Пароль — «Брусника» (Героическая биография) - Матвеев Николай Сергеевич - Страница 13

— Не побоишься, справишься? — Мария близко подошла к Злоткиной, внимательно посмотрела на нее.

Франтишка ничего не ответила, но, наверное, Мария прочла ответ в ее глазах.

— Да, вот ты еще чем займись, — по-деловому продолжала Мария. — Выучи наизусть молитвы, а то тебе, как католичке, их надо хорошо знать. Выучи на всякий случай.

Франтишке не нужно было объяснять, для чего это надо. Часто гестаповцы, захватив кого-нибудь по подозрению, что он еврей, а не католического вероисповедания, как было написано в документах, чтобы застать человека врасплох, неожиданно заставляли его читать молитвы, которые он должен был учить еще в детстве.

— А я их уже все знаю, — успокоила Марию Франя. — Хочешь, хоть сейчас прочту?

Обо всем было договорено — встреча через три дня, и Злоткина заторопилась домой, приближался комендантский час. Хозяйка явно ждала ее и откровенно уставилась на ее пустые руки.

— Где же платье? — поджав губы, поинтересовалась она. — Или не подошло?

— Мало оказалось, — нашлась Франя, — а из маленького большого не сделаешь.

Она пришла к себе в комнату, закрыла дверь и, не раздеваясь, села на кровать.

Еще раз подтвердились ее мысли, что хозяйка в чем-то ее подозревает. Только в чем? То ли, в том, что она, Франя, связана с подпольщиками, то ли в том, что она не полька, а еврейка? Но не это сейчас волновало Франтишку, она до сих пор не могла прийти в себя от той страшной новости, что сообщила ей Мария. И если тогда она сдержалась, то сейчас слезы побежали по щекам. Тоня Соколова в гестапо. Та самая Тоня, с которой она виделась совсем недавно и разговаривала. А сейчас ее мучают в гестапо: бьют, всячески издеваются, пытают, стараются вырвать признание. Она ничего не говорит, и все повторяется снова…

Франя так ясно все это представила, что холодный пот выступил у нее на лбу.

«А если на ее месте окажусь я? Выдержу ли? Смогу ли промолчать? — размышляла она. — Но ведь то, что мне поручили, — это ведь очень, очень важно, от этого зависит многое. Я должна это сделать», — твердо решила она и стала раздеваться.

«Какая необыкновенная женщина Мария — она рискует каждую секунду куда больше, чем я, и, наверное, никогда ничего не боится. Попробую и я как следует взять себя в руки». С этой мыслью она и заснула. Через несколько дней Франя узнала, что Соколову увезли в Узду, а потом в минскую тюрьму. Товарищи пытались устроить ей побег, но он не удался, и в конце января 1942 года Тоню расстреляли.

А в этот вечер Мария сидела в маленькой комнатке у Бромберга и слушала его взволнованный рассказ.

Рафаэль по заданию Черной поручил своей группе собирать оружие и медикаменты, чтобы в дальнейшем все это переправить партизанам. Сам он тоже принял участие в выполнении задания. Ему повезло: он достал автомат. С большими трудностями Рафа принес оружие к себе домой, чтобы потом, когда стемнеет, спрятать его у Николая Дрозда в тайник на чердаке. Вся семья села за скромный ужин, как вдруг раздался громкий стук в дверь.

Проверка документов!

Хотя эти слова уже стали привычными для слуха, но каждый раз они, как хлыстом, ударяли по нервам.

Проверка документов!

Сейчас, когда в доме оружие, эта проверка документов может стоить жизни всей семье.

Мгновенье все сидели оцепенев. Первой сообразила, что надо делать, мать Гали Липской, Ольга Алексеевна. Она схватила автомат и сунула его в постель, где мирно спала Светлана, подоткнула тщательно одеяло и открыла дверь.

На сей раз проверка прошла благополучно: документы у всех были в порядке. Правда, немец, взяв паспорт Рафаэля, молча поджал губы, прочитав национальность — цыган, но еще больше его удивило то, что русская замужем за цыганом.

— Какая неразборчивость, — брезгливо процедил он сквозь зубы.

Галя только подобострастно улыбнулась. Немец взял ее за подбородок, оценивающе осмотрел с ног до головы. Трудно сказать, сколько усилий стоило Рафе, чтобы сдержаться и не дать по рукам наглецу, но он помнил об автомате в кровати спящей девочки и не сделал ни одного движения. Проверка закончилась, и немцы ушли. Только тогда Галя дала себе волю и, зарыдав, упала на диван. Ночью автомат был спрятан в надежное место, а Рафаэль дал себе слово больше никогда не подвергать без крайней необходимости такому риску свою семью.

— До сих пор не могу прийти в себя, — сказала Ольга Алексеевна Липская. — Как подумаю, что могло быть, если бы нашли автомат. Светланку тоже бы убили, — тихо закончила женщина, — а она ведь совсем маленькая…

Мария слушала их рассказ, переживала все происшедшее, а сама думала о своей дочке Тамаре. Худенькая, плохо одетая двенадцатилетняя девочка по своей комплекции вполне могла сойти за девятилетнюю, и это помогало ей в тех случаях, когда ей поручали задания. Своими руками зашивала Мария листовки в рваное пальтишко Тамары. Каждый стежок вызывал в душе матери такую боль, как будто бы она шила не по материи, а по своему живому телу…

Не один раз посылала она девочку, чтобы передать нужному человеку донесение или листовки, отправляла ее на явочные квартиры, чтобы предупредить кого-либо или сообщить что-то срочное. И каждый раз, пока Тома не возвращалась домой, время это было для Марии хуже жесточайшей пытки. Сколько было передумано, сколько пережито страха и волнений за эти горькие минуты, наверное, трудно вместить в годы. Часто Мария говорила себе, что это последний раз, но наступал следующий раз, когда это было НАДО, и никто другой, кроме этого бесконечно дорогого для Марии человека, не мог сделать необходимое дело.

И снова шла в любую погоду девочка в стареньком пальтишке, шла, несмотря на усталость и на то, что каждый ее неверный шаг мог привести к смерти, и Мария прекрасно знала об этом, и знала она еще то, что, если понадобится, то она снова пошлет свою дочь, потому что иначе сейчас она не сможет поступать…

«Пусть думают, что я жестокая мать, — горько размышляла Мария, — но как я могу требовать жертв от других, если сама не буду безжалостна к себе. Нельзя иначе… А может быть, можно? Нет, нельзя!» Мария тряхнула головой, как бы отгоняя от себя мучительные мысли, возвращаясь к разговору об автомате.

— Рисковать зря нечего, — спокойно сказала она, — но без риска тоже не обойдешься. Будем действовать по обстановке. Но тебе, Рафа, надо быть поосторожнее, а то ты иногда сначала делаешь, а потом думаешь…

Рафа смущенно промолчал. Он хорошо знал свой горячий, неуравновешенный характер, свою нетерпимость к подлости, знал и боялся, что может не выдержать и сорваться.

— Вижу, ты все понял, Рафа, — спокойно продолжала Мария, — задача твоей группы прежняя, очень нужны медикаменты и оружие. И последнее. Прочтите, — сказала она как-то торжественно и протянула Бромбергу сложенную пополам бумагу.

— Читай вслух, — попросила Галя Липская.

— «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, верный сын героического белорусского народа, — негромко начал Рафа, — присягаю, что не пожалею ни сил, ни самой жизни для дела освобождения моего народа от немецко-фашистских захватчиков и палачей и не сложу оружия до тех пор, пока родная белорусская земля не будет очищена от фашистской погани.

Я клянусь строго и неуклонно выполнять приказы своих командиров и начальников, строго сохранять воинскую дисциплину и беречь военную тайну.

Я клянусь за сожженные города и деревни, за кровь и смерть наших жен и детей, отцов и матерей, за насилия и издевательства над моим народом, не останавливаясь ни перед чем, всегда и всюду смело, решительно и безжалостно уничтожать немецких оккупантов.

Я клянусь всеми путями и средствами активно помогать Красной Армии повсеместно уничтожать фашистских палачей и тем самым содействовать быстрейшему и окончательному разгрому кровавого фашизма.

Я клянусь, что скорее погибну в жестоком бою с врагом, чем отдам себя, свою семью и белорусский народ в рабство кровавому фашизму.

Слова моей священной клятвы, произнесенные перед моими товарищами партизанами, я подтверждаю собственноручной подписью и от этой клятвы не откажусь никогда.