Утерянные победы. Воспоминания генерал-фельдмаршала вермахта - Манштейн Эрих фон - Страница 2

Поскольку в мирное время штаба группы армий не существовало и план по развертыванию должен был быть сформирован только в случае всеобщей мобилизации, для работы над ним была создана небольшая рабочая группа. 12 августа 1939 года она собралась в учебном районе Нойхаммер, в Силезии. Во главе рабочей группы встал полковник Блюментритт, офицер Генштаба, который при объявлении мобилизации должен был занять пост начальника оперативного отдела (Ia) штаба группы армий. Для меня это оказалось неожиданной удачей, так как с этим необычайно талантливым человеком меня связывали самые тесные узы взаимного доверия, возникшие между нами еще во время совместной службы в штабе армии фон Лееба во время судетского кризиса, и я считал необычайно ценной возможность работать в такие времена с человеком, на которого можно положиться. Зачастую люди привлекают нас какими-то незначительными чертами, и в Блюментритте меня всегда восхищала его предельная приверженность телефону. Он и без того работал с невероятной скоростью, но с телефонной трубкой в руке легко разрешал целые лавины вопросов, причем всегда сохраняя невозмутимое добродушие.

В середине августа в Нойхаммер прибыл будущий командир группы армий «Юг» генерал-полковник фон Рундштедт. Мы все знали его. Он был блестящим тактиком и талантливым военачальником, в один миг умевшим охватить суть любой проблемы. По существу, он занимался только важными вопросами, будучи совершенно равнодушным к мелочам. К тому же он был человек старой школы – боюсь, люди этого типа на грани исчезновения, хотя когда-то придавали жизни прелесть разнообразия. Перед обаянием генерал-полковника не устоял даже Гитлер. Казалось, Гитлер питал к нему искреннюю привязанность, которую, что удивительно, отчасти сохранил и после того, как дважды отправлял фон Рундштедта в опалу. Видимо, Гитлера привлекало в нем то, что генерал производил какое-то неопределенное впечатление человека прошлого – прошлого, которого Гитлер не понимал и к атмосфере которого никогда не мог приобщиться.

Кстати сказать, когда наша рабочая группа собралась в Нойхаммере, моя 18-я дивизия также находилась в учебном районе на ежегодных полковых и дивизионных учениях.

Едва ли нужно говорить, что все мы, обеспокоенные чрезвычайными событиями, которые пережила Германия с 1933 года, задавались вопросом, к чему они ведут. В то время все наши мысли и разговоры занимали признаки надвигающейся бури, со всех сторон окружившие горизонт. Мы понимали, что Гитлер преисполнен фанатической решимости покончить с территориальными проблемами Германии, унаследованными по Версальскому договору. Нам было известно, что еще осенью 1938 года он вступил в переговоры с Польшей с целью окончательно разрешить вопрос польско-немецкой границы, хотя о результатах этих переговоров, если они вообще добились каких-то результатов, ничего не говорилось. В то же время мы знали, что Великобритания дала Польше определенные гарантии. И я могу с уверенностью утверждать, что в армии не было столь самонадеянного, беспечного или недальновидного человека, который не увидел бы в этих гарантиях в высшей степени серьезное предостережение. Уже одно это обстоятельство – хотя и далеко не единственное – убеждало наш нойхаммерский рабочий штаб, что никакой войны в конце концов не будет. Даже если план развертывания, который мы в то время разрабатывали, осуществится, это, как нам представлялось, еще не означало войну. До последнего мига мы пристально следили за тем, как Германия опасно балансирует на лезвии ножа, и все больше поражались невероятной удаче Гитлера, достигавшего всех своих явных и тайных политических целей, причем до сих пор не прибегая к оружию. Казалось, этот человек обладает почти безошибочным чутьем. Успех следовал за успехом, и этому не было конца – при условии, что можно вообще назвать успехами блестящую череду событий, в конечном итоге приведших Германию к краху. Все успехи достигались без развязывания войны. Почему же на этот раз должно быть по-другому? – спрашивали мы себя. Взять хотя бы Чехословакию. Хотя в 1938 году Гитлер собрал против нее внушительные войска, война так и не началась. И все же мы не могли выбросить из головы старинную поговорку о кувшине, который повадился по воду ходить и голову сломал, ибо на тот момент сложилось куда более сложное положение, а игра, в которую, видимо, собирался играть Гитлер, казалась куда более опасной. Ведь теперь нам пришлось бы выступить против данных Польше британских гарантий. Но мы вспоминали утверждение Гитлера о том, что он не настолько безумен, чтобы развязывать войну на два фронта, как поступило руководство Германии в 1914 году. Из этого хотя бы можно было сделать вывод, что Гитлер – человек разумный, даже если у него не осталось человеческих чувств. Срываясь на хриплый крик, он недвусмысленно заверил военных советников в том, что он еще не сошел с ума, чтобы ввязываться в мировую войну ради Данцигского, или Польского, коридора.

Когда Польша воспользовалась навязанным Германии Версальским миром, чтобы аннексировать немецкие территории, на что не имела права ни с точки зрения исторической справедливости, ни с точки зрения самоопределения, она стала для нас незаживающей раной. В те годы, когда Германия была слаба, Польша оставалась постоянным источником раздражения. Каждый раз, глядя на карту, мы вспоминали свое сомнительное положение. Безосновательная демаркация границы! Увечье, нанесенное Отечеству! Коридор, отделивший Восточную Пруссию и давший нам все основания опасаться за эту прекрасную землю! Но, несмотря ни на что, армия и не мечтала о том, чтобы развязать войну с Польшей и силой положить конец этому положению. Помимо всего прочего, для отказа от насильственных действий была очень простая причина военного свойства: наступление на Польшу, так или иначе, ввергло бы рейх в войну на двух фронтах, а то и больше, а на это у Германии совсем не было сил. В период слабости, продиктованной нам Версальским договором, нас ни на минуту не покидал cauchemar des coalitions[1] – страх тревожил нас все больше, поскольку широкие круги польского населения по-прежнему питали плохо скрываемое желание прибрать к рукам немецкие территории. И хотя мы не испытывали желания развязать агрессивную войну, едва ли можно было надеяться, при непредвзятом отношении к настрою Польши, что нам удастся сесть с поляками за стол мирных переговоров, дабы пересмотреть эти бессмысленные границы. Кроме того, мы полагали, что однажды ничто не помешает Польше взять инициативу в свои руки и попытаться силой решить пограничный вопрос. Начиная с 1918 года мы имели возможность получить кое-какой опыт в этом отношении, и, пока Германия была слаба, следовало подготовиться к подобному варианту. Как только смолк голос маршала Пилсудского и решающий голос получили определенные национальные круги, вторжение Польши в Восточную Пруссию или Верхнюю Силезию стало таким же вероятным событием, как вылазка поляков в Вильно. Однако на этот случай размышления военных нашли политический ответ. Если Польша выступит в роли агрессора и нам удастся отразить ее удар, вероятно, Германия получит возможность пересмотреть злосчастный пограничный вопрос на волне политической реакции.

Так или иначе, ни один военачальник не питал лишних иллюзий по данной проблеме. В книге «Зеект. Из моей жизни» генерал фон Рабенау цитирует слова генерал-полковника о том, что «существование Польши невыносимо и несовместимо с важнейшими потребностями Германии: она должна исчезнуть из-за собственной же внутренней слабости и при посредстве России… с нашей помощью», и в действительности события в политической и военной сфере уже приняли именно этот оборот. Мы отдавали себе вполне ясный отчет в растущей военной мощи Советского Союза, вдобавок Франция, страна, под чары которой так легко подпасть, взирала на нас все с той же враждебностью. Франция никогда не перестала бы искать союзников за спиной Германии. Но если исчезнет Польское государство, то могущественный Советский Союз может стать гораздо более опасным союзником Франции, чем такое буферное государство, как Польша. Устранение буфера в виде Польши (и Литвы) между Германией и Советским Союзом очень легко могло привести к разногласиям между двумя мощными державами. Хотя пересмотр границ с Польшей мог быть взаимовыгоден, полное устранение ее как государства едва ли дало бы преимущества Германии в силу совершенно изменившейся обстановки, которая в основном сложилась к тому времени.