Пароль — «Брусника» (Героическая биография) - Матвеев Николай Сергеевич - Страница 22

Операция захвата Москвы носила название «Тайфун». Название это очень точно раскрывало намерения фашистов — снести, смять, уничтожить все на своем пути, чтобы не осталось камня на камне. Гитлер дал приказ, чтобы город был окружен так, что «ни один русский солдат, ни один житель — будь то мужчина, женщина или ребенок — не мог его покинуть. Всякую попытку выхода подавлять силой». Всех москвичей предполагалось сначала уморить голодом, а потом затопить город и его окрестности так, чтобы не осталось никаких следов и на месте огромного города образовалось бы море.

Генеральное наступление на Москву немцы начали 30 сентября 1941 года: гитлеровские войска встретили ожесточенное сопротивление — весь народ встал на защиту столицы.

19 октября 1941 года Государственный комитет обороны ввел в Москве и в прилегающих к ней районах осадное положение. Внутри города москвичи возводили укрепления. Все, кто мог, помогали строить внешний оборонительный пояс: люди рыли противотанковые рвы, ставили надолбы, делали завалы из бревен. В Москве формировались части и соединения народного ополчения.

«Не бывать фашистам в Москве!» — таков был лозунг советского народа.

И когда 7 ноября 1941 года на Красной площади состоялся парад войск, то этот парад прозвучал как клятва в верности советскому строю и вера в Победу… Тщетно гитлеровцы старались захватить Москву — все их попытки потерпели неудачу. Началось контрнаступление советских войск. Военная обстановка резко изменилась.

В оккупированном Минске, как и везде, с волнением ждали сообщений о боях под Москвой. Текст этой сводки передал Осиповой Николай Кречетович.

Вечером 13 декабря 1941 года Николай Кречетович, как обычно, наладил приемник. Начал слушать. Радостный голос диктора Левитана сразу заставил его насторожиться, а уже через несколько минут он скорописью записывал текст сообщения.

Мелькали названия городов, знакомых каждому русскому человеку: Клин, Калинин, Солнечногорск, Истра… Наши войска предлагают фашистам, засевшим в Клину и Калинине, капитулировать; фашисты бегут, сжигая все за собой, — они сами боятся попасть в окружение.

Кречетович представил себе, как бегут, кутаясь в награбленные у населения теплые вещи, фашистские молодчики… Доблестные немецкие вояки отступают, накинув теплые платки и меховые горжетки.

Кречетович дослушал сводку до конца и аккуратно разобрал приемник.

«Немедленно надо увидеться с Марией, — подумал он, — такие новости не должны залеживаться. Сейчас они нужнее хлеба».

На другой день незадолго до обеденного перерыва Осипова сама пришла к Кречетовичу, спокойно поднялась наверх, где жил Николай Николаевич, открыла взятым из условного места ключом дверь и терпеливо стала ожидать его прихода. Он не заставил себя долго ждать — точно явился домой обедать. Поделился с Марией скудным обедом и передал ей бесценную сводку.

— Завтра утром ее многие прочтут, — удовлетворенно сказала Осипова. — Это уж мы постараемся…

На другое утро листовки с сообщением Совинформбюро висели на улицах рядом с аккуратно расклеенными приказами и сообщениями немецкого коменданта — подпольщики Черной не тратили зря времени.

Новый, 1942, год Мария Борисовна встречала у Кречетовича. Их было всего трое: сам Кречетович, его жена Елена, тайком пробравшаяся к нему в этот вечер, и Мария.

Недолго прожила Елена Кречетович в деревне. Она взяла дочку и уговорила знакомых крестьян, едущих на подводе в Минск на рынок, захватить ее и приехала в город. Сразу же пришла к Франтишке, а та позвала Марию, и женщины стали думать, что делать.

Незаметно пробралась Елена в свою же собственную квартиру, потом туда же Мария принесла ребенка. Девочке строго-настрого приказали говорить только шепотом, чтобы никто не слышал ее голоса, запретили ей бегать и шуметь, а разрешили только ходить на цыпочках, причем на ноги ей надели мягкие валенки, которые она должна снимать только на ночь. Но так Кречетовичи прожили недолго. Однажды утром Николай Николаевич уже отправился на работу в управу, как вдруг вернулся.

— Проверяют документы у всех живущих в доме, — нарочито спокойно предупредил он жену. — Держись естественно, и все обойдется.

Елена схватила дочку и кинулась на кухню. Посадила девочку, белокурую и миловидную, за стол, налила ей чашку чая, дала кусок хлеба с вареньем, а сама быстро надела кокетливый довоенный фартучек и, ударив себя несколько раз по бледным щекам, чтобы появился румянец, стала хлопотать у плиты. Кречетович встретил патрульных у входа в квартиру, любезно пригласил войти. Уже побывав в квартире бургомистра, архиерея, начальника полиции и других высокопоставленных лиц, живших в этом же доме ниже этажами, патрульные были в благодушном настроении.

Бегло проверили документы Кречетовича.

— Кто еще в квартире? — осведомился старший.

— Никого, кроме моей жены и дочери, — с достоинством сказал Николай Николаевич. — Пожалуйста, пройдите.

Немцы вошли на кухню; мирная картина предстала перед их глазами: девочка за столом и женщина в ярком переднике у плиты. Елена, приветливо улыбаясь, приветствовала их на прекрасном немецком языке.

— Какой настоящий немецкий ребенок! — восхитился один из немцев. — До свидания, фрау!

Они ушли, даже не поинтересовавшись бумагами Елены. Когда за ними закрылась дверь, моментально побледневшая как полотно Елена без сил упала на табуретку. На сей раз счастливый случай спас всю семью, но больше рисковать было нельзя.

Мария предложила прописать к себе Елену.

— Но ведь если разоблачат, что она еврейка, то и вас убьют, — говорил Николай Николаевич, — а вам нельзя рисковать.

— Ничего, что-нибудь придумаем. А прописать Лелю необходимо, иначе не миновать ей гетто.

Опять Мария с Кречетовичем занялись ставшей уже привычной работой — подделывать паспорт на сей раз для Елены. Николай Николаевич уже хорошо научился делать печати и штампы. Он даже освоил цинкографию и прятал готовые клише в щели пола. И на сей раз паспорт был сфабрикован на славу, и Елену прописали. Любопытным соседкам Марин было объяснено так: Осипова работает на железной дороге, часто не бывает дома, а ее девочка одна, и за ней надо присматривать. Кроме того, жиличка будет кормить за свой счет Тому, что тоже важно. Преданная Лида Дементьева всячески подтверждала этот вариант. Так и жила Елена у Марии, переводила ей различные документы на русский язык, письма немцев, в которых они жаловались на трудности, вообще выполняла все задания, какие ей поручали. А Кречетовичу пришлось взять для ухода за дочкой молодую девушку, в честности и надежности которой можно было не сомневаться. Очень редко Елена приходила к мужу навестить девочку. Эти визиты были очень тяжелы для Елены: какая мать может без слез смотреть на своего ребенка, который шепотом называет ее тетей, неподвижно сидит на противоположной стороне дивана. Поэтому Елена Кречетович приходила к себе домой в крайнем случае, но в такой день, как канун Нового года, она не могла не прийти.

Николай Николаевич приготовил торжественный ужин — кислую капусту и картошку (он украл их из подвала, где хранили свои запасы его важные немецкие соседи). В углу комнаты стояла маленькая елочка, и ее приятный свежий запах напоминал о довоенных счастливых праздниках.

— За победу! — был единственный общий тост.

Правда, вина и водки не было, в стаканах была вода. Но это был настоящий тост — торжественный и от всей души. Потом сидели до поздней ночи, пели шепотом революционные песни и говорили о том, как отметят день победы, когда он наступит. Никто из собравшихся не знал, доживет ли он до победы, но то, что победа будет, в этом никто не сомневался…

Наступило морозное утро. Кречетович попрощался с женой, и она, закутавшись до бровей, тихонько выскользнула из квартиры. За ней вышла Мария и через несколько кварталов догнала ее.

— Ты иди домой, Леля, а я приду поздно, а может, и совсем сегодня не вернусь, так что ты не беспокойся. — И Осипова исчезла.