Тайны волхвов. В поисках предания веков - Джилберт Эдриан - Страница 42

Прибыв в Сирию, он двинулся на восток и провел большую часть следующего лета, опустошая Месопотамию. На следующий год, перезимовав в Сирии и разграбив храм в Иерусалиме, он снова переправился через Евфрат с семью легионами, насчитывавшими около 35 000 пеших воинов и 4000 конников. Филарх Эдесы Абгар, старавшийся — по крайней мере внешне — казаться лояльным Риму, встретил его гостеприимно. И все же то был лишь спектакль, ибо Абгару вовсе не хотелось, чтобы его княжество было аннексировано подобно Сирии к западу от Евфрата. Крассу не хватало харизмы и военной гениальности Помпея, внушавших уважение к нему и в какой-то степени Смягчавших унижение, вызванное «подтверждением» с его стороны. В глазах Абгара Красс был всего лишь алчным римским плутократом, стремящимся украсть к собственной выгоде все, на что удалось бы наложить руки. В подобных обстоятельствах его лояльность вызывала серьезные подозрения. Поэтому Абгар поступил соответственно: заманил римлян в ловушку. Вот как об этом рассказывает Плутарх:

«…и был там арабский филарх по имени Ариамнес^[61],коварный и вероломный человек, оказавшийся величайшим и самым законченным из всех зол, которые собрала судьба для уничтожения римлян…

…Придя к Крассу, варвар /а был он и умелым краснобаем/ воздал хвалу Помпею как своему благодетелю и порадовался большому войску Красса. Но тут же покритиковал его за потери времени на отсрочки и приготовления…

Уговорив таким образом Красса, варвар заманил его подальше от реки /Балых/ и завел в середину равнины по удобному и легкому поначалу пути, который вскоре стал трудным, сменившись глубокими песками и неоглядными безлесными и безводными равнинами, так что не только жажда и трудности похода изнурили людей, но и все, на что наталкивался их взгляд, наполняло их безысходным унынием…

Кассий потихоньку поносил варвара. «Подлейший из людей, — говорил он, — какой злой дух привел тебя к нам? С помощью каких снадобий и махинаций уговорил ты Красса завести свою армию в разверзшуюся бездну пустыни и заманил его на тропу, годную скорее для главаря шайки язычников, нежели для римского императора?»

Варвар же, ловкач, старался подбодрить своей услужливостью и уговаривал потерпеть еще немного. Проносясь вдоль строя воинов и оказывая им помощь, он насмешливо поддразнивал их, говоря: «Уж не думаете ли вы, что совершаете поход по Кампании, в которой изобилуют источники и ручьи, тень деревьев, бани и таверны? Помните же, что вы пересекаете землю на границе Ассирии и Аравии!» Так варвар играл роль опекуна римлян, пока не бросил их прежде, чем стал понятен его обман, не без ведома Красса, которого даже ухитрился убедить, что собирается действовать в его интересах и сбить с толку его врагов».

Тем временем парфяне мобилизовали свои силы. Хотя они и согласились в основном со статус-кво, установившимся после завоеваний Помпея на востоке, они отнюдь не собирались сидеть сложа руки, пока римляне аннексировали бы то, что, по крайней мере теоретически, считалось их западными провинциями. Это было бы безрассудно, поскольку, по правилу домино, они вскоре увидели бы римские армии, стучащимися в ворота их собственных городов. И вот они явились на сцену под командованием их полководца Сурены. В отличие от римских легионов, его армия полностью состояла из конных лучников. Они окружили Красса с его воинами и обрушили на их головы ливень стрел. Когда римская конница попыталась контратаковать, они отскакивали прочь, засыпая своих преследователей так называемыми «парфянскими стрелами». В конце концов основной корпус римской кавалерии заманили в ловушку и уничтожили. Тем самым пешие воины оказались совершенно, беззащитными на открытой равнине. С наступлением ночи поредевшая римская армия нашла убежище в стенах Карры (латинское название древнего города Харран). Они укрывались там целый день и на следующую ночь попытались отступить к Евфрату. Ничего у них не вышло: расстояние до реки было слишком велико, и с утра на них вновь обрушился губительный дождь стрел. Армия была разбита наголову с величайшим позором для Рима, а сам Красе был убит во время переговоров о сдаче.

«Битва при Карры», как ее стали называть потом, произвела на римлян глубокое и неизбывное впечатление. Это было их самое унизительное поражение после битвы при Каннах в 216 году до н. э., когда карфагенский полководец Ганнибал уничтожил практически всю римскую армию. Главная вина за поражение лежит на некомпетентном в военном деле Крассе. Плоская равнина вокруг Харрана не была ни столь грозной пустыней, какой ее описывает Плутарх, ни столь безводной, особенно в мае, когда кругом все зеленеет. Истина же заключается в том, что в такого рода военных действиях римляне и в подметки не годились парянам, и даже Юлию Цезарю — гораздо более одаренному полководцу, нежели Красе, — было бы нелегко выбраться из подобной ловушки. Битва при Карры вынудила римлян поубавить свои амбиции относительно Месопотамии, что дало передышку маленькому царству Осрхоэн. С точки зрения римлян хитрый арамейский филарх Абгар был вероломным злодеем, который заманил в ловушку отважного, но глуповатого Красса и его воинов. В своем собственном понимании и в видении стороны, котирую он представлял, Абгар был, несомненно, героем, умело разыгравшим карту парфян против римлян и обеспечившим сохранение на какое-то время ^полунезависимых княжеств Северной Месопотамии. Он сыграл партию в покер и, по крайней мере, в эту «сдачу» выиграл.

Лишь по прошествии 167 лет, в 114 году н. э., Эдесу вновь поставит под угрозу римский бронированный кулак. На этот раз «восточный вопрос» попытается разрешить император Траян. В Антиохию прибыло посольство филарха Абгара VII с богатыми дарами и уверениями в дружеских чувствах к римлянам. Прошло всего пять лет, как он «выкупил» свое царство у парфян. Явно высока была стоимость той «втиснутости» между двумя империями. Траян присоединил к своей империи соседнее княжество Ансемусия со столицей Батнае и занялся главным делом — вторжением в Парфию и захватом ее столицы Ктесифоном. Восстание в Северной Месопотамии, в том числе в Эдесе, заставило его поспешно вернуться, но позже он вновь взял столицу, а парфянский царь погиб во время возникшего хаоса.

Победы Траяна длились недолго. Он оставил позади Римскую империю, раскинувшуюся как никогда ни прежде, ни позже широко, но во множестве ее частей происходили мятежи, и средств на все не хватало. Преемник Адриан подошел с прагматической точки зрения к восточным делам, почел за лучшее отказаться от притязаний на земли восточнее Евфрата, и достиг договоренности с противником. Один парфянский принц на короткое время занял трон Эдесы, но в 123 году старая династия Абгаров вернула его себе с воцарением Менуа VIII. К сожалению, поколение спустя парфяне сами перешли в наступление, переправившись через Евфрат и вторгшись в Сирию. За защитой Менуа обратился к Риму после того, как его низложили в пользу претендента, более ориентированного на парфян. В 165 году римляне вновь взяли Эдесу после того, как горожане перебили парфянский гарнизон и открыли городские ворота. На трон вернулся Менуа.

Тридцать лет спустя возникли новые проблемы, когда еще один Абгар осадил близлежащий Нисибис, находившийся в то время под римским протекторатом. Осада закончилась неудачей, и Абгар с союзниками потерпел поражение. Однако он ухитрился восстановить добрые отношения с императором Септимием Севером и даже получил обратно свой трон. Его возрожденная лояльность подверглась испытанию в 197 году, когда парфяне снова осадили Нисибис. На этот раз он оказал помощь римлянам, предложив им опытных лучников. Она была оценена по заслугам: одержав легкую победу, римляне пригласили его посетить Рим и оказали ему роскошный прием как «царю царей».

Абгар VIII, известный как «Великий», умер около 212 года. Хотя его сменил сын, великая эпоха независимой Эдесы подошла к своему завершению. Однако его правление совпало, как полагают такие почтенные историки, как Дж. Б. Сегал, с принятием христианства в качестве городской религии. В 213 или 214 году Эдеса была объявлена колонией, и хотя цари продолжали править ею примерно до 240 года, это было лишь номинальное правление. С тех пор город вошел в состав сначала Римской, а затем Византийской империи — не безболезненно, следует заметить — вплоть до пришествия первой Мусульманской империи.