все поняли, кто такие эти «красноармейцы», но сейчас красноармейцы, говорящие по-немецки, были для Марии полной неожиданностью.

— Ком, фрау! — позвал один из них Марию. — Ком! — Человек поманил ее рукой. Сколько раз потом приходилось ей слышать эту ставшую привычной фразу и видеть этот жест, но сейчас все это казалось странным, как в кошмарном сне. Мария быстро вернулась к своим спутницам.

— Пошли отсюда скорей, пока не поздно, — позвала она. — Это не наши, это немцы…

Женщины задворками выбрались из деревни и пошли обратно в Минск.

Когда Мария уходила из города, пробираясь среди черных руин и искореженных балок, она с горечью думала:

«Всего несколько часов надо на то, чтобы превратить целый город в развалины, а сколько сил и средств было затрачено, чтобы его построить?»

Мария даже попыталась прикинуть, сколько требуется времени, чтобы построить хотя бы один новый дом, но мысли разбегались, и она перестала считать. Сейчас они возвращались по другим улицам, но и здесь было все то же самое: мертвые здания и люди в перепачканной, изорванной одежде. За эти два дня, пока женщины отсутствовали, случилось самое страшное: в Минск вошли гитлеровцы.